– Приехали, – вырывает из размышлений тихий голос.

Бросаю взгляд в окно, отстегиваю ремень.

– Подожди, – останавливает муж, когда я хватаюсь за дверцу ручки.

Выходит из машины, огибает капот и открывает пассажирскую дверь, протягивая мне руку.

– Высоко, – словно объясняет свой мужской порыв.

Я давлю очередную улыбку. Хмурый-угрюмый, немногословный, но есть в нем то самое прямое мужское начало, что подкупает. Вкладываю ладонь в протянутую руку и по коже рассыпаются мелкие иголочки. Очень необычное чувство: грубая кожа касается моей, привыкшей к нежности, и отзывается. Наверное, вот они первые проблески узнавания родного человека. Не удерживаюсь от того, чтобы заглянуть в грозовое небо глаз напротив и рассмотреть что-нибудь там, на их глубине. Может быть ту самую необъяснимую, но безграничную любовь, что нас, таких разных, объединила?

Но Миша избегает прямого взгляда. Смотрит на мою руку те две секунды, что держит, и отступает. Захлопывает за мной дверцу, закрывает машину с ключа.

– Третий подъезд, – машет головой в сторону многоэтажки, у которой мы припарковались.

Я задираю голову и рассматриваю шестнадцатиэтажное здание, обшитое синими панелями. Муравейник, как оно есть. Набираю морозного воздуха в легкие и шагаю за мужем.

Новая жизнь сама себя не проживет.

Странно, но я чувствую легкую дрожь предвкушения в момент, когда двери лифта разъезжаются, и мы попадаем на лестничную площадку. Точно такое же чувство я испытываю, когда самолет приземляется в неизвестном мне новом месте. Щекочущие пузырьки в животе, легкий озноб на затылке. Возбуждение.

Что-то новое меня всегда будоражит. Даже если я предчувствую абсолютное разочарование.

Я нетерпеливо притопываю кроссовками по плитке подъезда, пока муж открывает дверь ключом. Делает два звучных оборота, немного надавливает плечом на дверное полотно и дергает ручку.

Я как та девочка, что обнаружила Нарнию за простым шкафом: делаю первый шаг и широко распахиваю глаза. Включается свет, дверь позади захлопывается. Я выискиваю следы своей прошлой жизни: разбросанные цветастые вещи, миллион журналов, обертки от мятных леденцов – всё, что выдаст мою натуру с порога. Но встречаюсь лишь с идеальной картинкой икеевского разворота: все до сахарной комы белое и обезличенное, квадратное и пустое. Даже детская коляска, перекрывающая проход в одну из комнат – огромная, белая, устрашающая. Особенно устрашающая. У нас разве не младенец?

Оседаю на мягкий пуфик у порога – единственное цветное пятно этой стерильной камеры – и расшнуровываю обувь.

– Почему ты в кроссовках? – напоминает о себе заботливый муж.

– Эм, я в них была, когда меня привезли, – стягиваю один с пятки и смотрю на Мишу.

– Ты гуляла с ребенком в кроссовках? Зимой? – его брови надвигаются ниже на глаза, и я испытываю неловкость. Действительно, в пуховике и кроссовках? Дичь.

Снимаю второй и заглядываю внутрь.

– Они зимние! – с победной улыбкой вытягиваю совсем новенькие найки ему в лицо, демонстрируя мех.

– Странная, – еле слышно произносит супруг, отворачиваясь и отодвигая зеркальную дверцу шкафа.

Снимает с плеч страшную депрессивного цвета куртку и ловко устраивает на вешалке, я расстегиваю свой ярко-красный пуховик и протягиваю ему. Пока муж развешивает вещи, подмечаю, что гардеробная почти пустая.

– Мы недавно переехали? – вырывается у меня.

Миша поворачивается и одаривает меня долгим пристальным взглядом. “Подбирает слова” – почему-то приходит мне на ум. Но в итоге выбирает только прозаичное:

– Нет.

Как емко. Незаметно закатываю глаза и оборачиваюсь, исследуя длинный коридор. Так и не найдя ничего интересного в пустых белых стенах, делаю уверенный шаг к ближайшей комнате и сразу же издаю несдержанный визг.

Да! Вот это точно моя комната.

