Она бросила на него злобный взгляд.

– Да знаю я, знаю! Перестань смотреть на меня так, будто ты все на свете знаешь!

– Я знаю все!

– Заткнись!

– Это как же понимать: ты залезла на мое дерево, чтобы приказать мне заткнуться? Тогда я возьму и скину тебя отсюда!

– Твое дерево? Ты же сам говорил, что у деревьев нет хозяев!

– Когда я такое говорил?

– Да все время! Так что ничего у тебя нет, свихнувшийся ты голодранец!

Он скривил губы.

– Девочка, да ты даже не догадываешься…

– Свихнувшийся пожиратель отравы!

Вот так она будет хохотать, когда выйдет замуж за Данду. В этом у него не было сомнений.

– Ты лучше послушай меня, – задиристо продолжал он. – Знаешь, у меня же давным-давно есть парень…

– И ты считаешь, что раз у тебя отношения с мужчиной, то ты что-то можешь понимать в отношениях с женщиной?

– Конечно! Расскажи мне, что произошло. Данду не понравилось платье?

– Романза!

– Платье страшное? В нем ты похожа на пирожок с начинкой?

– Ты идиот! – расхохоталась она.

– Он заглядывается на других девчонок?

– Я его убью!

– Так вот оно что! Он засматривается на другую!

– Ты же знаешь, что это не так! – Она заплакала, но продолжала хохотать.

– Эта девушка красивее тебя?

– Надеюсь, эта отрава тебя убьет!

– Да что ты? Вранье!

– Надеюсь, как-нибудь ночью ты свалишься с этого дерева.

– Сонте, мне же будет ужасно больно!

– Надеюсь, ты наконец влюбишься в женщину!

– Хватит!

К дереву подбежала ящерица, подняла взгляд на хохочущих брата и сестру и уползла по своим земноводным делам.

Когда они были детьми, отец после регулярного посещения храма разлучил его с женщинами, оставив обиженно надувшую губы Сонтейн с матерью и служанками. Папа повез его к дяде Лео, своему лучшему другу. Они обычно подъезжали к круглой хижине ближе к вечеру. Лео видел их и кричал в окно:

– Малыш, хочешь посмотреть, что дядя Лео сегодня приготовил?

Новые игрушки. Как всегда. Едкий запах свежей краски. Романза ложился на пол в маленькой комнатушке и двигал игрушечные корабли под стулья и между папиными ногами, а тот шутливо жаловался, что ногам щекотно. Мужчины пили крепкий ром и ловили ртом пьяных бабочек прямо на лету, а также обсуждали коммерческие проекты. Романза потом выбегал во двор, волоча за собой на веревочке игрушечную повозку под одобрительные возгласы Лео. Дядя Лео, с его косматой бородой, был лучшим взрослым из всех, кого знал мальчик. Дядя Лео врал только в самых крайних случаях, когда не врать было нельзя и чтобы кого-то не обидеть. Он был очень обходительный и всегда слушал, не перебивая – не то что другие взрослые.

– Быстрее, Заза!

– Жители Попишо терпеть не могут торопиться! – резко возразил папа. Иногда он глотал чересчур много бабочек.

– Боже мой, Берти, успокойся!

– Да с кем ты, сволочь, разговариваешь?

Романза вполз под стол и сел там, скрестив ноги, прижав ладони к лицу и заткнув пальцами уши. Он не любил, когда папа вел себя так мерзко. Дядя Лео сказал, что пора увозить Зазу домой, ему так не кажется?

– Да что ты знаешь о детях? – насмешливо заметил папа. – Что-то я не вижу тут Данду.

– Берти, он же у матери живет. Там ему самое место. Не могу же я растить мальчишку в одиночку.

По дороге домой отец держал его за руку.

– Ну, так какая игрушка тебе понравилась, а, мой необычный мальчик? Как думаешь, смогу я их продавать по всему миру?

Романза с тревогой взглянул на него.

– Ну, улыбнись же мне, малыш. У тебя лучшая на свете улыбка, сделай папе приятное.

Старинная поговорка гласила: камни на дне ручья уверены, что солнце мокрое. Многие годы он думал об отце в таком же духе. Он не плохой, просто он застрял на дне реки, как камень, и не умел видеть мир иначе.

Но потом появился Пайлар.

