Мои попытки перевести разговор на другое ни к чему не приводили. Когда я пытался описать ему второго бандита и рассказать о машине, на которой тот уехал, он только досадливо морщился. Говорил: "Да-да, но об этом позже, сначала закончим с молотком. Или ты его камнем ударил?" Короче, он совершенно не слушал меня. Даже не вышел из палаты, гад, когда Соня прикатила столик с ужином! Так и сидел на стоящем в изголовье стуле, ожидая, когда я поем. Понятное дело, кусок мне в горло в таких условиях не лез, и я только попил чаю с булочкой.
Соня недовольно покачала головой, когда пришла забирать столик. Когда она вышла из палаты, следователь откашлялся, и всё завертелось по новой. Как ему самому не скучно, задавать всё время одни и те же вопросы? Я уже думал, что он и ночью будет сидеть рядом с моей кроватью, трясти меня за плечо и спрашивать: "Так где, ты говоришь, спрятал молоток?"
На меня навалилась чёрная тоска. Я лежал здесь, совершенно беспомощный и чувствовал себя покинутым всеми…
Тётя Марина и другие
Мои мучения закончились довольно неожиданно. Дверь в палату отворилась, и на пороге возникла тётя Марина! В палате даже светлее стало, когда она вошла! Одета в безукоризненно выглаженный белый халат, длина которого строго на два сантиметра короче длины её чёрной юбки. Это мода такая. Тётя Марина увидела следователя, сухо поздоровалась с ним и спросила:
— Что здесь происходит?
— А вы кто, извиняюсь, будете? — вопросом на вопрос ответил этот дядька, — А-а-а…. вы, кажется, мамаша потерпевшей? Мы с вами, по-моему, вчера вечером виделись?…
Марина спокойно кивнула. В глазах её вспыхнул огонёк, но следователь уже потерял к ней интерес и вновь повернулся ко мне.
— Побудьте, пожалуйста, в коридоре. Мне нужно с мальчиком побеседовать. — небрежно кинул он через плечо.
Огонёк в глазах Марины разгорелся ярче. Интересно, что сейчас будет?
Она спокойно уселась на край кровати у меня в ногах, выудила из кармана своего халата небольшую записную книжку и коротенький карандашик. Из другого кармана она достала коричневую книжечку, на которой золотом было что-то вытиснено. Она раскрыла книжечку и подержала её перед носом следователя.
— Как хорошо, что я вас здесь застала! — голос Марины звучал мягко, но в этой комнате один я знал цену этой фальшивой мягкости, — У меня имеются к вам пара вопросов. Это не займёт много времени. Но для начала представьтесь, пожалуйста.
— Виталий Петрович… Жук. А в чем, собственно, дело?
— Не волнуйтесь, обычная рутина. Я хотела спросить, как продвигается расследование убийства той девочки два года назад. Помните, той, изнасилованной и растерзанной?
— Ну, видите ли, следственные действия ещё не закончены… А почему вы спрашиваете?
— Не пугайтесь вы так! Просто это будет моим первым депутатским запросом в областную прокуратуру. Что-то мне непонятно, почему расследование продолжается столь долго и без всяких видимых результатов… Теперь второе. Я хотела бы понять, почему следователи прокуратуры… Вы же из прокуратуры?
Следователь кивнул. Голос его был хриплым, когда он отвечал.
— Да. Из городской.
— Вот и славно! — обрадовалась Марина, как будто тот сообщил ей какую-то очень приятную новость. — Так вот, мне, как депутату городского совета, непонятно, почему следователи городской прокуратуры позволяют себе допрашивать детей в отсутствии их родителей или лиц их заменяющих? Не является ли это нарушением уголовно-процессуального кодекса? Это будет моим вторым запросом в областную прокуратуру. Сядьте! — это прозвучало грубо, как удар хлыста, — Я с вами ещё не закончила!
Не сводя с неё настороженного взгляда, следователь медленно уселся на место.
— В моем третьем запросе я спрошу надзирающий за законностью орган, с каких это пор у них стало принятым допрашивать больных детей. Согласно температурному листу… — Марина поднялась со своего места, обошла сидящего на стуле следователя, взяла со стоящей в изголовье моей кровати тумбочки какой-то листок и вернулась на место. Усевшись, она продолжила, — Согласно температурному листу у мальчика три часа назад была температура 39,5. Сейчас, возможно, ещё выше! Вы что, решили допросить ребёнка, который, возможно, бредит?
