***
Однажды, вернувшись домой из школы, я, как обычно, скинул портфель и уже собрался идти в подвал к Густавсону, но из кухни выглянула красная небритая рожа отца. По душному уксусному запаху и недоброму взгляду я понял, что он уже успел как следует набраться. В то время это случалось довольно часто. Отца выперли с завода, и он целыми днями валялся дома, не зная, куда себя деть. Потом приходила с работы мать и поднимала визг, а отец сопел, раздувая конопатые ноздри и вращая глазищами, будто старые говорящие куклы.
Как обычно, разговор начался практически с того, что какого хрена это я родился не девочкой. И хотя проблема даже рядом не лежала, отец расширял алкоголем кровеносные каналы в мозгу так сильно, что они пережимали серое вещество, поэтому он не задумывался, как его увольнение связано с тем, что я мальчик. Вновь под каким-то надуманным предлогом, который я даже не запомнил, отец вырулил на эту тему. Но на сей раз он пошел дальше. Вдруг сказав, что из меня вышла бы неплохая девочка, он полез в стенной шкаф. Невесть откуда – и как в таком состоянии он вообще его нашел? – отец достал платье на девочку лет пяти-семи и, расправив его, принялся теснить меня в угол.
– Оденься, посмотрю, какой красивой была бы моя дочь, – сипло бубнил он.
Я, конечно же, наотрез отказался переодеваться в платье. Он принялся меня уговаривать. Сложно предугадать, в какую сторону повернет мысль пьяного человека. После одного из циклов, когда он приказывал переодеться, а я сопротивлялся, он с размаху залепил мне пощечину. Дверь добрых семейных отношений была снесена с петель. Отец впервые побил меня. Молча, насупившись, выдавал удар за ударом, пока на платье не брызнула кровь из носа. Тогда он коротко бросил: «Постирай».
С тех пор мы не разговаривали. Однако это вовсе не означало, что отец перестал принуждать меня переодеваться в женское платье. Как только я закрывал входную дверь, он высовывал в коридор насупленную рожу и уже похрустывал кулачищами. Лет в двенадцать я задумал сбежать из дома, но тут случилось непредвиденное. Мать забеременела, и они оба мгновенно переключились на другие вопросы, а я просто закрывался в своей комнате. Когда у них родилась девочка, она осчастливила всех, особенно меня. Наконец-то, думал я, родители отстанут навсегда, и никто больше не будет бить меня и унижать. Впрочем, радость была недолгой.
***
Зачем я поступил на филологический факультет? Почему не пошел учиться на инженера, например? Ведь среди технарей юношей гораздо больше, чем на филфаке. Да, возможно. А теперь откройте свои детские книжки со стишками и картинками. Вы увидите там женщин в костюмах сталеваров, с метлами и гаечными ключами размером со шпалу, на худой конец – с поварешками и кастрюлями, пузатыми, как отопительные котлы. Пробегитесь взглядом по корешкам книг на полках: много женских имен вы там найдете? Я был искренне уверен, что среди писателей женщин нет, а значит, филфак – это просто райское место. Я уже не говорю о разочаровании номер два: оказалось, большинство известных писателей не учились на филолога.
***
О том, чтобы вернуться в родительский дом, и речи не шло. Но и в общаге всю жизнь ютиться не станешь, если, конечно, имеешь дерзкое намерение коптить небо после выхода на пенсию. Сотруднику института место в общаге еще выделят, но как только он получит свою трудовую книжку, все четыре стороны света для него открыты. Вот почему мне обязательно нужно было обзавестись хоть каким-то жильем.
Возможно, Лиза Лаптева, чудесным образом переместившаяся из аудиторий, где мы студентами слушали лекции, на мой этаж в общаге, думала в том же направлении. Во всяком случае, когда мы с дипломами филфака в руках читали объявления работодателей на стендах и добрались до неизменного приглашения от WacDonalds, над которым раньше смеялись, наши взгляды встретились, и в них сквозила одинаковая безысходная тоска. Будь я глупым прыщавым подростком, готовым лопнуть от феромонов, я бы, наверно, подумал, что Лиза тоскует от неразделенной любви и ждет, что хотя бы в последнюю минуту я передумаю, прежде чем мы расстанемся навсегда. Но нет, меня не проведешь! Тоска от осознания несоответствия желаний и возможностей, бездна между ожиданиями и реальностью – вот о чем говорил ее взгляд. Ее подружки оказались либо безнадежно глухи и тупы так пробка, либо уж слишком проницательны для их возраста. Они предложили Лизе отметить выпуск, напиться в хлам и гулять до утра по улицам города. На том мы и расстались.
