Чем мы там занимались? Я толком не помню. Густавсон никогда при мне не пил, он всегда приходил уже в нужной кондиции. Он много рассказывал о перипетиях судеб своих коллег, о каких-то знакомых, но никогда – о себе. Говорил о вроде бы простых, но непонятных вещах. И никогда не приставал с вопросами, что сегодня было в школе или кто в классе больше всех нравится. Еще мы играли в шахматы, Густавсон оказался терпеливым учителем. И он знал, что больше всего на свете я мечтаю завести собаку и уйти из дома.
И вот в день своего рождения, после школы я привычно взял курс на подвал. С облетевшей осины тоскливо прокаркала пара облезлых ворон. Я отворил скрипучую дверь и заглянул внутрь. Было тихо и темно. Я подумал: странно, ведь Густавсон уже должен быть тут. Мы хотели отметить праздник, и я едва высидел все уроки, мечтая получить подарок. Я пошарил рукой в паутине на пыльной стене и нашел выключатель. В углу блеснул белый край фаянсового горшка. Грязь, очистки и тряпье по углам, раньше никогда не привлекавшие моего внимания, теперь неприятно бросились в глаза. Стоял странный запах. Я шагнул вглубь и охнул. Там, в углу, лежал неподвижно мой друг. Я позвал его, но он не откликнулся. Его лицо было скрыто тряпьем, и почему-то я побоялся на него взглянуть. В тусклом свете лампы сияла белизной повернутая ко мне голая и грязная волосатая поясница. Над горшком жужжали мухи. Я подергал его за рукав, но он не отозвался. На меня навалилось тяжелое ощущение бессмысленности происходящего и предопределенности. И непонятная еще подростку гнетущая тоска. Я выключил свет и ушел.
Позже я узнал, что Густавсона так и нашли – мертвым, в подвале. Ребенку, конечно, об этом не стали рассказывать. Со временем он превратился для меня в героя, который обязательно выполнит обещание, когда вернется. Еще я ждал, что родители расчувствуются после моих показаний и купят мне щенка. Не тут-то было. Они купили амбарный замок и повесили его на дверь подвала.
***
Вообще, этот товарищ Мороз у нас в общежитии не жил, а приходил сожительствовать со своей девушкой Лизой Лаптевой. Бывало, по ночам я просыпался то от яростного скрипа кровати за стеной, то от возмущенных криков: «Я же сказала – не хочу!» Однако в последнее время он так зачастил, что стало казаться, будто никуда и не уходил вовсе. Кроме того, он стал активно налегать на алкоголь. Бывало, иду я утром чистить зубы, а он шарится нервной рукой за иллюминатором стиральной машины, достает оттуда чекушку, резко раскручивает крышку, глотает и прячет обратно. Иногда он приходил не один, но Лиза не пускала его друзей, и они ютились на общей кухне в чаду подгорающего лука и котлет. В грохоте посуды, брызгах шипящего масла, сигаретном дыму и плену алкоголя вели они неравный бой с несчастьями Петра. Из их долгих бесед я и узнал о драматических перипетиях его жизни.
Перспективный молодой ученый, свежедипломированный кандидат наук, видный специалист в своей области, успех, большие перспективы и прочее. Государство всегда такое поощряет. И вот взамен пачки всевозможных бумаг и справок, которые он собрал собственноручно, за короткий срок и с неслыханной прозорливостью, выдали ему сертификат на покупку личного жилья в новостройке. Почему в новостройке? Потому что сумма сертификата равна средней по области стоимости жилья, а значит, и жилье на него можно купить только среднее по области: что-то между конурой в панельном доме и нищей хибарой в глухой деревне.
Наилучший вариант ему подсказал племянник коменданта общежития: вложиться в долевое строительство. Так Петр Мороз и поступил. Он с нетерпением ждал, когда уже запустит в новую квартиру интернет по свежим веяниям молодежной моды. Да только стройку бросили, а потом выяснилось, что была нарушена куча условий и строительство на этом месте вообще запрещено.
