— Убери, — выдавил через сжатое спазмами горло, прокашлялся. — Потом, как-нибудь, угостишь.

— Угощу. Обязательно угощу. Вот как обустроимся с Милли, так и угощу.

— Я домой, — сообщил Стеф.

Поднялся из-за стола и вышел на улицу. Что-то настроение у него не ахти, совсем испортилось. Рэд, молча, проводил его сочувствующим взглядом.

Милли уснула сразу, только голову на подушку уронила, я же ворочалась, не могла никак уснуть. Из головы не уходил Стеф. Его душа с Земли, из России. Я поняла это по его реакции, когда рассказывала о себе, как бутылку рассматривал. Интересно, он специально прокололся или случайно? И имя. Очень уж оно созвучно с другим именем. Степан.

Мы были соседями. Моя старшая сестра Юлька была одногодка со Степаном Калюжным, а его младший брат Колька был одногодок со мной. Разница со старшими у нас была три года, но она была чувствительной. С Колькой мы дружили с незапамятных времён. С ясельной группы детского сада. Даже ещё раньше. Когда наши матери выходили с младенцами на руках, чтобы посидеть на лавочке возле нашего или их дома. С первого класса сидели за одной партой. Вместе водились с их младшими Серёжкой и Грунечкой. И вообще были «не-разлей-вода». И на меня нахлынули воспоминания.

Мы с Колькой сидели на жердевой изгороди, разделявшей наши огороды. У них во дворе была гулянка — провожали старшего в армию. Родня, друзья, соседи. Даже наши ровесники там околачивались. Кто-то из мальчишек нет-нет, да и урывал стакан бражки. Меня родители не пустили, запретили строго-настрого там появляться. Отец пригрозил, если меня увидит, за ухо до дома проводит. Нас, девочек, в семье очень строго держали. Из нас двоих только старшая Юлька на гулянку пошла. Она ровесница Степана и была безответно влюблена в видного соседа и бывшего одноклассника. Вот я и сидела на жердине изгороди, прислушиваясь к шуму гулянки, разудалой пляски под гармошку и частушки. Вон как Юлька выводит. Она у нас певунья лучшая в деревне. У меня-то голос обычный, не певческий. Колька принёс мне угощение, кусок пирога с яблоками, и из солидарности со мной разместился рядом.

— Лёв, тебе из ребят кто-нибудь нравится? — вдруг спросил он.

Я чуть куском не подавилась. Так неожиданнен был вопрос.

— У нас все мальчишки хорошие, — ответила, прожевав. — Вот только Юрка Скорняков грубый, как мужлан, разве что мата при девчонках не допускает. Да Эдька Шварц, руки любит распускать, так и лезет полапать.

— И тебя лапал? — спросил, нахмурившись, и затаил дыхание.

— У меня лапать нечего, — рассмеялась я. — Сами же меня между собой «доской занозистой» обзываете. Я слышала, да и девчонки рассказывали.

— Почему это нечего? — Колька потянулся рукой к моей груди. — По-моему так очень даже есть чего.

— Брысь! — я стукнула друга по руке, аккуратно накрывшей полушарие моего первого номера. — Глыкнул, что ли уже?

Он, прошипев, резко отдернул руку и чуть не свалился с жерди.

— Не дерись! Я же по-дружески. У меня тебя лапать руки не поднимаются. Да и зачем, если я тебя в купальнике каждый день вижу и в поле на прополке, и в огороде, и на пруду.

— Так Эдька тоже всех девчонок в купальниках видит, а все одно лапать лезет.

— Значит, никто тебе по-особенному не нравится? — вернулся к своему вопросу друг.

— Ну, так я тебе и сказала, — смеясь, спрыгнула с жерди и оказалась в крепких лапищах Степана. Как это он так незаметно тут оказался?

— Осторожней, попрыгунья, — аккуратно поставил у столбика. — А ты что тут сидишь? — обратился к брату. — Там дружки твои банку с бражкой спёрли, тебя обыскались. Шуруй, — слегка подтолкнул. — Мне с соседкой поговорить надо. Тет-а-тет. Да не зыркай, — успокаивающе проговорил, похлопав Кольку по плечу, зло стрельнувшего в брата глазами. — Ничего с твоей подружкой не случится, не обижу, поговорю только. Иди, иди.

