– Эй, дорогая. Не надо раскидывать свои волосы по моей машине. Когда моя девушка, а она надо заметить блондинка с каре, найдет в моей машине длинные коричневые волосы, она непременно устроит мне скандал, – Марк замолчал и потом тихо добавил. – Тем более мне ты всегда нравилась с распущенными волосами.

– Блондинка? Я думала твою спальню, чаще посещают шатенки, в крайнем случае, брюнетки.

– Я их чередую. Блондинок, шатенок, брюнеток. В нашей стране проблема только с рыжими. Так что если у тебя есть рыжая подружка можешь дать ей мой номер телефона.

– Ты ничуть не изменился.

– Ошибаешься, Нина. Я очень изменился, но тебя это не касается, впрочем, как и то, кто посещает мою спальню, – Марк внимательно посмотрел на Нину, думая о том, что сейчас он был излишне резок. Но лучше так, чем вероятность того, что она узнает, насколько важное место она занимала в его жизни все эти годы.

Нина решила ответить молчанием. До встречи с Марией оставалось чуть более двух часов, и теперь она жалела о том, что написала Марку. Он в свою очередь, словно почуяв, ее настроение остановил машину.

– Здесь рядом есть местечко, где варят приличный кофе и готовят неплохие сандвичи. Что думаешь?

– Марк, сейчас только семь утра. Они, наверное, закрыты.

– Они работают круглосуточно. Ты посидишь в машине, а я прогуляюсь за кофе. Двойной капучино, как всегда?

– У тебя отличная память, – Нина впервые за утро искренне улыбнулась.

– Я быстро. Никуда не уходи, – сказал Марк, покидая машину.

Нина проводила его взглядом, откинулась на спинку и закрыла глаза.

***

Маше снилась комната. Комната, в которой было множество дверей. И за одной из них ее ждала мама и девочки. Оставалось только верно определить за какой именно. Интуитивно она понимала, что у нее есть только одна попытка, право на ошибку не было. Что притаилось за остальными дверьми, она не знала, но было уверена, что ничего хорошего ждать не придется. Она металась по кругу, подходя то к одной двери, то к другой. И наконец, ее выбор пал на тяжелую металлическую дверь, ручка которой напоминала штурвал, но тоже была сделана из металла. Она пыталась ее повернуть, и когда у нее почти стало получаться, сквозь лязг и скрежет она услышала женский голос:

– Рагозина! Рагозина, подъем!

Маша очнулась от сна, открыла глаза и поняла, что она по-прежнему находится в камере, и дверь тут одна и сейчас она открыта. Маша зажмурила глаза, пытаясь урвать, хотя бы еще одну минуту сна и понять удалось ли ей открыть ту самую нужную дверь.

– Рагозина, последнее предупреждение!

Маша резко вскочила с кровати, и еще не совсем понимая, что происходит – спросила:

– Который час?

– Семь утра. Сейчас ты позавтракаешь, а затем я отведу тебя помыться.

– Так рано? Я мылась три дня назад. Мне, наверное, сейчас не положено.

– У тебя посетители сегодня, Рагозина! На еду даю десять минут.

Дверь захлопнулась. Маша ничего не понимала. Для завтрака было еще рано. А до посещения душа, по ее прикидкам, оставалось еще несколько дней. Если бы под «посетителями» подразумевали «адвоката», то вряд ли ее бы так рано подняли. На визит мамы она давно перестала надеяться, поэтому загадочные «посетители» не выходили у нее из головы. С другой стороны, кем бы они ни были, она была им благодарна хотя бы за возможность внепланово посетить душевую. Завтрак, как всегда, был малосъедобен, но мысли о пятнадцати минутах под теплой водой помогли его проглотить.