Начались бесконечные судебные тяжбы, а потом застройщик взял и пропал со всеми вложениями. И без того печальная ситуация усугубилась неумолимым движением бюрократической машины: так как Петр стал собственником жилья, из общежития его выселили, и жить бедняге стало негде, кроме как на работе с набегами к подружке. Давно подмечено, что хорошо работается тогда, когда дома находиться неприятно, а еще лучше – когда идти некуда. И вот Петр Мороз проникся еще большей любовью к работе и даже выбил грант на дальнейшие исследования. Но, как говорится, любовь зла. Однажды ночью во время многосуточного эксперимента настолько приглянулись ему построенные машиной графики, что он отчетливо увидел в гистерезисе прекрасный цветок своих неосуществленных желаний. От переизбытка чувств он очнулся, уже стоя со спущенными штанами перед дымящимся измерительным прибором. Выяснилось, что высокоточная техника тяжело переносит попадание всякого рода жидкостей. Мороз понял, что после короткого замыкания «вернуть прибор к жизни» своими силами не удастся. Случилось это прискорбное событие в начале лета, когда сотрудники разъехались по отпускам, в том числе и начальник отдела закупок. Так что, когда он вернулся и объявил тендер на закупку нового прибора, было уже слишком поздно.
Осознав, в какой переделке он оказался, Мороз от горя и отчаяния не придумал ничего более оригинального, чем запить. Пил он долго и беспробудно и в конце концов оказался уволен за растрату государственного гранта. Но и тут бюрократическая машина, между зубцами которой он оказался, не умерила своих аппетитов. Пять лет, которые положено отработать после выдачи жилищного сертификата, еще не прошли, а значит, деньги нужно вернуть государству. Но как это сделать, если застройщик свалил, а жилье в брошенном недострое никто покупать не станет?
Только теперь, когда ход времени сделал очередную петлю, повторив историю, наконец я увидел то, что давно лежало на поверхности: и Мороз, и Густавсон попали на дно бутылки от безысходности. У нас нет второго шанса: стоит один раз поскользнуться, и твое падение окажется столь же стремительным и необратимым.
Глава 3. Бедная Лиза
Мама, мама, не ругай ее привычку оставаться одной
и сжигать твои письма.
«Вольта», «Бедная Лиза»
Возможно, прохладное отношение к девицам у меня врожденное. Так пишут в научных статьях. Но как говаривал отец психоанализа, домашние тоже не прошли мимо, участливо отсыпав отборнейших детских травм. Лет до трех, пока меня, наконец, не отвели в детский сад, я думал, что все дети носят платья и не стригут волосы. Но тут понеслось. Меня привели в подобающий вид под настойчивым нажимом воспитателя, и начались бесконечные упреки: почему ты не девочка, какой ты противный, смотри, какие девочки аккуратные, чистенькие, милые, умные и прочее, а ты такой-сякой… Ясное дело, я возненавидел всех этих девочек за то, что они отобрали у меня любовь родителей. В некотором возрасте мне было дико любопытно, как в первые три года родители представляли меня другим родственникам и знакомым. Но я так и не решился спросить, а потом потерял интерес. Ну их всех в баню! В баню, кстати, отец меня никогда не брал с собой. Мать, слава богу, тоже. Они никак не могли смириться, что я не их долгожданная дочка.
Позже из разрозненных разговоров я случайно узнал – просто сложил два плюс два, – всю подоплеку событий. Оказалось, отец уже был женат раньше и нажил себе дочь в первом браке. Но потом гульнул на стороне, и тут появился я. Со скандалом отец развелся, с дочерью не мог общаться, но алименты исправно платил по решению суда. Мутная и неприятная история, в которой я оказался досадным недоразумением.
Вообще-то, мать права: в школе я был слабовольным трусом. Для всех хотел быть милым и хорошим, хотел, чтобы со мной дружили и все меня любили, и чтобы мальчики звали в свою компанию, и чтобы учителя приводили в пример. Я хотел всем без разбору угодить и не мог никому сказать нет. Но, конечно, меня любили не все. Во мне не было ничего интересного и привлекательного, но, как известно, кошки лезут на колени к тому, кто в последнюю очередь желает их внимания. Вот и девочки так. Постоянно просили меня помочь, дать списать, объяснить задачу, потанцевать на школьной дискотеке, украсить класс перед праздником, сыграть в спектакле и тому подобное. Они наперебой лезли из кожи вон, чтобы остаться со мной наедине, чтобы создать какую-нибудь романтическую ситуацию. Я молча выполнял все их просьбы, без энтузиазма и не спеша, просто потому, что домой идти не хотелось. Я видел все их уловки, но притворялся толстокожим кретином и ждал, что будет дальше. Наверно, представлялся им невероятно загадочным типом. А я увиливал, как только мог. Просто хотел, чтобы все жили дружно и мирно. Я чувствовал себя жалким и ничтожным. Казалось, все вокруг намного сильнее меня, а самые могущественные и страшные – мои родители.
