Внутри помещение напоминало дом престарелых. Ковровое покрытие сосново-зеленого цвета, шторы из полиэстера, обои в цветочек. У стойки регистрации я написала свое имя на бэйджике и прикрепила его на платье, прямо над сердцем. В холле, где располагалась стойка регистрации, все было безвкусно обставлено не сочетающимися друг с другом диванами и креслами, тумбочками и лампами, как будто они должны были способствовать самым сокровенным разговорам. Напечатанные плакаты в рамках и картины, написанные акварелью, висевшие на стене в хаотичном порядке, совсем не гармонировали с обоями. В центре комнаты стоял круглый стол с закусками, вокруг которого толпились люди, разделенные на небольшие группы. На диванах никого не было.

– Эбби! – крикнул кто-то, отделяясь от одной из групп.

Ко мне подошла женщина в красном платье из тафты на тонких бретельках, которое можно было бы надеть на танец по случаю возвращения домой. Я стала отчаянно перебирать в голове знакомых высоких блондинок с неправильным прикусом, но не нашла совпадений. Она стояла прямо передо мной, неловко наклонившись, чтобы обнять меня. Когда она отодвинулась, я пыталась найти табличку с именем на ее платье, но обладательница красного бюста оказалась анонимом.

– О, как поживаешь? – попыталась начать разго- вор я.

Женщина радостно улыбнулась:

– Ты меня не узнала, так ведь?

– Конечно узнала. Мэг?

Засмеявшись, она слегка похлопала меня по плечу:

– Не угадала! Бекки Бордо!

Этого просто не могло быть! Бекки Бордо была толстой. Она начала толстеть еще в детском саду, а к старшим классам школы запустила себя окончательно.

Бекки немного покрутилась.

– От этого я получаю наибольшее удовольствие. Никто меня не узнает!

– Но ты действительно выглядишь совсем иначе. То есть ты отлично выглядишь.

– Я сбросила целых сто десять фунтов[6].

Бекки стояла, улыбаясь и как бы ожидая, что я спрошу, как ей это удалось. Но людей становилось все больше, и комната стала наполняться визгом и смехом. Инстинктивно я была готова броситься к двери.

– Да уж, ночка будет веселой, – пробормотала я.

Бекки взяла меня за руку и подвела к группе женщин, стоявших поблизости. Разглядев их лица, я обнаружила, что оказалась среди девочек, которые никогда не разговаривали со мной в школе. Теперь же они дружно улыбались. Большинство из них по-прежнему оставались довольно привлекательными, но более скучными версиями себя в нежном подростковом возрасте. Находясь в их окружении, я вдруг ощутила, как безобразно сидит на мне платье, и от неуверенности не знала, куда деть свои руки.

– Ух ты, как приятно всех вас видеть, – пропищала я.

Было ощущение, что они смотрели на меня сквозь призму жалости. Медленно моргая, они улыбались во весь рот, и их зубы напоминали мне зажимы для тисков. «Жаль, что у меня такое воображение», – подумала я. Они не могли знать о трагедии в Анн-Арбор, о долгих годах, проведенных в моей детской комнате. Но в тот момент я почувствовала, будто они видят все это на моем лице, словно сыпь.

Я извинилась и проскользнула мимо мужчин, стоявших в футболках с логотипами охотничьих клубов. Я пробежала мимо, не глядя им в глаза, как мимо бродяг на автобусной остановке. Подойдя к окну, я взглянула на темную парковку, и меня накрыла волна страха. Грудную клетку сдавило. Чтобы побороть страх, я сосредоточилась на медленном дыхании и выполнила маленькое упражнение, как учил Перрен. Я попыталась отключить свой вечно вешающий ярлыки мозг и расфокусировать зрение. Я старалась воспринимать формы и цвета просто, как они предстают передо мной, и улавливать звуки, доходившие до моих ушей, не определяя их источник. Это заземляло меня лучше, чем любая другая знакомая мне практика осознанности. «Душевный баланс» – понятие, которое Перрен использовал для обозначения состояния равновесия между сознательным и бессознательным, заимствованное из звукоинженерии, где баланс обозначает напряжение на входе и выходе из устройства. Со временем я научилась достигать этого состояния по своему желанию выравнивая входные и выходные данные.

