А он словно мысли прочёл.

– Да! Столько лет здесь проработал, здесь и концы отдам. С начальством договорюсь. Как только совсем плохо станет, лягу в нашу же клинику. В критический момент прикатите сюда. Евгения Васильевна против не будет. А результаты… ну, ничего зря не бывает. Опишете опыт в пику этим выдумщикам. Может быть, и ещё кто захочет последовать моему творческому примеру.

И не возразишь ведь. С ним спорить всегда было бесполезно.

Вряд ли директор института такое бы разрешил просто так, но заслуженному учёному исполнить его в прямом смысле слова последнее желание позволил.

Прошли эти два месяца очень тяжело. Мы привыкли, что профессор всегда с нами, и даже в отпуск уходит редко. Правда, он постоянно звонил и указания давать продолжал. Но по голосу чувствовалось, что плохо человеку, злится он на свою беспомощность, а признаваться в этом не желает. И мысли все были о том, что никого чаша сия не минует, те, кто был его учениками (и я в частности), тоже когда-нибудь да подойдут к критическому возрасту, и кому как суждено прожить последние дни – неизвестно…

Увидели – испугались. Половина от человека осталась. Но шёл сам, хотя и опираясь на руку жены – Евгения Васильевна, всегда стоически переносившая все тяготы жизни с гениальным учёным, поддержала и это его решение.

«Смертное ложе» осмотрел, прилёг, сам всё проверил. Кстати, подсоединили оборудование высочайшей точности – сам выбирал. И уже не шуточную установку соорудили, как первая койка с весами, а обустроили герметичную камеру, чтобы свести на нет все погрешности по причине потерь испаряющихся жидкостей и прочих побочных явлений.

Поворчал Сомов для порядка, но вроде бы остался доволен.

– Вот, Женечка, следи, чтобы никто не профилонил. Иначе буду с того света являться и мораль читать!

Нет бы ему промолчать…

Когда дней через десять самое страшное началось, жена вместе с ним осталась. Никто не рискнул её из лаборатории попросить. Сидела в уголке, бледная, но не плакала. Ждала. Владимир Михайлович лежал уже без сознания, хотя приборы показывали, что ещё был жив.

Настроение у «экспериментаторов» сами понимаете, какое было.

Вот тут всё и произошло. Приборы во время грозы мы никогда не отключали – всё всегда было качественно заземлено, как опыты прерывать-то? Да и не заметили, что гроза началась – окна в лаборатории отсутствуют. Не тем головы заняты были, чтобы за погодой следить. Всё внимание – на мониторы, где уже заметно, что душа, если она есть, с телом только что рассталась. А на том, который массу показывает, возникли явственные колебания, и что хочешь с таким фактом, то и делай.

И вдруг треск, приборы заискрили, свет погас. Евгения Васильевна заохала, все в ужасе. Темнота, друг друга не видно, не то что койки с телом. Попытались включить аварийное открытие дверей – забаррикадировались для таких исследований, чтобы посторонние не любопытствовали. Не получается. А тут голос откуда-то с потолка:

– Как всегда. Откуда у вас руки растут? Простую вещь до ума довести не можете!

Абсурд. Осмотрелись. Глаза к темноте уже несколько привыкли. И сверху стало заметно какое-то размытое пятно волокнистой структуры. Слабо светящееся. А сквозь непонятные волокна проглядывало хорошо узнаваемое лицо дражайшего нашего профессора.

Евгения Васильевна закричала: «Володечка!», лаборантки завизжали, остальные судорожно защёлкали кто зажигалками, кто мобильниками.

Пятно заколыхалось, но не рассеялось.

Наконец включилось аварийное освещение.

Тело признаков жизни не проявило. Пятно помутнело, но никуда не исчезло.

– Кажется, Сашка, доигрались, – тихо произнёс Юрий Сергеевич. Сел на пол и взялся за голову.

– Это я старый пень, виноват, – раздалось из субстанции. – Сказано умными людьми – не шутите со смертью! Признаю свою ошибку. Всё, как эти болтуны писали. И тоннель, и свет в конце тоннеля. И тут вот это! И как я теперь туда попаду… не знаю точно, куда, но куда следовало?

