Я был таким же поклонником Релека, как и все, поэтому после первого же предложения Густава спуститься в подвал, я согласился. Мы вошли в невысокую дверь, свернули на чёрном лестничном пролёте направо и, скрипя, спустились в подвал. Внутри было много народу, жарко, смердело нашим протухшим районом, но это место было любимым уголком для почти всех жителей. Несмотря на бешенную популярность Густава (он был, вероятно, первым человеком района, перегоняя высшего смотрящего), денег он почти не имел. Всё ему делали в долг за наркотик: стирали бельё, кормили, чинили дом. У него был личный вид валюты – Релек. И что интересно, конкуренции Густав не имел. Было множество энтузиастов забрать у него часть рынка, но ни один не смог повторить качество его продукта – и это лишь одна причина, почему ни у кого ничего не вышло. Второй причиной была попытка привязать бизнес к деньгам. У Густава Релек может получить любой нищий, ему стоит лишь покрасить стену или выполнить любую мелкую работу. Остальные же бизнесмены хотели заработать состояние на Релеке, считая Густава глупцом. В итоге, на их продукт не перешло даже сотой доли клиентов Густава и их бизнес быстро закрылся. С тех пор, монополия укрепилась. Также поговаривают, что с Густавом нянчится правительство, поэтому они до сих пор не перенесли создание наркотика на государственный конвейер.

Меня, как личность привилегированную, не отправляли в общий зал, а приглашали в личную комнату Густава, где тот почти не расставался с Релеком. Я устроился в мягком шикарном кресле и наблюдал за процессом приготовления. В небольшую деревянную плошку высыпали смесь, напоминающую южные специи. В эти специи брызнули странным раствором и плотно накрыли фольгой. Пока плошку наполняли химические испарения, мы с Густавом обменялись бытовыми фразами, обсудив наши нынешние дела. Когда всё было готово, Густав передал мне плошку и трубочку. Я воткнул трубочку в фольгу, и носом втянул приятный даже на вкус дым Рьльекнарсйора. Осталось подождать около трёх минут.

В какой-то момент всё начало меняться. Бурый деревянный пол начал чернеть, канделябры на стенах сползли за поле моего зрения, свет от свечей начал превращаться в сгущающуюся тьму. Глаза закрывались самовольно. И в момент я уснул.

Проснулся я не там, где засыпал, но в столь же удобном кресле. Оказался я в зале, залитой светом свечей. Красные меха лежали на полу и висели на стенах, высокие потолки были украшены лепниной, а от меня, к двери, вела аллея из высеченных из камня голых девушек, держащих разнообразные яства, ранее мной не виданных. Колоссальные деревянные двери пугающе возвышались, вселяя странное ощущение ничтожности. Но вдруг, тяжёлые двери отворились, впуская в комнату вереницу обнажённых пухлых дам. Не веря в происходящее и списывая всё действо передо мной на наркотики, я осмотрел свои руки. Левая лежала в высокой чаше, доверху набитой монетами. Правая рука была в свернувшейся крови. Осмотреться по бокам мне не удалось из-за массивности трона, на котором я сидел. Пока девушки пересекали столь длинную комнату, я поднялся, чтобы осмотреть ближайшую ко мне местность для обнаружения крови. И я её нашёл. Много, очень много крови заливало груду трупов за моим троном. Безжизненные лица мертвецов принадлежали когда-то живым жителям первого района – семье и друзьям дита Вилсьмана. Хотя теперь можно было его звать просто Вильсман, так как его жирная туша являлась опорой для всей этой мёртвой башни. Улыбнувшись, я вернулся на трон, вокруг которого уже выстроились толстые красавицы. Всё оставшееся моё времяпрепровождение будет покрыто лёгкой вуалью недосказанности.