Когда я достигала равновесия, мое беспокойство уменьшалось. Я могла на время проникнуть в бессознательное и перенестись в безопасные лабиринты своего подсознания. В основном я с легкостью справлялась с этими видениями. Но иногда ситуация выходила из-под контроля, и видения превращались в кошмар. И вот сейчас через окно я видела, как машины на стоянке превратились в марширующий отряд солдат. Ритмичная болтовня позади меня была прервана восторженным женским криком, пронзившим мое тело. Вопреки моей воле перед моими глазами предстала картина зверства, происходящего сейчас за этими стенами. Горящая деревня в Африке, перевернутая лодка с мигрантами, автомобильная авария на главной транспортной артерии US 31[7]. Я видела, как накренилось судно, слышала крики и звук битого стекла. Я видела младенцев в воде, детей, бегущих от огня.

Задыхаясь, я бросилась обратно в комнату. Сдавленная грудная клетка превратилась в твердый, как стальной подшипник, узел. Я направилась к бару, где на карточном столике стояло бесчисленное множество ликеров и других напитков, которые можно было наливать самостоятельно. Наполнив стакан бурбоном, я добавила туда каплю кока-колы. Сейчас мне ничего не хотелось, кроме своей спальни, своего маленького стульчика и лампы с рисунком клубнички, но уйти отсюда казалось столь же невозможным, как и остаться.

Обернувшись, я чуть было не столкнулась с женщиной, которая приветливо улыбалась мне, выглядывая будто бы из светлого грибовидного облака, какие случаются от ядерных взрывов.

– Святая Ханна, – произнесла она, окутывая меня своими объятиями.

– Кристи? – удивленно спросила я, когда она меня отпустила. Я смотрела на нее с изумлением и восторгом. Черты ее лица стали вытянутыми, как на надутом воздушном шаре, а мягкое, словно подушка, тело было накрыто чем-то вроде скатерти цвета слоновой кости. У нее больше не было кольца в носу, а на груди красовался золотой крест.

– Эбби, ты отлично выглядишь. Совсем не изменилась!

– Ты тоже, – выпалила я на одном дыхании.

– Не могу поверить, что прошло уже десять лет. Чем ты занималась все это время? Я не смогла найти тебя ни в одной социальной сети.

– Ну, я вернулась в университет Мичигана, учусь в аспирантуре на факультете кинематографии, – быстро среагировала я.

Она покачала головой.

– Да ладно? Это замечательно. Ты всегда была такой умной.

– А ты? – тут же поинтересовалась я. – Что ты делала все это время?

– Я работаю воспитателем в детском саду. У меня маленькая дочка, и мы ждем второго ребенка, – положив руку на живот, она улыбнулась. – Как тебе тут, веселишься? С кем еще ты разговаривала?

– На самом деле, больше ни с кем. Только с Бекки Бордо с телом худышки.

– О, Эбби, – вздохнула Кристи, похлопав меня по плечу.

Мы стали вместе перемещаться по залу, подходя то к одним, то к другим. Давление в груди все еще присутствовало, но, наблюдая за Кристи и видя, как она избавилась от своих детских мучений словно от тесного свитера, будто сбросила свою старую кожу, и превратилась в пухленькую воспитательницу детского сада, я заметно отвлеклась. Я представила, как она читает сказки детям в детском саду, нежно причесывает волосы своей маленькой дочери, и ощутила внезапный прилив зависти. Наблюдая, как она болтает с другими женщинами, я была поражена ее непринужденным смехом и откровенным самообладанием. Я поняла, что Кристи никогда не была изгоем.

Время от времени я возвращалась в бар, чтобы вновь налить бурбон с колой. Постепенно ощущение сдавленности в моей груди ослабевало. Мы с Кристи отыскали остальных членов нашей старой театральной труппы: Теда Йоакима и Эндрю Свитера, мастеров язвительных шуточек. Теперь они оба работали в офисе – в бухгалтерии и отделе страхования, а Тед наконец переехал в Лансинг.