В общем, если начать углубляться в эту тему, можно писать бесконечно. Но я не собираюсь заниматься тут литературоведением. Моя жизнь зашла в полный тупик, из которого мне очень хочется найти выход, а по предыдущему опыту я знаю: когда пишешь о своей жизни, анализируя все её подводные течения, это сильно помогает в ней разобраться.
Тем более, что мне совершенно нечего делать. Я принадлежу только сама себе, впервые в жизни – полная свобода, я никому ничем не обязана, и у меня куча свободного времени.
Если бы мой прадед Андрей Ливанов не женился бы в начале 20 века на девице Надежде Артоболевской, то меня бы на свете не было. Он был преинтереснейшей личностью. В их многочисленном семействе мальчикам давали в основном две профессии: они становились либо артистами, либо священнослужителями. Андрей Ливанов вполне мог стать артистом, внешность позволяла. Но он выбрал второе, хотя по рассказам его старшей дочери, то есть моей бабушки, был неверующим.
Но вот чего никто не мог предвидеть, это того, что к власти придут большевики, которые не только будут отрицать религию, но и яростно бороться с её служителями. И как я однажды вычитала в интернете на сайте РПЦ, они убили моего прадеда и с ним вместе его братьев и других родственников, приписав им, что они вели борьбу против советской власти.
Отец Андрей служил на Алтае. Там, в селе Чарыш Бийского уезда у них с моей прабабушкой родилось десять детей. И однажды к ним явились красноармейцы с целью их всех убить, но слава Богу, они уже были далеко – крестьяне дали им сытую лошадь, дед Андрей покидал всех в кошеву (дело было зимой), и красноармейцы не смогли их догнать. (Вот опять моя жизнь подвергалась опасности, опять я могла не родиться!). И на какой-то глухой заимке они пересидели самое страшное время.
Какая всё-таки случайность – появление человека на этот свет! Моей матери врачами было запрещено рожать, поскольку она была очень больна. Что это было правдой, подтверждалось тем, что она очень рано умерла, мне не было и 16-и лет. Но она не послушала никого, и я появилась на свет. Впрочем, бабушка тут же меня отобрала, а мать и не сопротивлялась, ей было всего двадцать лет, и, видимо, очень хотелось устроить личную жизнь, ребёнок ей особо не был нужен.
Дети таких вещей не прощают. И, как это ужасно ни звучит, я к своей матери любви не испытывала. Но бумеранг вернулся: теперь моя дочь не испытывает любви ко мне. А это, знаете ли, очень неприятно, особенно когда знаешь, что ты была хорошей матерью и жила исключительно для своего ребёнка.
Впрочем, нет. Опять лукавлю. Когда мы съездили в круиз на Кижи и встретили там Лялю, она мне совсем не понравилась. И долгое время мы катались к ней в Москву лишь только потому, что об этом меня просила Женя. У неё завелись с Лялей общие интересы – обе они оказались заядлыми лошадницами. Они ездили по конюшням, даже в музей коневодства Ляля её водила. Для одиннадцатилетней девчонки это было дико интересно. Так продолжалось года три. Ляля очень любила путешествовать, например, она однажды надолго уехала в Варшаву, где у неё жили родственники, и предложила нам пожить у неё, в центре Москвы. Мы заявились туда всей оравой, с нами был мраморный дог Дэнди, он тогда был щенком, и подобранная нами в Балабанове собака Дина, у которой тогда тоже родились щенки. К счастью, в квартире Ляли была такая просторная кладовочка, куда мы всё это собачье семейство и поместили.
Помню, жрать нам было нечего. Мы залезли в Лялин буфет, где не нашли ничего, кроме старого засахаренного варенья и ещё чего-то, напоминающего козинаки, судя по его виду. Его было много и ему тоже было сто лет в обед. Есть это было опасно. Я предложила сначала дать это попробовать Дине, и если с ней всё будет после этого в порядке, начать есть это самим. Но Женька рассудила иначе. Она сказала, что Дина с нами давно, и ей будет жалко, если с ней что-то случится, а вот Дэндик у нас недавно… И мы дали кусочек козинаки Дэндику. И оказалось, что это вполне съедобно – никаких последствий не было. Его было так много (не знаю, с какой целью Ляля его приобрела, но потом она явно о нём забыла), что мы ели его целую неделю, это было даже вкусно, если с чаем. Запасов чая у Ляли тоже было предостаточно.
