Ирриван присел на последний чурбачок и, смахнув пот со лба, окинул взглядом деревню. Его не удивляли ни само поселение, ни его странные жители… Его словно бы вообще ничего не удивляло. Но Майяри оборотень казался несколько недовольным, будто он находился не там, где хотел, и занимался не тем, чем хотел. Взгляд мужчины привлекла Яйлика, подошедшая слишком близко, и Ирриван недовольно посмотрел на ребёнка. Та вздрогнула, будто он поймал её на чём-то плохом, замялась, но всё же робко протянула ладошку и положила её на грудь оборотня. На левую её сторону.

Майяри сперва не поверила своим глазам, а затем расхохоталась в голос.

– Ах, бесстыдная!

Яйлика испуганно отпрянула и круглыми глазами уставилась на свою мать, появившуюся невесть откуда.

– Да шо ж ты утворила?! А ну подь сюды! – женщина за руку оттащила дочь от непонимающе нахмурившегося оборотня и заискивающе извинилась: – Ты уж прости неразумную, – и уже дочери: – Бегом в избу!

Девочка обиженно посмотрела на мать, но перечить не посмела.

– Эй, Майяри, это что было? – Викан дёрнул девушку за рукав.

– А это, – Майяри утёрла заслезившийся глаз, – твоего брата в сердешные позвали.

– Ай да Ирриван! Везде успел. Лучшую невесту себе отхватил!

Запрокинув голову, Викан издевательски расхохотался.

Ирриван нехорошо прищурился и опять взялся за топор.

Исследование погребка затянулось аж до самого вечера, и на улицу Бешка и господин Шидай вышли уже изрядно весёлые и хорошо пьяные. И, обнявшись, начали на всю деревню горланить песни: лекарь – салейские и все сплошь похабные, а садовник – местные и исключительно «сердешные». Униматься и расцепляться пьяницы не хотели. Песнопения закончились, только когда Рыжжа потеряла терпение и хворостиной разогнала певунов по разным домам: брата в его собственную избу, а гостя к бабке Рьяке.

Викана и Ирривана прекрасно заняли местные девки и парни, и Майяри до сих пор слышала хохот молодёжи. Сама она, конечно, к ним не присоединилась. Не до веселья было, да и харен за ней хвостом ходил. С объятиями и поцелуями больше не лез, но смотрел так, что Майяри было ничуть не легче. Хорошо, что хоть сейчас ушёл: Рыжжа решила, что ещё одну ночь «сердешным» вместе проводить никак нельзя.

– Догляд за вами нужон, а мне не до того.

И отправила харена ночевать вместе с братьями, а Майяри к себе забрала.

Изба ходуном ходила от детского визга: в соседней комнате сердешный Рыжжи – молчаливый и крайне серьёзный мужик – играл со своими детишками и детьми Бешки. Майяри помогала женщине, старательно намывая в бадье грязные горшки.

– Так шо ты там порешила по сердешному? – неожиданно спросила Рыжжа.

Девушка едва удержала выскользнувший из рук мокрый горшок и аккуратно опустила его в воду.

– Ничего, – честно призналась она.

– Не по сердцу?

Майяри могла бы сказать, что да, не по сердцу, но почему-то не смогла. Вроде и не соврала бы, а язык всё равно не повернулся. Всё же харен трогал сердце. Не так, как возлюбленный, нет. Ну, кажется, нет…

Рыжжа истолковала молчание по-своему, но замечание всё же попало в точку.

– Страшишься? Да ты не убойся! Мужик у тебя по справедливости, как болота.

Майяри аж слюной поперхнулась от такого заявления.

– Коли не сложится, пойдёте своими путями.

Подавив вздох, девушка не стала говорить Рыжже, что во внешнем мире всё несколько сложнее. Там браки заключаются и расторгаются не так легко, как у гавалиимцев. Захотели в избе вместе жить, невзгоды и радости делить да детей растить – положите руки на груди друг друга и всё. Не прижились – плюнули да разбежались. Правда, местные браки были покрепче союзов, заключённых по самым сложным обрядам, и держались они исключительно на привязанности сердешных друг к другу. Вон Бешка. Овдовел, а до сих пор по бабе своей тоскует и другую хозяйку не ищет. Сам детишек растит, ну ещё Рыжжа помогает, и умудряется новых «плодить». Помнится, Майяри голову сломала, пытаясь разгадать фразу мужика, которую тот сказал в отношении своего младшего сына: «А этот ужо после смерти моей сердешной народился». Как народился, от кого народился? То, что мальчишку бросили на болотах разбойники, а Бешка вытащил его из пасти местной твари, она узнала уже позднее.