С радостной улыбкой подхожу к огромной кровати, заваленной шмотками, спотыкаюсь о раскрытый чемодан у ног и хохочу, падая в ворох одежды. Она даже пахнет знакомо! Беру в руки свой любимый туристический комбез, без которого перелет – не перелет и подношу к носу. Запах дороги буквально въелся в волокна потрепанной ткани.

Наконец-то, оазис спокойствия, посреди пустыни безумия. Все хорошо, я дома.

Ободренная первыми находками, под стук сердца, охваченного азартом, вскакиваю и принимаюсь выискивать новые улики. На тумбочке у кровати нахожу пару бесплатных журналов от авиакомпаний, что пихают в кармашки сидений перед полетом; россыпь монет и пару банкнот. Классика: забить карманы под завязку, а потом засорять все поверхности в квартире.

Прохожусь взглядом по стенам, они все так же отвратительно стерильны, как в коридоре, по шторам – похороните меня в этой шоколадной депрессии, и наконец, замечаю на полу грузные рамки со стеклом, прислоненные к одной из стен. Я знаю, что это!

В несколько шагов пересекаю комнату и разворачиваю находку лицевой стороной. Мои фотографии!

Пульс ускоряется, разгоняя бешеный восторг по венам. Впервые за несколько неуютных дней я чувствую себя собой. Мои новая жизнь – не новая, лишь продолжение старой. И вот доказательство, что ничего не в прошлом, прошлое все время со мной. Выставляю рамки в ряд – четыре фотографии.

Залипаю на утопающие в облаках поля Тосканы, вспоминая пронизывающий ветер, который еще долго откликался першащим горлом, провожу пальцами по яркой станции стокгольмского метро, прозванной “входом в ад” и останавливаюсь у цветущей сакуры на горе Фудзи, запечатанной под стекло. Сердцебиение учащается еще на десяток ударов в минуту. Я собиралась туда только следующей весной. Добралась.

– Удивительно, – выдыхаю, очарованная. Какой удачный кадр, невероятный.

Меня захватывают эмоции, глядя на пастельные цвета, в которые окрасилась природа. Многослойное небо, воскрешение жизни в нежных цветах, остроносый храм на горе. Я была там, чувствовала сладковатый запах цветения, дурманящий восторг атмосферы. Уверена, если я очень постараюсь, смогу все это вспомнить. Прикрываю глаза для большего эффекта и моделирую фотографию в проекции, пытаюсь представить, где стою, кто со мной рядом, сколько кадров использую, чтобы поймать лучший вид. Но все это лишь игра воображения, ничего не просыпается. Воспоминания все так же спят мертвым сном.

Словно я наглоталась феназепама.

Поджимаю губы от раздражения и распахиваю глаза.

Где этот хваленый оптимизм, на который все уповают? Сейчас во мне только злость.

– Красиво, – разносится приглушенное сзади.

Я дергаюсь и подпрыгиваю на месте. Этот мужчина не только неразговорчив, как тибетский монах, но и обладает способностью передвигаться бесшумно, словно ниндзя. Какие еще таланты сокрыты в этом не примечательном на первый взгляд человеке?

Кидаю на него мимолетный взгляд из-за плеча и снова смотрю на фотографии.

– Это мои, – утверждаю, а не спрашиваю.

– Мне нравится, – обходит меня по дуге и останавливается возле Гальштата в сумерках.

Не самая любимая мной работа. Странно, что решила выделить ей такую почетную роль – скрасить унылый фасад безликой квартиры. Как красиво здесь смотрелись бы мои любимые ч/б мужчины… Скольжу взглядом по комнате, будто примеряясь, и натыкаюсь на серые грозовые глаза. Кажется, этот йети заглядывает в самую душу и считывает мои мысли на раз-два, но я не смущаюсь. Выдерживаю тяжелый взгляд и спрашиваю, отвлекая от этой странной игры:

– Почему не повесили их?

Миша набирает в легкие воздух, проводит рукой по лицу и отворачивается.

– Не знаю, – ведет плечом.

Ощущение, что он хотел сказать что-то другое.

Заводит руку за голову, потирает шею, отступает на шаг. Впервые мне кажется, что я его пугаю. Забавная мысль. Такого огромного и сурового и пугаю.

– Послушай, – выдыхает он, отворачиваясь к окну. – Нужно кое-что обсудить… – кидает взгляд на кровать.

Ну конечно!

– Думаю, что пока не познакомимся чуть ближе, кто-то поспит в другой комнате, – опережаю его.