Потом мы ездили к ней очень часто. Она получала большую пенсию, потому что была известным театральным журналистом, а рядом был «генеральский» гастроном, где продавались разные деликатесы. Ляля была не жадной, к тому же она была убеждённой вегетарианкой, а в то время существовала такая штука, как пайки. Они в Москве были просто роскошными – красная икра, дорогая твердая колбаса (которая по вкусу была совсем не такой как сейчас, как то, что сейчас называют колбасой, но это ею совсем не является). Да вообще множество разных консервов – тушенка, рыбные консервы, разные паштеты, Бог знает что ещё. И всё это она отдавала нам, потому что сама этого не ела. И денег за это никогда не брала, и не только потому, что знала, что у меня их нет. Просто вот таким человеком она была. И не зря я потом намертво к ней прилепилась.
Я даже помню момент, когда это произошло. Это была вспышка молнии. Ляле исполнилось 69 лет – столько, сколько мне сейчас. К ней пришли гости – в основном женщины, с которыми она много лет ходила в конную секцию в Сокольниках. Артисты не пришли, хоть она была знакома с разными знаменитостями типа Александра Лазарева, артистов Мхата (Тарханова, Кваши и других) и Владимира Рецептера. Последний вообще жил в Питере, а артисты дружат с тобой, пока ты им чем-то бываешь полезен, а потом начисто забывают. Ляля писала про них статьи в журналах «Искусство театра» и «Искусство кино» и вообще многих «вывела в люди» – например, красавчика Эдуарда Марцевича. Но как только она ушла на пенсию, они про неё начисто забыли. Впрочем, как-то был такой эпизод: мы с ней шли по улице Горького, а нам навстречу попались Лазарев с Немоляевой. Они её узнали и даже стали обниматься и целоваться. У меня был в то время модный фотоаппарат «Поляроид», и я это сфоткала. У меня в деревне украли американский чемодан, и все мои уникальные фотки пропали. Среди них была фотка с папой Римским Иоанном-Павлом Вторым, который мне пожал руку, когда мы с той же Лялей пошли в собор святого Петра в Риме и попали на его аудиенцию.
Но я отвлеклась. День рождения Ляли был в разгаре, я скучала среди пожилых тёток, но вдруг произошло нечто странное. На Ляле было платье, которое она привезла из Штатов, там у неё жила двоюродная сестра, во время войны служившая у фашистов переводчицей и в итоге очутившаяся с мужем-власовцем в Штатах. Когда Ляля смогла к ним приехать, а это в советские времена было очень непросто, они долго уговаривали её остаться, но Ляля была, во-первых, истинной патриоткой России, во-вторых, истой москвичкой. Да и с какой стати ей было менять любимую работу на какие-то там Штаты? Когда я попала туда, я её вполне поняла. Ничего там хорошего для русского человека не было.
И вот благодаря этому платью я вдруг увидела Лялю с какой-то новой стороны, прозрела, что ли… Я вдруг поняла, что она – не такая как все. Но поняла я это какими-то шестыми чувствами, очень ярко, но словами я не смогла бы это сформулировать. Да я и сейчас не могу сформулировать, что тогда случилось, почему Ляля стала для меня всем, превратилась из заурядной тётки во что-то такое, без чего я не могла жить.
Я не принадлежу к тем авторам, чьё повествование течёт плавно и логично. Мне нравится перепрыгивать с предмета на предмет, с события на событие, тем более, что жизнь моя постоянно круто меняется. Вот сейчас я таки покинула негостеприимную Тверскую область. Дорога была просто ужасной, мы с шофёром, который вёз меня с моими хохоряшками, могли погибнуть просто в буквальном смысле. Но не случилось…
Девка-хозяйка опубликовала везде, во всех сайтах, где она паслась, пасквиль на мой отъезд. Было совершенно непонятно, что именно она мне вменяет в вину. Написан этот пасквиль был тупо и безграмотно. Там было такое выражение: «Так как я живу в Петербурге, гражданка Любовь пожила в моей квартире вволю». Интересно, что она имела в виду под этим «вволю»? То, что я пролежала два года в койке, почти не вставая, еле живая, и это наверняка бы кончилось для меня очень плохо?
