Л. Витгенштейн переходит от анализа логических структур знания к анализу языка. Границами и структурой языка фактически определяются границы и строение мира. Соответственно элементному строению языка и мир представляется как дискретный, имеющий атомарную структуру, образованную совокупностью фактов. «Мир есть совокупность фактов, а не вещей» (Витгенштейн, 1958, с. 11). Факт у автора трактуется крайнее неопределенно, как «все то, что имеет место», и вместе с тем фактуальность мира, изображенная в языковых структурах, кладется в основу определения истинности или ложности научных предложений.
В поздних работах Витгенштейна язык теснее связывается с фактами действительности. Соответственно, все предложения разделяются с точки зрения их истинности на три класса: «истинные», или соответствующие действительности, «всегда истинные», или тавтологии (к которым относятся математические и логические высказывания), и «никогда не истинные». Второй и третий классы высказываний, будучи не связанными с действительностью, не несут в себе никакого смысла, т.е. являются «бессмысленными». Таким образом, связь с фактами действительности становится, по сути, критерием истинности и достоверности научного высказывания, наполняет его позитивным смыслом (Витгенштейн, 1991). Существенным противоречием данной системы является то, что связь человека с миром рассматривается в ней односторонне – как опосредствованная исключительно структурами языка, а значит, зависящая от уровня его развития; при этом игнорируется роль предметно‐практической деятельности человека как условия познания.
В работах популярного современного философа, представителя постпозитивизма К. Поппера в качестве критерия демаркации науки и псевдонауки выступает методологический принцип фальсифицируемости, получающий глобальную трактовку.
Поппер отвергает возможность построения универсальных научных положений на основе индуктивных выводов. «С логической точки зрения далеко не очевидна оправданность наших действий по выведению универсальных высказываний их сингулярных, независимо от числа последних, поскольку любое заключение, выведенное таким образом, всегда может оказаться ложным» (Поппер, 1983, с. 46–47). Он считает, что в науке принцип индукции излишен, более того, апелляция к нему неизбежно приводит к логическим противоречиям. С его точки зрения, оставаясь в русле индуктивной методологии, невозможно установить «подходящего отличительного признака эмпирического, неметафизического характера теоретических систем, или, иначе говоря, подходящего “критерия демаркации”». Это приводит автора к следующему выводу: проблема нахождения критерия, позволяющего выявить различия между эмпирическими науками и математикой, логикой, «метафизи ческими» системами,– это проблема демаркации (там же, с. 54–55). Индуктивной логике Поппер противопоставляет теорию дедуктивного метода проверки, согласно которому «гипотезу можно проверить только эмпирически и только после того, как она была выдвинута» (там же, с. 50). Соответственно, им отвергается и используемый индуктивной логикой принцип обоснования значимости и научности теории на основе ее верификации опытом. Поппер считает, что не верифицируемость, а фальсифицируемость системы выступает в качестве критерия демаркации, показателя научности теории: «Это означает, что мы не должны требовать возможности выделить некоторую научную систему раз и навсегда в положительном смысле, но обязаны потребовать, чтобы она имела такую логическую форму, которая позволяла бы посредством эмпирических проверок выделить ее в отрицательном смысле: эмпирическая система должна допускать опровержение путем опыта» (там же, с. 63). Таким образом, Поппер отрицает идею конвенциального установления достоверности теоретических систем, как якобы базирующихсяна непреложных основаниях, и считает ее принципиально недостижимой. Он категорически возражает против любых «конвенциональных уловок», направленных на спасение научных систем, ибо это противоречит его базовому тезису о принципиальной опровергаемости любого научного знания. Наоборот, согласно Попперу, научная система, не выдержавшая испытание опытной интерсубъективной проверкой, обнаружившая свою несостоятельность и противоречивость, «должна быть опровергнута как “ложная”» (там же, с. 122). Следовательно, на статус научных знаний, с точки зрения автора, могут претендовать лишь те, которые являются потенциально фальсифицируемыми, имеют шанс быть опровергнутыми, доказать свою ложность.
Анализ обоснованного Поппером принципа фальсифицируемости как условия демаркации науки и «метафизических спекуляций» показывает, что, по сути, автор приходит к логическому скептицизму, проявляющемуся в абсолютизации относительной истинности знания, и отрицанию, и фактически к утрате проблемы истины вообще как цели научного познания. Критически оценивая релятивистские тенденции концепции Поппера, В.Н. Садовский пишет: «Хотя истина, по Попперу, объективно существует, она в силу только предположительного и поэтому в конечном итоге ложного характера любого знания – в принципе недостижима» (Садовский, 1983, с. 21).
В работах Т. Куна, М. Полани, С. Тулмина, П. Фейерабенда происходит размыкание внутреннего пространства науки, утверждается обусловленность развития научного знания личностными и социальными факторами.
Так, М. Полани обращается к исследованию «личностного знания», указывая, что в содержательном плане оно отражает своеобразный сплав субъективного и объективного. Введение личностной составляющей в познавательный процесс рассматривается им не как некая внешняя добавка, свидетельство его несовершенства, а как «насущно необходимый элемент знания». По мнению Полани, в каждом акте познания присутствует «страстный вклад познающей личности… элемент оценки; и этот личностный коэффициент, который сообщает форму всему фактическому знанию, одновременно служит также для соединения субъективного и объективного» (Полани, 1985, с. 19, 39).
Личностное знание оценивается им как особый вид включения субъекта в познавательную деятельность, воплощающий осознание и принятие человеком своей ответственности, стремление «преодолеть собственную субъективность путем самоотверженного подчинения своих личных свершений универсальным стандартам», полную «ин теллектуальную самоотдачу» познающего индивида (там же). Поэтому Полани оптимистично оценивает возможности преодоления тех рисков, которые привносятся активно выраженной и заинтересованной личностной позицией в проблему истинности знания: «…Личностное знание в науке является результатом не выдумки, но открытия и как таковое призвано установить контакт с действительностью, несмотря на любые элементы, которые служат его опорой. Оно заставляет нас отдаться видению реальности с той страстностью, о которой мы можем и не подозревать. Ответственность, которую мы при этом на себя принимаем, нельзя переложить ни на какие критерии верифицируемости или фальсифицируемости, или чего угодно еще, потому что мы в этом знании – как в одеянии из собственной кожи» (там же, с. 101). В качестве примера подлинного «чувства объективности» Полани приводит факт точного описания обнаруженных исследователем явлений, выходящих за границы его понимания, т.е. действий, осуществляемых без расчета на собственный научный триумф, движимых предвидением «множества следствий своего открытия, которые станут ясными в иные времена, иным поколениям». Характеризуя личностное знание, Полани относит его к не явному, не эксплицированному, называет его периферическим, скрытым, имплицитным, «молчаливым», не выразимым в словах и подчеркивает его двоякое значение – порождаемую им высокую научную продуктивность и стимулирование собственного профессионального и личностного роста. «Ставя своей целью достижение успеха, мы вызываем в себе новые и новые способности»; «“интеллектуальная страстность” содержит в себе момент активного утверждения» (там же). Таким образом, в работе Полани подчеркивается важность личностной компоненты научного знания, активной роли субъекта как детерминанты познавательной деятельности.
