Она заставила себя войти внутрь. Волна облегчения прошла по телу, когда Рэн увидела, что отец сидит на кровати. Он улыбался.

– Ну, привет, – отец говорил твердым, сильным голосом.

Рэн не могла припомнить, когда он в последний раз выглядел таким крепким. Колени, уже ослабленные страхом, и вовсе отказались ей служить от облегчения. Девушка плюхнулась на край кровати, стараясь не сесть на ноги отца.

– Что случилось? – тот с сочувствием всмотрелся в ее лицо.

– Я подумала… – Рэн пыталась отдышаться.

Привкус меди все еще держался во рту, но его стало трудно воспринимать всерьез рядом с отцом, таким бодрым и оживленным. Так перепугаться из-за случая на рынке! Нелепо.

– Ты слишком много тревожишься. – Отец пристально взглянул на Рэн.

Все так. У нее не было сил возражать. Тревога заменяла Рэн развлечения, мечты и надежды на будущее.

– Вообще-то мне бы не повредил свежий воздух. Что насчет прогулки?

Улыбка Рэн померкла. Мир снаружи стал таким переменчивым и недобрым, что покажется отцу чужим.

– Не знаю…

Она попыталась уложить отца обратно, взбив подушки, которые сплющились под его спиной.

– Перестань, – рассмеялся тот, отмахиваясь от ее попыток. – Серьезно, Эви, я в порядке.

Рэн замерла.

– Что?

– Слишком уж ты суетишься, Эви. Все хорошо.

Он звал Рэн именем ее матери, что тут было хорошего? Девушка обернулась к отцу.

– Пап?

Но это слово не подействовало. Отец недоуменно скривился, его стеклянный взгляд был устремлен за спину Рэн. Он будто смотрел прямо сквозь нее.

– Нет, – сказала она. Отец дернулся от ее резкости, но на этот раз Рэн было все равно. Она думала только о том, что произойдет дальше: он растеряет свою стойкость и забудет всю семью. Годы, посвященные уходу за ним, пропадут зря.

– Давай найдем тебе что-нибудь поесть, – голос Рэн дрожал, но, укладывая отца на подушки, она улыбалась изо всех сил. Затем девушка тихонько вышла из комнаты и закрыла дверь. Готовить Рэн, конечно, не собиралась, ей просто нужна была достойная причина убраться из-под пустого взгляда отца.

Девушка мерила шагами комнату, дергая косу. Темная магия теперь нависала низко, виднелась изо всех окон, окутывая дом, будто плащ. Рэн закрыла все ставни. Упала на стул, опершись локтями на столешницу, и уронила голову на руки.

Столько стараний. Столько осторожности. Рэн жгла шалфей, чтобы очистить комнаты. Добавляла ягоды бузины в папин чай и суп. Прикрывала рот всякий раз, когда выходила из дома, а, возвращаясь, терла руки до красноты. И все-таки отец заболел. Девушке казалось, будто это ее вина, будто это она допустила ошибку. Будто она приложила недостаточно усилий, чтобы защитить отца.

Но Рэн все для него делала, все ему отдала. Вся ее жизнь стала одной бесконечной жертвой – она старалась не слушать голодное бурчание в животе, отдавая отцу свою порцию похлебки, собирала яйца, хотя ей следовало ходить в школу вместе с деревенскими детьми, держалась подальше от Ведьминых земель, чтобы отец никогда не узнал, кто она на самом деле.

А может, она и впрямь виновата, но не по тем причинам, которые кажутся ей верными? Может, это все ее жажда – то жжение в груди, которое Рэн чувствовала всякий раз, отказываясь от магии? Тот восторг, с которым она смотрела на ведьму Тэмсин – может, отец заболел поэтому?

Может, не действия, но мысли Рэн подвели отца?

Он уже забыл о ее существовании. Если он не помнил свою дочь, все жертвы Рэн были напрасны – она не оставила никакого следа в мире. Она могла пройти сквозь Ведьмин Лес и оказаться в волшебной стране. Могла учиться у Ковена, овладеть магией, что жила в сердце. Могла стать другой. Чем-то большим.

Теперь, если мор заберет отца, у Рэн останется лишь тысячекратно умноженное ничто.

Такая жертва не может пропасть втуне. Решение поставить отца во главу угла должно что-то значить.