***

Марк вернулся с двумя стаканчиками кофе и двумя сэндвичами, как и обещал. Молча протянул Нине капучино, и в машине повисла тишина, которая нарушалась лишь шуршанием бумаги, в которую были упакованы бутерброды. Каждый из них думал о своем. Нина о том, как построить разговор с девочкой, а Марк прикидывал, на какое количество нарушений он пошел для того, чтобы организовать эту встречу. И чем дольше он об этом думал, тем яснее понимал, что у человека его положения перспектив, конечно, больше было в столице. Но здесь, на своем месте, у него был один неоспоримый бонус – он мог делать то, что считал нужным и особо не оглядываться на руководство, которое сидело высоко, но с «видеть далеко» были проблемы. И даже, несмотря на то, что в кои-то веки у него в руках оказалось по-настоящему резонансное дело, ему дали полный карт-бланш, лишь с одной установкой: сестер надо посадить. Во-первых, чтобы другим «дочерям» неповадно было решать семейные проблемы таким способом, а во-вторых у убитого имелись какие-то пусть хлипкие, но связи, которые требовали того же. Обвинительного приговора. И, в общем, Марк был с ними согласен. Убийцам место в тюрьме. Но всем вокруг было понятно, что дело неочевидное и надо бы разобраться, хотя бы для того, чтобы журналисты и правозащитники, наконец, замолчали. Марк знал, что у девчонок был мотив. Он понял это сразу, как только посмотрел в их глаза, а потом уже экспертизы подтвердили, что он не ошибся. Но сестры молчали, и ни одна из них не обронила ни слова, для того, чтобы себя оправдать. И можно было бы закрыть на это глаза, поторопить суд, посадить их и забыть, как о страшном сне, но он не мог. Потому что в его жизни уже была женщина, которая прошла через что-то подобное и, если бы у него была возможность, он бы разорвал ее обидчика сам, голыми руками. Но эта мразь ушла от ответственности и сейчас находилась черт знает, где и черт знает с кем. Глядя на сестер, он думал о Нине и о том, что возможно жизнь дает им шанс протянуть руку помощи кому-то, кто оказался в подобной ситуации. Но для этого сестры должны заговорить и рассказать, что происходило у них в доме. И, если Марк верен в своих предположениях, то он попробует им помочь. Нет, он не рассчитывал, что их могут оправдать, но робкий червячок внутри повторял ему только два слова «суд присяжных». Дата проведения предварительного слушания уже была назначена, и до нее оставалось совсем немного времени, а это означало, что Нина – его последний шанс.

Нине всегда было интересно знать, что творится у Марка в голове. Например, когда он думал о чем-то важном, как сейчас, со стороны можно было подумать, что он занят чтением какой-то невидимой книги. Казалось, его глаза соскальзывают с одной строки на другую, а губы, иногда, шевелятся в такт чтению. Нина, которая когда-то жила с Марком, знала, что когда он впадает в такое состояние, его лучше не отвлекать, а спокойно отправиться по своим делам. Но сейчас они сидели в машине, и Нине было жизненно необходимо с кем-то поговорить и попытаться составить примерный план действий. Поэтому она решилась:

– Марк, прости, что я тебя отвлекаю, но я совершенно не представляю, с чего мне начать сегодняшний разговор с Марией. – Не увидев, никакой реакции на свои слова Нина аккуратно потрепала Марка по руке. После этого он вздрогнул и перевел взгляд на Нину. – Марк, я тебе говорила о том, что…

– Да, я услышал тебя. Для начала прекрати волноваться. Я тоже не знаю, как тебе начать разговор. Интуиция мне подсказывает, что действовать ты будешь по ситуации.

– А где будешь ты в этот момент?

– Марии семнадцать лет. Она несовершеннолетняя. Поэтому оставить тебя с ней один на один я не смогу. Но так как ваша беседа носит частный характер, я буду рядом с вами, в соседнем помещении. Она меня не будет видеть, а формальности нам удастся соблюсти.

– Ладно, так даже спокойнее, знать, что ты где-то рядом и, если что сможешь меня подстраховать. Кстати, я давно хотела спросить, а где мать этих девочек? Я поняла, что вместе с ними она не жила. Но виделась ли она с ними? Почему она ушла? Почему не забрала дочерей с собой? Ты можешь мне что-нибудь об этом рассказать?

Марк остановил машину, посмотрел на часы, достал пачку сигарет и заговорил:

– Знаешь, бывают такие люди, вот смотришь на них, глаза добрые, улыбаются, стараются быть вежливыми, правильными, пытаются всем угодить, но чем дольше с ними общаешься, тем яснее понимаешь, что с ними что-то не так. В общем, зовут ее Галина Рагозина, сейчас ей тридцать восемь лет. С отцом девочек, Владимиром Рагозиным, познакомилась двадцать лет назад. Работала в швейном ателье. Впрочем, и сейчас продолжает там работать. Родила ему за это время трех дочерей. Вместе они прожили около пятнадцати лет. Она говорит, что человеком он был требовательным и агрессивным. За неподобающее поведение мог ударить. А я так пониманию, что под категорию «неподобающее» могло попасть, что угодно.