Чудесные бусы – символ счастья и вечной удачи. Их Козьмина всегда представляла себе очень отчётливо, мысленно прикасаясь к ним и рассматривая каждую бусину.

В конце следующего ещё одного изнуряюще жаркого дня Козьмина стояла в библиотеке в секции живописи с раскрытым каталогом в руках и напряжённо вглядывалась в репродукцию «Посещение волхвов». «Ну вот, получилось», – подумала она.

Козьмину посещали волхвы. Они топтались теперь у неё в прихожей и, смущённо покашливая, ожидали аудиенции. Козьмина, для солидности немного помедлив, позволила, наконец, им войти. В руках она держала те самые замечательные бусы счастья и удачи. Бусины были нанизаны на толстую верёвочку, раззолоченную и счастливо прохладную на ощупь. В самом центре ожерелья располагалась огромная алая бусина вечной любви, её соседкой была чёрная бусина такого же размера – любви неразделённой. Неразделённая любовь тоже являлась большой удачей, хоть и неприятного свойства. Лучше полюбить и разбить себе сердце, всегда считала Козьмина, чем вовсе не ощутить никогда и ничего в течение всей жизни. Козьмина мельком заметила, что именно эта чёрная бусина привлекала волхвов больше всего. Поражала также размером и цветом бусина материнства. Были соседки помельче, сулящие успехи на разных поприщах, несущие удачу в женитьбе, охоте и рыбалке. Мелкие бусины, творящие такие, например, чудеса, как билеты в Большой театр и на Таганку, или приглашение в массовку на телепередачу, были зеленовато-жёлтых расцветок. На верёвочку было нанизано ещё и огромное число мельчайших серебристых бусинок для самых небольших, но всё равно приятных сюрпризов.

Началась раздача бусин. Волхвы забеспокоились, запереминались, попихивая друг друга локтями, нервно поглаживая бороды. Козьмина церемонно, с достоинством снимала по одной и одаривала каждого из посетителей, оставляя самые большие и значительные нетронутыми. Вдруг верёвочка с треском разорвалась, бусины весело посыпались во все стороны, с шумом ударяясь о пол, как градины. Волхвы, отталкивая друг друга, с безумно расширенными глазами бросились их собирать… В этот момент Козьмина услышала возню и покашливание за спиной.

– Разрешите, я представлюсь, на всякий случай, раз уж мы собираемся продолжать регулярно посещать это заведение.

– Зачем так длинно? Представляйтесь, – ответила она, не оборачиваясь и не отрываясь от изображения.

– У меня необычное имя. Меня зовут Никодим.

– Необычное? – повернулась она и, увидев вчерашнего собеседника, добавила: – Откашляйтесь. Сейчас я вам своё скажу. Откашлялись?.. Очень приятно, Козьмина.

– Козьмина? Замечательно! Полный набор раритетов.

– Ну, вот и познакомились. Что-то ещё?

– Позвольте мне пригласить вас в театр. Я уверен – вы любите. Или в оперу.

– Я предпочитаю симфоническую музыку. Вам что же, понравились мои глаза?

– Почему глаза? Я этого не говорил.

– Собирались. Лучше не пытайтесь. Все мужчины с этого начинают.

– О ваших глазах?

– Это для них причинное место.

Никодим вдруг закашлялся.

– Ох, что-то меня кашель мучит – шумлю, мешаю. Давайте сегодня уйдём вместе, – натужно произнёс он. – Простите, я отойду на минуту, мне нужно позвонить.

Он отошёл, продолжая покашливать. Вынул листок с номером телефона и начал набирать, сверяясь с цифрами. Козьмина поёжилась от пикающих звуков примитивной мелодии.

– Алло, я не уверен, туда ли я попал. Мне нужно… – начал он.

Козьмина вдруг быстрым шагом подошла к нему.

– Что вы сказали? Вы не уверены?

– (Минуточку.) Что случилось?

– Скажите, они там, в трубке, молчали? И вы были не уверены?

– Да нет, они… В чём дело, объясните мне?

– Послушайте, давайте я вам скажу номер своего телефона, пойду домой, а вы мне позвоните.

– Что за чушь? Козьмина, вы же здесь. В конце концов, у вас разве нет мобильника?

– Нет. Вы мне позвоните, а я буду молчать. А вы скажете: «Чёрт, туда ли я попал?» Скажете?