Вновь очнуться мне пришлось в той же душной комнатке Густава. Стены продолжали светиться жёлтым, напоминая о событиях в моей голове, а звук монет, падающих с пышных грудей всё ещё эхом бегал в сознании. Потрясённый своими желаниями, я попытался отречься от увиденного, сослав это на стресс, испытанный мной сегодня. Но удалось это ненадолго, потому что в голову врезалась часто повторяемая Густавом фраза, которую я хоть и перевру, но суть не искажу: «Люди под Релеком всегда видят, как они говорят, полную ерунду. Кто-то топит своих детей, кто-то трахает соседа, а кто-то слизывает грязь со своих ног. Но никто из тех, кто считал своё видение бредом, не отказался от употребления Релека, так как в тех иллюзиях они были настоящими». И я с ним согласен, наверное. Самые заветные мечты, которыми мы делимся, становятся не настолько желанны. Мы даже можем представить себе их исполнение. Но мало кто себе признается в желании слизать со своих ног грязь, поэтому наша настоящая человеческая сущность всегда подавлена. Как было подавлено и моё скрытое желание богатой жизни в первом районе. Желая побыстрее избавиться от постыдных мыслей, я попытался отвлечься на окружающее меня. Хозяин-наркоман этой комнаты сидел на полу в странной позе, уткнувшись головой в кресло, а руки свесив вниз. «То ли умер, то ли под кайфом» – подумал я и проверил его дыхание. Густав был жив. Тогда я поспешил выйти из комнаты и хотел было убежать по лестнице наверх, но вынужден был остановиться. Уставившись в давно знакомые мне черты лица одной девушки, я обратился к одному из смотрящих за этим утопающих в своих слюнях стадом.

– Сколько уже здесь сидит вон та девица? – и указал на тело, укутанное во что-то, похожее на мешок.

– Чёрт его знает, у меня смена только сегодня началась. С утра она точно была, сейчас гляну по записям, – он подошёл к ней, глянул номер на её запястье и уточнил срок её пребывания тут. – Ну, третий день уже. Сожрала больше 30 порций.

– А остальное время что она делает? Не всё же время под кайфом лежит.

Смотритель вновь полистал бумаги.

– Ну да, она пару раз выбегала, но совсем ненадолго, – говорил большой мужик, просматривая страницы. – Тут написано, что не более часа, – он то и дело, тыкал мне в нос своим блокнотом. – Ну и ела тут несколько раз.

– Она нюхала Релек, ела здесь и почти жила три дня? Чем она платила-то?

Смотритель вывернул блокнот другой стороной и нашёл её номер с именем и формой оплаты.

– Так, Боргхильд её зовут, верно? Ага-а, натурой платила. Но не Густаву, здесь было бы написано.

– Спасибо, – сказал я, думая, что делать с этой ненормальной.

Я склонился над ней. Из её глаз скатывались слёзы, а на лице растеклась счастливая улыбка. «Ну хоть когда-то это исчадье ада выглядит прелестно» – подумал я с огорчением, так как её надо было будить. В случаях, если она уже близка к окончанию сеанса, я смогу разбудить её любым воздействием. Если она не дошла и до середины, то придётся ждать. Решив сначала воспользоваться первым вариантом, я похлопал её по щекам. Реакция была, но слабая. Ещё раз похлопал. Опять ничего серьёзного. Далее не вижу смысла описывать все манипуляции, которые я проводил, но Борги проснулась и недовольно посылая меня на все вымышленные и реальные концы света, утопала на улицу. Выйдя в прохладную темноту, она замедлила шаг, так как действие Релека ещё не полностью прошло, поэтому я быстро её догнал и мы сровнялись. Я осматривал святящиеся дырки в домах, дым из труб, осматривал и столь родную северянину густую черноту воздуха, окрашиваемую в жёлтый рядом с фонарями. Около меня плелась невысокая девочка, сгорбившись и опустив голову вниз. Её длинные волосы липкими локонами уже не свисали, а торчали, закрывая веснушчатое лицо. Милые аккуратные её руки дрожали, иногда согреваясь под странным мешковатым нарядом.

– Что это за дрянь на тебе? Модно так сейчас?

– Тебе какое дело? Дрянь тут только ты носишь. Помолодеешь – поймёшь, что такое стиль.

– Я ещё не так стар, чтобы не отличать мешковатую дрянь от стильной одежды, – эта несовершенная малявка всегда много себе позволяет.

– Ты другие слова вообще знаешь?

Я промолчал, так как уже научился с ней общаться. И молчание – это был лучший из способов.

– Ну, где твои нотации и крики о том, что я веду себя, как шлюха, подвожу мать и сестру и убиваю свою жизнь? Ты же это так любишь! – вдруг сорвалась она.