Марина взглянула на Кольку, который с жадным любопытством смотрел на неё:
— Малыш, ты ходячий? Сможешь сбегать на пост и позвать сюда сестру?
Колька кивнул и пулей вылетел из палаты. Только кровать скрипнула. Вернулся он, выглядывая из-за спины Сони.
— Ой, Марина Михайловна, здравствуйте! А я и не заметила, как вы к нам зашли!…
— Здравствуй!… - голос Марины вновь зазвучал мягко, — Прости, не помню, как тебя звать…
— Я Соня, Марина Михайловна. Я у вас весной была на приёме. Что-нибудь случилось?
— Случилось, Сонечка… Скажи, кто пустил сюда этого человека? — Марина мотнула головой в сторону следователя.
— Дежурный врач… Этот ещё до ужина пришёл. Сидит и сидит… Совсем совести нету!
— Позови-ка мне этого врача и заодно захвати журнал назначений. Я хочу взглянуть.
Соня кивнула и упорхнула. Следователь поднялся со стула, на котором сидел последние три-четыре часа и вопросительно посмотрел на Марину.
— Марина Михайловна, я пожалуй пойду?
Марина усмехнулась, но в глазах её плавали ледышки:
— Ну что вы, что вы! Продолжайте. Надеюсь, вы не считаете, что я вмешиваюсь в ход следствия?
Дядька этот замялся, не зная что ответить. В этот момент дверь снова распахнулась, и в палату зашёл давешний лохматый врач. Увидев Марину он всплеснул руками:
— Марина! Какими судьбами?
Она порывисто поднялась с кровати и развернулась к нему.
— Право называть меня по имени ты, сукин сын, утратил сегодня! Отныне я для тебя Марина Михайловна! Ты что же это творишь? Ты как посмел к больному ребёнку следователя пустить? Какому Гиппократу ты клятву давал?
Моё воображение сыграло со мной недобрую шутку. Исчезла моя миниатюрная богиня, и в пропахшей лекарствами больничной палате присела на лапах и напружинилась, готовясь к смертельному прыжку, большая, красивая тигрица. Усы её топорщились, обнажая острые верхние клыки, между нижних клыков поблескивал мокрым алый, шершавый язык. Она тихонько рычала, но от этого тихого рыка вибрировали и дребезжали оконные стёкла. Я прикрыл глаза и услышал, как нервно хлещет по бокам гибкий полосатый хвост. Моя кровать тихонько вздрагивала, когда он задевал её.
"Марина не бросила меня! Я не один!" — от этой мысли всё внутри меня расслабилось, в горле застрял ком, и на глазах навернулись слёзы. — "Не плачь!" — уговаривал я себя, — "Тигрята не плачут! Они шипят и огрызаются, но никогда не плачут! Ещё у них есть когти… Ну, пожалуйста, не плачь! Богиня не должна стыдиться тебя…"
Кровать качнулась под чьим-то весом, тонкие руки оторвали мои плечи от подушки. Я открыл глаза и сквозь пелену слёз увидел Соню. Она прижала мою голову к своему плечу и покачивалась вместе со мной, тихонько шепча:
— Тш-ш-ш, тш-ш-ш, всё будет хорошо, мой маленький…
И тут до меня донёсся возглас Марины:
— Да он пьян! — Марина обернулась в мою сторону, увидела Соню, шагнула к нам и сказала:
— Спасибо, Сонечка! Давай, я с ним посижу. А ты сходи и вызови наряд милиции. Заодно позвони главному врачу. Пусть решает вопрос с заменой этого… — она мотнула головой в сторону нашего врача. — В детском отделении ему в любом случае делать нечего!
На врача было больно смотреть, такой он был красный и взъерошенный, и я отвернулся. Вот, значит, как выглядит на практике её знаменитое «порву на кусочки»! Соня убежала на пост, а Марина села на её место. Она тоже хотела прижать меня к себе, но не успела. Дверь палаты вновь отворилась, и в палате появился… Серёжкин отец, дядя Гриша! А он-то как здесь оказался?! Кто ему сказал, что я здесь?
В палате сразу стало тесно, хотя дядя Гриша не толстый, а, наоборот, худощавый. Когда он вошёл, вокруг него тут же образовалось пустое пространство. Дядя Гриша увидел меня, подошёл к кровати и поздоровался с Мариной. Мне очень не понравилось, как он посмотрел на неё. Впрочем, чему я удивляюсь? На неё все мужчины так смотрят. Дядя Гриша разглядел мои мокрые щёки и обратился к ней:
