На каждом столе – классический астурийский завтрак. Свежайший хлеб, масло, бекон и омлет, варенье и джемы трёх сортов, подслащённые настои всевозможных полезных трав… Мертвецу приносят воду – ничто иное ему не лезет. Пока он лениво цедит прозрачную жидкость почти без вкуса и запаха, Шиповничек делится новостями с соседями по столу. С псоглавцем Риком и его приятелем, крайне неуклюжим парнем по прозвищу Деревяшка. Периодически его тело предпринимало попытки стать деревянной статуей. Целители с этими попытками вполне плодотворно боролись. Сидел он за столом боком, повернувшись к Шиповничку слышащим ухом и постоянно переспрашивая.

Виннетец, удостоверившись, что его приятеля-некроманта накормят, направился к столу мастера Герайна. Маг послушно пережёвывал попадающую в рот пищу, смотрел куда-то поверх лысой головы своего утешителя. Виннетец что-то коротко сказал, улыбаясь. Герайн повернул к нему голову. В столовой стало тихо, очень тихо: мастер никогда и ни на что не реагировал…

Его утешитель напрягся, отложил вилку, готовый как защитить своего подопечного, так и порадоваться за него. В светлых, пустых глазах Герайна что-то мелькнуло, как отсвет молнии промеж туч. Мелькнуло и пропало. Утешитель кивнул Лючиано, предлагая сесть за стол.

Он сел, взял брата за безвольно лежащую на столе руку, сказал на виннетском:

– Чего больше всего боятся маги разума, Герайн?

Мастер молчал. Потом шевельнул губами, и Мертвец прочитал по ним ответ:

– Безумия.

Завтрак продолжался. Чуда, еще одного исцеления не случилось. Всё так же мастер Герайн продолжал жевать омлет, всё так же пуст был его взгляд, всё так же безвольно лежала его рука в руке брата. Пальцы его слегка подрагивали. Мертвец был уверен, что он ответил бы на прикосновение, если бы сумел совладать со своим телом.

Мертвец увлёкся разговором с Риком и его приятелями и не обратил внимания на то, что Шиповничек ускользнула из столовой. Она шла напрямик, по газону, к домику, стоявшему неподалёку – там проводили свой досуг работники Дома Слёз. Энтони был там, сидел за столиком у окна, склонив полуседую, коротко стриженую голову к книге, меланхолично пил остывший кофе, заедая его пончиком с повидлом. Пациенты старались сюда не заходить, давая работникам дома немного отдохнуть от бесконечного круговорота.

На мгновение Шиповничек замерла в дверях, потупив взгляд и опустив плечи, а потом встряхнулась и, придав лицу нагловатое и пробивное выражение, прошла к столику Энтони. Отодвинула тяжёлый, противно скрипящий железный стул, села, положив локти на стол.

Энтони поднял на неё глаза. Светло-серые. Тоже какие-то седые. Когда она в него влюбилась? Совсем ещё ребенком, года два или три назад, и сама поначалу посчитала это блажью. Кто из юных девиц не влюбляется в бывших военных? Пусть даже теперь облачённых в рясу жреца… Шиповничек не выдержала, улыбнулась. Энтони нахмурился.

– Что вам, Койра?

Он единственный звал Шиповничка её официальным именем, записанным в документах.

– Доброго утра вам, отец Энтони, – сказала она. – Снова на «вы»? А я, может, пришла… покаяться в своих грехах.

Он раздражённо захлопнул книгу. Блеснула на черной сафьяновой обложке золотая молния, соединяющая небо и землю – символ храма Хозяина и Хозяйки.

– Не мелите чепухи, Койра! Какие ещё грехи?

Шиповничек склонила голову набок, чувственно облизнула губы. Это целая наука: если быстро – будто змея воздух пробует, медленно – вульгарно, вывалить язык – ещё хуже, будет похоже на Рика, псоглавца, когда ему жарко… В глазах Энтони что-то сверкнуло. Возможно, отблеск молнии с обложки молитвенника.

– Что вы себе позволяете, – прошипел он.

– Я вас люблю, – в который раз сказала Шиповничек. И в который раз он её не услышал.

– Мне шестьдесят лет. Я в три раза старше вас, Койра… Я жрец, и должен быть образцом… образцом…

Шиповничек пересела на край стола. Энтони вцепился в свою Книгу – того и гляди, останутся следы от ногтей на сафьяне.

– Вы ведете себя развязно, – наконец, с раздражением сказал он. – Я не намерен это терпеть.

