– А почему у вашего кота такая странная кличка?

– Это все Карен. Она так прозвала его за то, что он великий исследователь. Сует свой нос абсолютно во все. Вы любите кошек?

– Даже не знаю. Но Доктор Ливингстон – просто прелесть.

– Это верно. Мне вообще нравятся кошки. Ими нельзя владеть. Они – свободные граждане. Собаки, например, дружелюбны, веселы и верны. Но они – рабы. Это не их вина, их выводили по этому признаку. Рабство всегда вызывает во мне тошнотворное чувство, даже если это раболепие животных. – Он нахмурился. – Барбара, я, наверное, не так огорчен тем, что произошло, как вы. Может быть, это даже хорошо для нас. Я имею в виду не нас шестерых. Я говорю о нашей стране.

– То есть как это? – искренне удивилась она.

– Ну… конечно, трудно судить о будущем, когда сидишь, скорчившись в убежище, и не знаешь, сколько еще удастся продержаться. Но… Барбара, на протяжении многих лет я обеспокоен судьбой нашей родины. На мой взгляд, наша нация стала превращаться в стадо рабов – а ведь я верю в свободу. Может быть, война все изменит… Возможно, это будет первая в истории человечества война, которая более губительна для глупцов, чем для умных и талантливых.

– Что вы имеете в виду, Хью?

– Видите ли, война всегда забирала лучших из молодых людей. На сей раз те ребята, которые служат в армии, находятся в большей безопасности, чем гражданское население. А из гражданских больше всего шансов уцелеть у тех, у кого хватило ума как следует приготовиться к войне. Конечно же, правил без исключения не бывает, но в основном все именно так и будет. Людская порода улучшится. Когда все закончится, условия жизни будут суровы, но от этого людское племя только выиграет. Ведь уже на протяжении многих лет самый надежный способ выжить – быть совершенно никчемным и оставить после себя выводок столь же никчемных детей. Теперь все будет иначе.

Барбара задумчиво кивнула:

– Обычная генетика. Но, в принципе, это жестоко.

– Да, это жестоко. Но победить законы природы не удалось еще ни одному правительству, хотя многие из них пытались это сделать неоднократно.

Несмотря на жару, она поежилась.

– Наверное, вы правы. Нет, вы конечно же правы. И все же я предпочла бы, чтобы осталось хоть какое-то государство, все равно, плохое или хорошее. А уничтожение худшей трети – это, конечно, с генетической точки зрения оправдано, но, вообще-то, в смерти такого количества людей ничего хорошего нет.

– Ммм… да. Мне самому тошно об этом думать. Барбара, я же запасся кислородом не только для охлаждения и регенерации воздуха. Я думал кое о чем похуже.

– Похуже? И о чем именно?

– Все разговоры об ужасах третьей мировой войны крутились вокруг атомного оружия – радиоактивные осадки, стомегатонные бомбы, нейтронные бомбы. И болтовня насчет разоружения, и демонстрации сторонников мира – все это было связано с Бомбой, посвящено Бомбе, Бомбе, Бомбе – как будто убивает только атомное оружие! Эта война может оказаться не только атомной, но и атомно-химически-бактериологической. – Он указал на баллоны. – Именно поэтому-то я и запасся сжатым кислородом. Он предохраняет нас от поражения газами, аэрозолями, вирусами. И еще бог знает чем. Коммунисты не станут уничтожать нашу страну полностью, если представится возможность лишить нас жизни без разрушения нашего достояния. Я ничуть не удивился бы, если бы узнал, что атомные удары были нанесены только по военным объектам вроде той противоракетной базы, что расположена неподалеку отсюда, а города вроде Нью-Йорка или Детройта получили просто по порции нервно-паралитического газа. Или по облаку бактерий чумы, которая за двадцать четыре часа дает смертельный исход в восьмидесяти случаях из ста. Подобных вариантов бесчисленное множество. Там, снаружи, воздух может быть наполнен смертью, которую не укажет ни один датчик и не задержит ни один фильтр. – Он печально улыбнулся. – Простите меня. Наверное, вам все-таки лучше пойти и лечь.

– Мне грустно и не хочется оставаться одной. Можно я еще посижу с вами?