Ящерица вернулась и уставилась на Романзу, положившего голову на грудь Пайлару. Утреннее солнце баловалось в листве над ними, бросая золотые кляксы и крапчатые полоски на их кожу, пробираясь сквозь дырки, прогрызенные в листве насекомыми. Солнечные лучи притворялись дождевыми струями, стекавшими по веткам на землю. Пайлар поднял ногу и вздернул большой палец перед головой ящерицы. Та слегка куснула его. Романза смотрел на друга. Но, судя по его взгляду, мыслями Пайлар находился где-то далеко-далеко, как это часто и бывало: а все потому, что он слишком много времени проводил, приложив ухо к земле и прислушиваясь. Иногда приходилось ждать полдня, чтобы Пайлар наконец обратил внимание на обращенные к нему слова. Его голос напоминал Романзе воронье карканье, да и волосы у него были черные, как воронье крыло.

– Сегодня что-то произойдет, – сообщил Пайлар.

Романза обернул вокруг пальца прядку волос Пайлара и ласково постучал по его носу. Брови Пайлара вспорхнули, словно две птички.

– Кое-что очень важное. Тебе надо будет поступить мудро.

– Только мне следует быть мудрым на всем Попишо? – поддразнил его Романза. – Сурово.

Пайлар поцеловал его в губы, заставляя умолкнуть.

– Больше ты мне ничего не скажешь?

– Больше я ничего не знаю.

Сказал, точно выкрикнул.

– Пайлар!

– Прости, ложь вырвалась невольно. Я хочу сказать, кое-что я подозреваю, но поскольку это всего лишь подозрение, я не хочу говорить тебе обо всем, что думаю. – Он улыбнулся. – Я понимаю, любимый, что не могу тебя остановить, не могу запретить бродить по улицам и совать нос в чужие дела. Но запомни то, что я сказал.

Романза поцеловал его в лоб.

– Да ты, по сути дела, ничего и не сказал.

Ящерица сидела на освещенном солнцем бугорке и глядела на них.

Завьер поднялся на ноги в кухне, стряхнув с себя воображаемый звук мертвого голоса Найи. Входные двери ресторана с грохотом распахнулись, впуская внутрь четырех молодых женщин во главе с Му, и женщины, хохоча и препираясь, разбежались по заведению, деловито приступив к привычным обязанностям. Их гомон окончательно рассеял призрачный флер, за что он был благодарен.

Сегодня ему предстояло обратить внимание на бытовые дела: скрипучие шаги Айо и Чсе на втором этаже; строгие указания Му; тихое пение женщин, занявшихся мытьем посуды и наведением порядка в кухне, – они делали это тщательно и аккуратно.

Его заведение должно сегодня сверкать, о да! Он бы и сам взялся за дело, если бы возникла такая необходимость.

Ему нравилось представлять себе, как люди поднимаются с кроватей, берутся за веера для огня, чтобы раскочегарить каменные печи для утреннего хлеба. В городе было три пекарни, и в Дукуйайе можно было даже купить хлеб, привезенный на кораблях – снобы из горных поселков раскупали эту дрянь подчистую, – но большинство жителей архипелага до сих пор сами пекли хлеб по утрам. Скрежет жерновов для маисовой муки и мерные хлопки свежего теста, которое женщины вымешивали и раскатывали вручную, как его бабушка и как ее мать до нее, вымешивая и останавливаясь, чтобы передохнуть и заправить выбившуюся прядь, после чего их волосы покрывались мучной пылью, и молодые женщины выглядели много старше своих лет. Он и сам частенько находил маисовую муку на своих дредах, которые делали его похожим на женщину и вызывали у многих неодобрение. Потому что дреды носили только никчемные бездомные мужчины.

А он старался относиться равнодушно ко всему: и к обожанию, и к неодобрению, и к завышенным ожиданиям.

Он выскользнул из кухни и пошел наверх. К этому времени по радио уже закончили передавать и государственный гимн, и утренние молитвы, и прогноз погоды. Присел в гамак Найи и включил приемник. Может быть, скажут что-нибудь про него.

– Доброе утро, Попишо! Я Ха, дочь Луса. Будь благословен день сегодняшний. Боги уже разбудили солнце! Вы готовы меня выслушать?

Он как-то услышал на улице разговор местных об этой ведущей утреннего шоу – первой в истории архипелага. Они обсуждали ее с негодованием: куда катится этот проклятый мир? А он горячо одобрял женщин, занимавшихся тем, чем они хотели. У нее пожар в животе, ехидничали уличные сплетники, ей прямо неймется!