Он встал, задел стол локтем, зазвенела посуда, разлился кофе. Шиповничек подскочила, поскользнулась на гладком полу. В столовой – большом и гулком, лишённом всякого уюта помещении – стало тихо. Энтони раздражённо оттирал промокший переплёт.

– Вы – маленькая негодяйка, Койра, – сказал он.

Шиповничек тряхнула длинными волосами и засмеялась.

– Ну, так исправьте меня…

– Вы неисправимы.

Он оглянулся, скользя глазами по толпе завтракающих целителей и утешителей.

– В этом я тоже должен ей потакать? Может, мне на ней… жениться? Или это – слишком старомодно по нынешним временам, и хватит только…

Он рубанул рукой воздух. Шиповничек чувствовала, как алеют, наливаются жаром щеки и уши. Наверняка сияют сквозь светлые волосы. «Разве я прошу того или другого?» – раздражённо подумала она.

Ей просто хотелось, чтоб он знал. Целители молчали.

– Или, быть может, мне – злодею, разбивателю девичьих сердец – стоит и вовсе уйти из Дома? Чтобы на моё место взяли ещё одного сектанта?

Шиповничек перестала улыбаться, тихо сказала:

– Я приду на вашу проповедь.

Жрец покачал головой.

– Она не принесёт вам спасения. Ходите к своему сектанту.

Он развернулся на каблуках, демонстрируя военную выправку, хотел было хлопнуть дверью с большим стеклянным витражом, но потом передумал: сказалась привычка вести себя деликатно. Это пациентам здесь всё разрешалось и прощалось. Шиповничек нахмурилась, несколько раз сжала и разжала кулаки и сказала, ни к кому не обращаясь:

– Я все равно его люблю.

И отошла от стола, позволяя уборщику вытереть потёки кофе со стола и пола. Тёмно-синяя ряса Энтони была хорошо видна на фоне зелени и бревенчатых домиков. Шиповничек поспешила за ним, таясь за кустами. Састения и животные льнули к ней, чувствуя магический дар. Не окажись она проклята ещё в детстве, быть бы ей магом-природником, и не из слабых. И была бы не первым магом в семье – её прадед, лорд Шамс, являлся нынче старейшим из известных магов Астурии. Какое-то время даже являлся магистром, но проиграл в битве за власть, был вынужден две сотни лет просидеть в родовом особняке, зализывая раны, потом перебрался сюда, в Дом Слёз.

Старший брат Шиповничка был секретарём нынешнего магистра ордена Грозы – возможно, того самого, который подсидел деда. Здесь хорошо работала только целительская магия, и получить в полной мере образование у Шиповничка не вышло. Она, впрочем, и не переживала – помогать садовнику отсутствие образования отнюдь не мешало.

У розария она наткнулась на мастера Герайна, которого всё так же держал за руку приехавший родственник. Это был жест ребенка, хватающегося за взрослого, как за соломинку… Но в этот раз спасения не будет. Он рассказывал что-то, заглядывая в пустые глаза, мастер Герайн стоял прямо.

– Вырезаю узоры на шкатулках для кристаллов Оринды… – донеслось до Шиповничка. – А магам, между прочим, жалованье на пятнадцать процентов подняли… А ты знаешь, меня обещали в мастера произвести, если я тебя верну на работу.

Он усмехнулся.

– Так и сказали: нам требуются маги, кристаллы пользуются спросом, но заряжать их можно только напрямую… тот, кто знаком с магами, должен помочь родному предприятию. Патриотичней надо быть.

Мастер Герайн мягко высвободил руку и отвернулся.

– Простите, – расстроенно улыбаясь, сказал брат-утешитель мастера. – Он устал. И вы отдохните – в деревне очень хорошая гостиница со скидкой для родственников пациентов Дома. Отдохните тоже, посетите Трассену – это всего в часе езды отсюда. Там красиво в это время года.

– Пн не реагирует на меня… – ответил устало посетитель, почесал в затылке, сдвигая шляпу-котелок на глаза. Брат-утешитель покачал головой.

– Отчего же… на моей памяти он ни от кого не отворачивался.

Шиповничку стало стыдно подслушивать, и она, никем не замеченная, прошла мимо, ловя взглядом знакомый силуэт в тёмно-синем. Энтони направлялся к дому деда. Лорд Шамс, по прозвищу Старый пень, жил в отдельном особняке. В местах скопления народа не появлялся, у него был собственный штат прислуги: повар, горничная, секретарь. Все они, как и братья-утешители, жили в Доме Слёз. Это уже само по себе являлось платой за услуги, платой временем – живущие здесь не старели, время для них замирало, продолжая свой бег только за воротами. Не просто так эмблемой дома являлись песочные часы – их всегда можно перевернуть.