– Ну шо ты тоскливишься? – Рыжжа жалостливо погладила Майяри по голове. – Пригож мужик?

– Пригож, – согласилась с ней Майяри.

– Приятственен?

– Приятственен.

– Добр?

– Очень, – тяжело вздохнула девушка.

– Дитятков от него хочешь?

Майяри глубоко задумалась. К детям она относилась с опаской и весьма плохо представляла себя матерью. Править целой расой и вести народ к счастливому будущему её учили, а быть матерью – нет. У неё даже достойного примера в детстве перед глазами не было. Ну какая из неё мать?

– Даже не знаю, – с сомнением протянула Майяри.

– А ты сердешного как дитёночка увидь. Неужто приголубить не хочется?

Перед глазами мгновенно предстал маленький харен. Недовольный, мрачный и с испуганным взглядом. Где-то на фоне почти неуловимо обозначился силуэт госпожи Менвиа, и Майяри стало очень и очень жалко мальчика.

– Ну мимо бы я пройти не смогла, – честно призналась она.

– Во! – наставительно протянула Рыжжа. – Вот народятся у него ребетятки, а пригляду за ними не будет. Неужто сердешко за них не болит?

Сперва Майяри послушно представила ораву сероволосых малышей с печальными испуганными глазами, а затем возмущённо посмотрела на женщину. Она тут вообще-то терзается, вернуться или не вернуться ей вместе с хареном в Жаанидый, а не выйти за него замуж или не выйти!

– Да ты погодь-то с плеч сбрасывать, – Рыжжа лукаво улыбнулась. – К разумению прислушайся, – и постучала девушку когтем по груди.

Та с запозданием припомнила, что разумение, по мнению гавалиимцев, обитало не в голове. Но её «разумение» лишь бестолково металось и ничего дельного не подсказывало.

Домыв горшки, Майяри вышла из избы, чтобы немного отдохнуть от шума и всё же попытаться принять решение. Улица встретила её темнотой, поднимающейся от земли голубоватой дымкой и ярким светом звёзд и светил. От деревьев шло слабое голубое, оранжево-красное и жёлтое сияние, а меж их корней подмерзали синеватые лужи. По деревне всё ещё разносились весёлые голоса и смех молодёжи. Мечущаяся душа почувствовала долгожданное умиротворение, и Майяри наконец-то смогла признаться себе, что у неё не хватит духа позволить харену в одиночку противостоять её семье. Похоже, пришло время опробовать зубы, что она вырастила за эти шесть с половиной лет.

– И что он во мне нашёл? – спросила девушка у волчьего месяца.

– Всё, – раздался позади ответ.

Девушка резко обернулась и уставилась на господина Ранхаша. Он сидел на крылечке. Как она вообще умудрилась проскочить мимо и не заметить его?

– Что вы здесь делаете? – поражённо выдохнула она.

Отвечать оборотень не стал. Но Майяри и так знала ответ.

Стережёт.

В бледном свете волчьего месяца харен как никогда был похож на духа, только на этот раз на загадочного духа болот. Так же, как и болота ночью, он словно сиял. Слабо светились его глаза, серебрились будто инеем покрытые волосы… Сглотнув, девушка отвела взгляд и тихо произнесла:

– Идите спать. Я больше не буду бегать. И… я вернусь с вами.

Харен даже не пошевелился, его волнение выдали только сверкнувшие глаза.

– Не переживайте, на болотах я не смогу обхитрить вас своей силой, – Майяри немного покривила душой, всё же в этот раз у неё были ещё и артефакты. – Здесь я могу только лечить.

– Спасибо, – тихо выдохнул оборотень.

– Не надо благодарить меня. И идите спать.

Девушка прошмыгнула мимо мужчины и опять юркнула в избу. И уже там с сомнением посмотрела на дверь. Уйдёт ли?

Через полчаса Рыжжа грозными окликами разогнала бунтующих детей спать, и Майяри тоже легла. В окружении ворочающейся и шушукающей ребятни уснуть было сложновато, зато они прекрасно отвлекали от всех посторонних мыслей. Девушка невольно начала прислушиваться к их болтовне, с досадой отметила, что даже малышня обсуждает её «сердешного», и немного расслабилась, когда тихая, но горячая беседа свернула на решительную Яйлику.