– Видишь, Севка, сразу стреляют, а могут и штыком. Сволочи, даже похоронить людей не дают.

В голове не укладывается. Мы же пленные, немцы могли бы использовать наш труд себе на благо. Зачем стрелять? Пленные – это же бесплатная рабочая сила. Нет, не могу понять…

К вечеру мы оказались на каком-то огромном поле. Тут тоже танки виднелись, стояли застывшими, обугленными изваяниями, некоторые из них еще чадили. Тут недавно был бой, кто-то из красноармейцев заметил и показал на какие-то тряпки возле танков. Я тоже пригляделся, и меня в который уже раз вырвало. Трупы, сожжённые трупы танкистов, вот что за тряпки лежали возле сгоревших машин. Они мало были похожи на людей, куча тряпья, вот все. Танки тоже не были похожи на привычные мне, ну, те, что видел в интернете. Какие-то маленькие, все в хлам разбитые, такое ощущение, что их изнутри разорвало. А может, так и было?

Немного в стороне от дороги начиналась огороженная территория. Были вкопаны столбы из свежесрубленных деревьев, а по ним натянута колючая проволока. Территория была прямоугольная, по углам располагались вышки из свежесрубленных и ошкуренных деревьев. На вышках, как в кино, немецкие солдаты, что удивило, с винтовками, а не с пулеметами.

При прохождении ворот в лагерь, а это был именно лагерь, или сборный пункт, как его немцы называли, стояли солдаты с собаками. Животные были очень злыми и страшными на вид, рвались так, что казалось, солдаты с трудом их удерживают. Их что, специально на пленных натаскивали, если они так рвутся с поводка? Или не кормили давно? Надеюсь, что солдаты хорошо их держат.

– Ну, все, пришли наконец, – выдохнул кто-то.

Я осмотрелся. Народу – тьма-тьмущая. Чуток побаливала нога, и, отойдя в сторонку, сев на траву, я снял сапог, который представлял собой нечто бесформенное. Размотав сбившуюся портянку, увидел красную от крови и очень грязную ногу. Голенище на сапоге порвано, а сверху на ступне серьезное рассечение, кровь, кажется, так и идет.

– Осколочное. А промыть-то и нечем, – резюмировал один из тех мужиков, что поднимал меня тогда на дороге, Василием его зовут, кажется.

Кое-как обтер ступню портянкой и, на удивление, легко перемотал последнюю заново. Сунув ногу в сапог, занялся и второй ногой.

– Где мы? – решил подать голос я.

– Да хрен его знает. Вели куда-то на запад, судя по солнцу. От Могилева, думаю, верст тридцать отошли. Интересно, нас так и будут тут держать или дальше погонят? Дали бы хоть передохнуть, сил нет совсем.

– Да кто их знает, этих немаков. Народу-то смотрите сколько, куда им еще? – буркнул еще кто-то из пленных.

А и правда, куда? Нас тут раз в десять больше, чем немцев. Странно, но никто не пытается сбежать, а в будущем любили повторять, что, дескать, бежали при любом удобном случае. Что-то не заметно это. Не хотят или боятся? Скорее всего, именно боятся. Я и сам боюсь. Куда бежать, если кругом немцы, да и как? На тебя и собак спустят, и из винтовки пальнут. Не, бежать не вариант, даже ловить не станут, тупо шлепнут – и будешь в канаве гнить. Если собаки не сожрут, по виду, эти могут. Вот если бы немцы сами предложили к ним перейти, как в кино иногда показывали…

Ночь прошла спокойно, но не тихо. Вокруг постоянно стонали и выли солдаты, да и самому было нехорошо. Нога сильно болела. Не зная, что сделать, последовал совету и помочился на рану. Пришлось изрядно над собой поработать, так как стеснялся.

Лежали все вповалку, кто где смог найти себе место, там и лежал. Немцы никого не трогали, даже не входили на территорию, лишь часовые наблюдали из-за забора, да собачки рычали и кидались на любое движение так, что казалось, поводки порвут.

Утро принесло новые испытания. На территорию зашло человек пятнадцать немцев, солдаты на вышках держали в прицеле весь лагерь, не забалуешь. Ночью где-то в стороне от нас кого-то убили, часовой выстрелил с вышки. Василий сказал, что один из пленных сбежать хотел, через колючку рванул, а часовой его шлепнул.