Опустив ладони на голый стол, Рэн посмотрела на длинные кривые пальцы, на грязные ногти, на воспаленную кожу вокруг них. Это не руки бездельницы. Хозяйка этих рук не привыкла сдаваться.

И она не сдастся.

Небо светилось зеленым. Воздух горчил. Рэн прикрыла рукавом нос, но запах просачивался даже сквозь кожу, сливаясь с привкусом отчаяния во рту. Она спешила по дорожке в Уэллс, мчась через те же преграды, что и несколько часов назад. Тяжелое, полное тревоги сердце гнуло к земле.

Девушка опустила руку в карман и коснулась серебра, чтобы успокоиться. Это были остатки денег Тэмсин. Может, и глупо было тратить ведьмино серебро на лекарство бродячего торговца, но это было все, что Рэн смогла придумать с головой, затянутой мглой паники.

На городской площади осталось еще меньше народу, чем утром. Булочница и ее жена уже ушли. Мясник тоже закрыл лавку. Остались только бродячий торговец и женщина, что продавала вялые букеты из трав.

– Этого хватит? – Рэн остановилась перед иссохшим мужчиной, серебро звенело в дрожащих пальцах.

– Что-что? – Торговец не поднял головы; он возился, переставляя крошечные стеклянные бутылочки. Ярко-фиолетовая жидкость весело булькала внутри.

– Вот серебро, – резко сказала Рэн. – Этого хватит?

Торговец наконец взглянул на нее.

– Хватит, девочка. А вот над манерами тебе бы поработать, – старик ухмыльнулся. Зубов у него не хватало.

Рэн сжала губы, пытаясь удержать вздох. Выдавила улыбку. Торговца лучше не бесить.

– Так-то лучше. – Тот протянул ладонь.

Рэн постаралась не морщиться, передавая деньги. Она знала, что это безрассудно, но отец болен. Она вечно теряла время, беспокоясь, но сейчас этого нельзя было допустить. Пора действовать.

Но торговец помрачнел, коснувшись серебра.

– Ох, милая, кого-то надули.

Рэн быстро окинула взглядом пустую площадь.

– Что вы имеете в виду?

Торговец сморщился:

– Это ведьмины деньги.

– Какие?

Торговец печально улыбнулся:

– Подделка. Я однажды выменял у ведьмы большой палец правой ноги на дар чуять поддельные монеты. Самое то, когда занимаешься тем, чем я, знаешь ли. В общем, дай-ка угадаю – эта раньше была пуговицей. В любом случае… – Он сочувственно пожал плечами и отдал монету обратно.

– Это ненастоящая монета?

Торговец раздраженно вздохнул.

– А я тебе о чем говорю. Может, у тебя другая есть?

Девушка его не слушала – все заглушила ярость внутри. Тэмсин ее не просто одурачила, но сделала соучастницей, ведь Рэн уже потратила часть тех денег на припасы и покупки.

Такое равнодушие, такая жестокость! И это при том, что простому люду и без того живется несладко! Просто непостижимо. Ведьма ответит за свои поступки – по крайней мере, заплатит Рэн достаточно настоящих денег, чтобы вернуть долг и купить бутылочку зелья для отца. Если он заболел из-за дурных мыслей дочери, она обязана его вылечить.

Девушка угрюмо попрощалась с торговцем и приготовилась к ссоре с ведьмой.

Гомон был громче обычного.

Тэмсин схватила подушку, чтобы заглушить резкое карканье чернокрылых птиц, рассевшихся на остатках забора. После обеда, когда ведьма обычно предпочитала вздремнуть, птицы стали особенно невыносимы. Но вместо ткани подушки пальцы Тэмсин схватили нечто непонятное, мгновенно рассыпавшееся в ладони.

Ведьма открыла один глаз.

Вокруг повсюду были цветы. Длинные стебли, белые лепестки – они покрывали каждый дюйм лоскутного одеяла от шеи до пальцев ног. Тэмсин выбралась из постели, смахнув при этом вещи с прикроватного столика. К ее ногам упала книга в черном кожаном переплете. Необъяснимое появление дневника казалось даже более зловещим, чем цветы.

От первой записи в нем Тэмсин стало не по себе. Она никогда не подозревала, что сестра завидует ей. Марлина не обладала талантом, но она и в магии не нуждалась, будучи из числа тех волевых, уверенных в себе людей, которых обожают все вокруг. Со скрытной, своенравной, такой особенной Марлиной хотели дружить все.