– А нам-то что теперь делать? – спрашиваю жалобно. Я ведь должен был быть преемником Владимира Михайловича. И, соответственно, теперь отвечать за последствия этого безобразия.

– Двери не открывать, сидеть молча, сейчас подумаю! – рявкнул профессор. – Женя, не плачь!

Это Евгения Васильевна наконец заплакала.

– Ой, Володечка, – еле выговорила она, – как ты себя чувствуешь?

– Интересный вопрос, – буркнул профессор. – А действительно, как?

Пятно заворочалось, поменяло форму, как будто потягиваясь.

– Главное в моём мироощущении сейчас – ничего не болит! – донеслось до нас. – И это немаловажно. А вот что чувствую…

Мы дыхание затаили. И вправду, кому из вас доводилось с призраком беседовать, да ещё его ощущениями интересоваться?

– А ничего, пожалуй, особенного не чувствую, – сварливо подытожил призрак. – Лёгкость необыкновенная, и ничего другого.

– Владимир Михайлович, умоляю, – я понял, что дело совсем пахнет жареным, – утро скоро! Как нам смерть регистрировать? Что директору говорить? Тело-то – вот оно, в камере! А вы вроде как живы на самом деле, коему обстоятельству мы бесконечно рады, но теперь нам так может влететь, что не расхлебаем! Давайте решать!

– Да уж, подставил я вас… – проворчал профессор и надолго замолчал.

– Самое для меня интересное, каким образом я буду существовать, – наконец произнёс он. – Вам-то что, труп в морг отправили, отчитались. По договорённости с начальством, умер я в нашей клинике. Тело то есть умерло, а Я сам? Личность то есть? Ну… душа, если хотите.

И тут меня осенило.

– Послушайте, так это же для вас, как для учёного, огромная удача! Будете своё нынешнее состояние изучать! Мы все поможем! Кто ещё похвастается такой возможностью? Узнать, на что способны… э… такие сущности?

– А ведь действительно, – протянул профессор. – Поле деятельности – ого-го!

– Владимир Михайлович, – вдруг пискнула Леночка-лаборантка, – а вы теперь сквозь стены проходить сможете?

– А вот сейчас и проверим! – призрак подхватился, разогнался, расплющился по стене и… исчез.

– Ой! – вскрикнула Евгения Васильевна.

– Прикуси язык! – цыкнул я на Леночку. Но профессор уже втягивался назад. Тем же путём.

– Даже скучно, – разочарованно заключил он. – Будто тень мимо промелькнула, и всё.

– А сквозь предметы? – азартно поинтересовался Юрка.

И понеслось…

Мы, потрясённые случившимся и открывающимися перспективами, забыли, что рядом лежит ещё не остывший труп горячо любимого руководителя. Сам же он, избавившись вместе с телом от болезненных ощущений и вдохновившись возможностью продолжить существование, с жаром включился в изучение самого себя.

К утру выяснилось следующее.

Призрак просачивался через все материальные предметы, живые и неживые, воспринимая их как тени. Осязание у него практически отсутствовало, обоняние и вкус также, зато видел и слышал он прекрасно. Даже лучше, чем в последние годы жизни. Дыхание потеряло своё значение полностью (потом оказалось, что и питание). Взвесить призрачную субстанцию не представлялось возможным – сквозь весы она проскакивала, как и через остальные предметы, не оказывая никакого давления. Живые организмы, то есть в данном случае сотрудники, при «погружении» в неё не испытывали ни потустороннего страха, ни могильного холода. Разошедшийся профессор потребовал, чтобы его немедленно подвергли электромагнитному воздействию (непонятно зачем, «просто результат увидеть»), но тут мы воспротивились из страха потерять его окончательно и нанести непоправимый удар здоровью Евгении Васильевны, которой и без того досталось. Этот аргумент подействовал, Сомов угомонился, и наша ошалевшая компания отправилась сдаваться директору.

По настоянию призрака процессия двигалась демонстративно, у всех на виду. Скрывать своё посмертное существование он не счёл нужным ни при каких обстоятельствах и решил сразу же поставить начальство в безвыходное положение.

И у него получилось.