– А почему же молчать? Что за спектакль? Козьмина!

– Оставьте меня! Я пойду…

Козьмина шла вдоль нескончаемых витрин, и ей было противно. Противно от своей несдержанности. Каждая вещь, увиденная за стеклом, её раздражала. Раздражало также собственное отражение, призрачно бредущее на фоне выставленных образцов. Любого другого это отражение могло бы только привлечь – изящная походка раздосадованной, разгневанной, длинноногой грации с пухлыми лодыжками, чуть смугловатой кожей и волнистыми каштановыми волосами. Отражение словно пинало и распихивало выставленные в витринах бытовые приборы, россыпи кухонных принадлежностей, умудрялось не запутаться в ворохе мужских галстуков и сорочек. Чуть не наступив на связку саксофонов и тромбонов, отражение остановилось и затем, приблизившись к Козьмине, исчезло. Козьмина решила посетить салон музыкальных инструментов. Оказавшись внутри, она вдруг подумала, что никогда ещё не видела, как выглядит дудук. Её собственный внутренний дудук с прекрасным жалобным тембром в её фантазиях выглядел как очень тонкая амфора с узким горлышком – абсолютно неверное и нелогичное представление, но Козьмину это очевидное заблуждение совершенно устраивало. Потусторонний, невнятного вида инструмент охрип, ослаб, вероятно от жары, и вторую неделю отлёживался в футляре непонятной формы, отказываясь звучать.

Ей немедленно захотелось поглядеть на настоящий – невыдуманный и менее избалованный. Она подошла к ассистенту и спросила:

– Скажите, у вас есть дудук?

Ассистент вежливо улыбнулся и нарочито громким голосом обратился к кому-то за перегородкой:

– Алёна, у нас есть дудук?

– У нас всё ест, – отозвалась невидимая Алёна, имитируя кавказский акцент.

– Алёна шутит, – тут же заметил ассистент, обращаясь к Козьмине. – Сейчас данный товар у нас отсутствует. Но мы можем заказать его для вас, если вы пожелаете. Доставка – в течение двух недель.

– Нет, мне нужно было сейчас. Я пойду, – ответила Козьмина. Но когда ассистент удалился, задержалась и с любопытством, энергично двинулась в просторную глубину торгового зала.

Она разыскала секцию струнных и остановилась. Оглядев хрупкие, тонкошеие виолы и виолончели с контрастными талиями и широкими бёдрами, она мысленно пообещала себе извиниться вечером перед струнниками.

– Знаете, у вас глаза… – послышалось со стороны.

– У меня глаза, – перебила голос Козьмина. – И вы туда же?

– Куда? – не понял голос.

– Окунаете свои мысли в мои причинные места. Лучше скажите про волосы или, например, лодыжки, – Козьмина решительно повернулась в направлении голоса.

– Лодыжки? – безнадёжно спросил по виду вконец оробевший молодой человек.

– Да, лодыжки. Взгляните, не стесняйтесь. Опускайте глаза, я подожду.

– …Слегка пухловаты.

– Какой вы искренний! Ну надо же! Режете правду в глаза. Это хорошо. Это замечательно!.. Послушайте, вы любите театр? А давайте сходим! Никогда не была.

– Вы никогда не были в театре?

– Ну, допустим, была. Но я обычно не слушаю, о чём они говорят. Я им не верю.

– Вы прямо Станиславская.

– Станиславская? Прекрасно! Вы тогда будете Немировичем-Данченко. Господин Немирович, берите меня под руку. Мы идём в театр. Немедленно!

Козьмина открыла дверь ключом. Вошла. Затем повернулась и позвала:

– Ну, проходите. Что же вы? Вам разве не понравилась постановка? Мы сейчас её обсудим.

– Я даже не знаю ещё, как вас зовут.

– Могли бы догадаться, господин Немирович тире Данченко, – Константина Сергеевна.

– Константина – не женское имя.

– Ах, не женское? Скажите спасибо, что я вам не открыла своё настоящее имя. С вас пока хватит и этого.

– Ну, хорошо, К-константина, я зайду… У вас есть кофе?

– У меня всё ест, – медленно произнесла Козьмина, имитируя кавказский акцент. – У меня ест коньяк. У меня ест дудук. У меня даже ест бивший муж, да? Он даже иногда наведывается. Его зовут Рамал. Джигит необыкновенный.