Колька, не глядя на меня, сунув руки в карманы, медленно, насвистывая, побрёл меж грядок к калитке во двор. Степан, обложив меня ручищами, уперев их с обеих сторон в жердь, вздохнул, дыхнув на меня водочным свежаком. Я поморщилась.

— Извини. Ты же знаешь, что я не пью. Сегодня первый раз. Принудили. Пришлось стопарь захлебнуть. Так говоришь, никто из мальчишек не нравится. А я?

Нравился. Ой, как нравился! Степан в прошлом году, по окончании школы, пытался в лётное училище поступить, но забраковали. Что-то там с вестибулярным аппаратом неладное. Зиму дома был. Отцу на кузне помогал молотобойцем. А нынче, вот, в армию уходит. Весной девятнадцать лет исполнилось. Красивый, Степан-то. Высокий, мускулистый. Светло-русый чуб завивается, глаза синющие, курносый немного. Колька тоже красивый, но масти другой и против Степана мелкий. Но Колька ещё пацан, а этот взрослый парень. Мужик. Я же знаю, что он к «весёлой» вдове Агнейке похаживал.

Стою перед ним, глаза прячу.

— Нравишься, — прошептала и покраснела до слёз.

— Лёвушка, девочка моя, — проворковал и стал целовать.

По-настоящему!!! Мы с мальчишками целовались, когда в «бутылочку» играли. Это не то, что происходило сейчас. Меня жаром окинуло. Ой, мамочка! Коленки подгибаться начали. Степан прервал поцелуй.

— Сладенькая, — хихикнул, — ребёнок ещё совсем.

— А ты извращенец. Ребёнка по-взрослому целуешь, — зло, со слезой выкрикнула и стукнула кулаками в грудь. — Иди, вон, с Агнейкой целуйся или с Юлькой. Она тебя любит.

Парня качнуло назад, но он успел ухватиться одной рукой за жердину изгороди.

— Не сердись. Я же попрощаться пришёл, — пропустил Степан мимо ушей моё высказывание про Агнейку с Юлькой. — Ждать будешь?

— Я-то так и так тебя дождусь. Сам же сказал, что ребёнок ещё. Но специально ждать не обещаю. Школу закончу, в институт поступлю. Это ты, смотри, жену из армии не привези, как Петька Судаков.

— Вот и договорились, — развернулся, сделал несколько шагов, не оглядываясь, — а пока служу, у тебя и полапать будет за что, — заржал. Оперевшись одной рукой о столбик рядом с калиткой, легко перескочил через изгородь во двор.

Вот жеребец не взнузданный! Выпендрёжник. Ой, мамочка, а губы-то как горят, руки трясутся, и плакать хочется.

Не дождались мы Степана. Ни я, ни родители. Степан на Кавказе на границе служил. Письма мне писал душевные. Природу описывал, красоты южные. О любви ко мне, что любовь эта помогает ему переносить тяготы службы. Фотокарточку прислал в военной форме на фоне знамени. Это их фотографировали, когда присягу давали. И каждое письмо поцелуями заканчивалось. Я в этом месте краснела, когда читала и каждый раз его поцелуй вспоминала. А потом пришло извещение из части. Погиб Степан под обвалом во время обхода пограничной полосы. За два дня до приказа на дембель.

Степана проводили, а Колька-то остался. Как пёс сторожевой вокруг меня крутился. Парни над ним смеялись, что он меня для брата стережёт. А когда сообщение из части пришло, что нет больше Стёпы, Колька всем своим поведением доказал, что я его. И берёг он меня. В те годы такого развратного баловства не было, как сейчас. Девушки себя для мужей берегли, да и парни бережнее относились, ответственнее. Были, правда, случаи, но очень редкие, когда девушки до замужества невинность теряли.

И ещё вспомнилось. Я как-то разговор двух соседок нечаянно подслушала. Это когда мы после окончания школы дальше учиться пошли. Я в сельхоз, на зоотехника, а Колька мечту Стёпину и свою осуществил — в лётное поступил. Мы уже третий год учились, переписывались, а встречались только на каникулах. Я-то домой часто наведывалась. Институт в областном центре. По железной дороге два часа езды. Вот и прикатила на седьмое ноября — День Октябрьской революции.

В своей комнате была, когда соседка пришла, мать Колькина. Я внимания на их разговор не обращала, пока своё имя не услышала. Ухо к двери и затаилась.