***
В тот пасмурный день за окном пролетали, несмотря на начало весны, колючие мелкие шарики снега. Они сыпались белыми астероидами на тонкий лед нашей планеты, который затянул первые лужи и не растаял даже в полдень. Сквозь щели окон в лекционную аудиторию сквозил ветер и лез под толстовку, будто это озябшие призраки искали место, где можно погреться. Некоторое время я тщетно прикидывался спящим, но в уши мне упорно лез ее противный писклявый голос.
Лиза поступила в институт из какой-то глубинки, я уже не помню, откуда именно. Как и все девушки, перебравшиеся из захудалого городишки в общагу вуза, она четко следовала модели поведения такого сорта девиц. Одну девушку из их общажной компании отчислили в конце первого семестра, потому что никто ни разу не видел ее в институте. Я даже в лицо ее не знал. Кстати, забыл сказать: я оказался единственным юношей в группе. На курсе училось еще несколько ребят, но их тоже успели отчислить после первого и второго семестров.
Всю свою стипендию наши девушки тратили на косметику и женские журналы, а потому постоянно «сидели на диете». Общее наблюдение, как отличить первокурсницу от девушки с пятого курса: чем старше, тем меньше грима на лице. О чем кудахтали эти курицы, можете и сами представить: шмотки, шмотки и еще раз шмотки, кафе, магазины, кому какая стрижка и цвет волос пойдет, какие каблуки самые модные этой осенью, как развести парня на что угодно, кроме секса, как сделать парня рабом своих прихотей, где водятся парни побогаче… Мне их треп настолько набил оскомину, что даже сейчас от воспоминаний вкус горькой лимонной корки во рту. Как ни старался я их избегать, они всегда трепались где-то поблизости, обсуждая однокурсниц, новую тушь, длину юбки в этом сезоне и прочее. Какие же они были горластые! А навязчивый шлейф их духов преследовал меня по всему институту. Они как будто ограбили парфюмерный магазин и второпях вылили большую часть на себя.
По своему обыкновению Лиза и в тот раз вещала о новых способах заиметь себе раба мужского пола. Очевидно, в ее глазах я не удостоился даже статуса раба, если мне позволялось все это слушать. А потом их милость, неожиданно обратив на меня внимание, спросила, почему это я не поздравляю девчонок с 8 Марта. Я чуть не лопнул от возмущения. «Пожалуй, подарю им кляп в следующий раз», – решил я про себя.
Когда я немного отдышался, Лиза уже почти утратила интерес к светской беседе, но я все равно ответил, что в таком случае почему они не скинулись мне на «Роллс Ройс».
– Слишком жирно тебе будет, – загоготала она и накинула мне капюшон на голову.
Все это казалось безобидным троллингом между одногруппниками, ничего личного. Но каждый раз после общения с ними оставался скрипучий налет на зубах, вроде как ты с разбегу влетел в детскую песочницу, где маленькие собачки закапывают какашки в мягкий песочек. И вот теперь специфический привкус не сходит с языка, а назойливое ощущение пренебрежения тобой не выходит из головы.
Препод на лекции, как обычно, перебирал слова, перетасовывал, переставлял их местами, но никак не мог дойти до мысли. А я чиркал в тетради и размышлял, чего бы им такого «подарить» на этот дурацкий надуманный праздник? Решил, что для дамы нет подарка лучше, чем поэзия в ее честь. Но как ее преподнести? Никаких планов на этот вечер у меня не было – впрочем, как и планов на любой другой из вечеров. Я дождался, когда все уйдут, и нацарапал на партах и без того несвежего вида свои «шедевры» – именно там, где обычно садились эти профурсетки.