Всех пленных построили, и немцы обходили ряды, методично осматривая нас. Кому-то тыкали в грудь стволом винтовки, и он делал шаг вперед. Когда до меня дошли, осмотрели снизу вверх и так же ткнули. Не больно, словно указав на меня всем остальным солдатам. Я переглядывался с остальными мужиками, не понимая, что будет. Когда немцы, закончив осмотр, приказали всем, на кого указали, выйти и построиться в шеренгу, вышел и встал за одним из солдат. В шеренге было человек сто, а может, и двести, очень много, толпа целая. Нас вывели из лагеря и повели куда-то в поле, в сторону от дороги. Не имея возможности оглядеть всех, смотрел только на того красноармейца, за которым шел, да обернулся на идущего за мной. Кажется, тут все такие, как я, еле идут. У кого-то голова повязана испачканной в крови тряпкой, у кого рука на перевязи, кто-то использует тонкую ветку, чтобы не упасть, странно, что не отняли. Я тоже брел медленно, сильно хромая, едва вступая на ногу. Как мне сказали мужики, у меня осколочное ранение, странно, не знал, что можно такое получить в самую ступню. Как так вышло? Потные и грязные гимнастерки, вот и все, что было перед глазами. А вокруг… Поле или луг, красивый, почти ровный. Но впереди было видно понижение местности. Овраг там, что ли?

Лагеря уже не было видно, скрылся из виду, потому как мы действительно оказались в низине. Вскоре нас остановили и приказали строиться. Построились плечом к плечу. Было странно, вокруг ничего не было. Зачем нас сюда вывели? Что здесь можно делать? Обычное поле. Услышав ржание лошади, обернулись буквально все. К нам подъезжала телега, запряжённая лошадью. В телеге сидели трое, какие-то странные, форма не немецкая, черная… О, это, наверное, полицаи. Слышал в будущем о таких. Махровые патриоты называли их предателями, перешедшими к немцам. А чего им тут надо-то? Вели себя эти самые полицаи спокойно, даже, я бы сказал, слишком спокойно. На немцев почти не смотрят, выполняют какие-то команды, что отдавал им старший из немцев.

Телега тем временем, сделав крюк, замерла в нескольких метрах от нас, встав напротив, и развернулась. О, а пулемет там зачем?

– Хана нам ребят, – прошептал кто-то в шеренге. – Сейчас полицаи расстреляют. Ну, правильно, выбрали всех раненых, чего с нами возиться, в расход…

Даже не успев подумать, что будет, услышал команду-приказ на немецком, и почти мгновенно заработал пулемет. Буквально захлебываясь очередью, он выплевывал струи огня в нашем направлении. А дальше все просто: в меня попало несколько пуль, и я вновь, на этот раз даже не вскрикнув, упал, не успев осознать то, что произошло.

– О-о-о, – вдохнул так, словно не дышал целый час.

Уходящая боль в груди, животе и ноге напомнила о том, где я только что был и что видел. В этот раз даже как-то не страшно было, наверное, потому, что я умер, не успев понять, что сейчас произойдет. Правда, стали всплывать в памяти осколки из увиденного мной, и страх, не унимаясь, заставлял сердце бешено колотиться в груди. Опомнившись, посмотрел в сторону, где раньше видел деда. Никого.

– Фу-у-у. Неужели закончилась эта странная история?! Как же все натурально и страшно было, жуть.

Но больше меня беспокоил вопрос: как? А еще, конечно, почему и зачем?

В окно увидел рассвет, стало даже весело. Пережитые события последних ночей отошли на второй план, даже встрепенулся: хорошо все же, что живу сейчас, а не во время войны. В палату никто не приходил, деда также нет. Хорошо, необходимо с мыслями собраться да в реальность возвращаться. С этими глюками совсем от жизни отстал. Нужно приходить в себя, а то что-то расклеился я тут, лежа на койке-то.

Подумав, нашел глазами телефон. Оказалось, он лежал на тумбочке… Включил. Как-то даже соскучился, что ли? Все какая-то грязь, вонь, кровь, солдаты, война…

– Что пишут? – спросил сам себя, открыв привычный сайт. – Так-так. Наш сабантуй закончился ничем, как и раньше. К Кремлю не пошли, опять струсили. О, а это обо мне!