– Конечно. Когда вы рядом, я чувствую себя значительно лучше, хотя приходится говорить о мрачных вещах.

– Ваши слова не такие мрачные, как мысли, которые приходят мне в голову, когда я остаюсь одна. Интересно, что же все-таки происходит снаружи? Жаль, что у вас нет перископа.

– Он есть.

– Как? Где?!

– Вернее, был. Простите. Видите эту трубу над нами? Я пытался поднять его, но его, похоже, заклинило. Однако… Барби, я накинулся на Дьюка за то, что он хотел использовать запасное радио до конца нападения. А может, оно уже кончилось? Как вы думаете?

– Я? Откуда же я знаю?

– Вы знаете столько же, сколько и я. Первая ракета предназначалась для уничтожения противоракетной базы: в наших местах больше нет ничего достойного внимания. Если они наводят ракеты с орбитальных спутников, то вторая ракета была еще одной попыткой поразить ту же цель. По времени все совпадает: до нас от Камчатки примерно полчаса, а второй взрыв произошел минут через сорок пять после первого. Возможно, вторая ракета попала в яблочко – и это вам известно, потому что прошло уже больше часа, а третьей ракеты нет. Сие должно означать, что с нами покончено. Логично?

– На мой взгляд, да.

– По правде, дорогая моя, это довольно шаткая логика. Не хватает данных. Может быть, обе ракеты не попали в базу, и теперь база сшибает на лету все, что они запускают. Может быть, у русских кончились ракеты. Может быть, третью бомбу сбросят с самолета. Мы не знаем. Но мне не терпится это выяснить. И если ты настаиваешь…

– Я бы с удовольствием послушала какие-нибудь новости.

– Что ж, попробуем. Если новости хорошие, мы разбудим остальных. – Хью порылся в углу и вытащил оттуда коробку. Распаковав ее, он извлек на свет божий радиоприемник. – Ни одной царапинки. Давайте попытаемся сначала без антенны.

Ничего, кроме статистических разрядов, – через некоторое время констатировал он. – Это неудивительно. Хотя первый его собрат принимал местные станции и без наружной антенны. Подождите немного.

Вскоре он вернулся.

– Ничего. Видимо, можно считать, что наружной антенны больше нет. Ну что ж, попробуем аварийную.

Хью взял гаечный ключ, отвернул заглушку с трубы диаметром в дюйм, которая торчала в потолке, и поднес к открытому отверстию счетчик.

– Радиация немного сильнее. – Он взял два стальных прута, каждый длиной метра по полтора. Одним из них Хью поводил по трубе вверх-вниз. – На всю длину не входит. Верхушка этой трубы находилась почти у самой поверхности земли. Вот беда. – Он привинтил к первому пруту второй. – Теперь предстоит самое неприятное. Отойдите подальше, сверху может посыпаться земля – горячая в обоих смыслах.

– Но ведь она попадет на вас.

– Разве что на руки. Я потом их очищу. А вы после этого проверите меня счетчиком Гейгера. – Он постучал молотком по кончику прута. Тот продвинулся вверх еще дюймов на восемнадцать. – Что-то твердое, придется пробивать.

После долгих усилий Хью оба прута целиком скрылись в трубе.

– У меня было такое ощущение, – сказал он, очищая руки, – словно последний фут прута уже выходил на открытый воздух. По идее, антенна должна торчать из земли футов на пять. Я полагаю, что над нами развалины. Остатки дома. Ну что ж, обследуете меня счетчиком?

– Вы говорите это так спокойно, будто спрашиваете: «Осталось у нас молоко с прошлого вечера?»

Он пожал плечами:

– Барби, дитя мое, когда я пошел в армию, у меня не было за душой ни гроша. Несколько раз за свою жизнь я разорялся. Так что я не собираюсь убиваться по поводу крыши и четырех стен. Ну как, есть что-нибудь?

– На вас ничего нет.

– Проверьте еще пол под трубой.

На полу оказались «горячие» пятна. Хью вытер их влажным клинексом и выбросил его в специальное ведро. После этого Барбара провела раструбом счетчика по его рукам и еще раз по полу.

– Очистка обошлась нам примерно в галлон воды. Лучше бы теперь этому радио работать нормально. – Он подсоединил антенну к приемнику.