– Ты обесцениваешь выбор друга, – журю его. – А твоя необоснованная ревность начинает порядком меня доставать.

– Это потому, что ya pisdetz kak lublu tebya, Сла-ва. – Лицо Гаса становится серьёзным, и он крепко прижимает меня к себе. – Ты только моя.

И вот так я с лёгкостью прощаю ему все собственнические припадки. Шепчу, что тоже люблю его, и мы оба возвращаемся к столу.

– Вера, а ты впервые в Нью-Йорке? – Джо свешивается через весь стол, демонстрируя свои идеальные американские зубы. – Я бы мог организовать для тебя экскурсию.

Я много раз видела это выражение на его смазливом лице: белобрысый койот вышел на охоту. Только в этот раз, вместо тщедушных размалёванных сурикатов, своей целью он выбрал девяностопятикилограммовую львицу.

– Я бы с удовольствием, ковбой. – Вера беспечно поводит тренированной дельтовидной мышцей, обтянутой кружевом. – Но у меня уже есть планы на завтра. Меня пригласили на свидание.

У Джо в этот момент такое лицо, какое было у Гаса после посещения проктолога. Боль, шок и неверие.

– Тогда, может быть, послезавтра? – растерянно уточняет он.

– Послезавтра будет послезавтра, – философски заключает Верушка. – Если что, я дам тебе знать.

Несмотря на грозные данные, у Веры никогда не было отбоя от поклонников, и ни один из её многочисленных парней её не бросал. Хотя я бы хотела взглянуть в лицо смельчаку, который бы рискнул бросить Верушку.

– А Фиона-то не промах, – ухмыляется Гас, склонившись ко мне. – Погляди на этого мачо: морда грустная, как у кота в сапогах.

Я не удерживаюсь от смешка при взгляде на унылую физиономию Джо и прошу Гаса:

– Драко, налей мне вина.

Вообще-то я не пью, но сегодня уж очень хочется. Хочется расслабится, чтобы вопрос фертильности хотя бы ненадолго покинул мою голову.

– Мы же беременеть пытаемся. – хмурится Гас. – Я уже четыре месяца ничего не пью.

– Вот тогда ты и твоя трезвая матка выносите нашего ребёнка, – рявкаю я. – А я хочу выпить.

Гас стискивает челюсть до бугрящихся желваков и, взяв в руки бутылку, цедит вина в бокал, точно так же, как когда-то баба Саша капала себе корвалол в рюмку.

– Ой, дай сюда, жмотяра. – Я раздражённо забираю у него бутылку и щедро отливаю себе рубиновой жидкости. Делаю глоток, и ещё один, пока мой чувствительный к алкоголю мозг не размякает до состояния картофельного пюре.

– Я устала. – Тычу пальцем Гасу в грудь, после того как осушаю бокал до дна. – Во мне белка больше, чем в любом спортивном питании, а толку ноль. С сегодняшнего дня я накладываю российские санкции на твой американский член.

– Ты так быстро напиваешься, матрёшка, – усмехается Гас и тянет меня к себе на колени. – Я, наверное, иногда перегибаю палку.

– Наверное? Да ты самый…

– Не рычи, матрёшка. Я буду стараться быть более терпеливым, – обещает Гас.

И я наивно ему верю.

– Нравится девчонка?

Я опускаю руку на плечо прыщавого продавца из отдела овощей, который уже минуту пялится на задницу матрёшки, набирающей вонючие корнеплоды для своих органических смузи.

– Попец что надо. Прямо как у Эмили Ратаковски, – зачарованно тянет щенок и, чёрт меня подери, лезет под свой красный фартук, чтобы поправить яйца.

Как они, блядь, все мне надоели. Где бы ни появилась Сла-ва, она, словно радар для похотливого тестостерона, привлекает внимание всех окружающих мужиков. Неважно, во что она одета: в одно из этих её платьев, по размеру напоминающих носовой платок, или как сейчас – в спортивные шаровары и мою футболку, которую Сла-ва так мастерски завязала на животе, что теперь она сидит лучше, чем на мне. Все они сворачивают на неё свои шеи.

Я кладу дрочиле ладонь на макушку и вращаю по часовой стрелке, пока его ошалевшие глаза не упираются мне в грудь.

– Выше смотри, – подсказываю ему.

Дожидаюсь, пока он задерёт свой прыщавый подбородок, и начинаю прелюдию к лекции о хороших манерах:

– Запоминай, дрочила. – Тычу пальцем в матрёшку. – Это Сла-ва, моя невеста. Она к вам в магазин часто приходит всякую полезную хрень покупать. Детокс у неё, понимаешь?

Шумно сглотнув, тот кивает, поэтому я продолжаю:

– Узнаю, что ты продолжаешь на неё так таращиться, тебе больше нечем будет помидоры перебирать. Ни те, что на витрине, ни те крошечные черри, что ты прячешь в своих лосинах. Усёк?

– Малфой! – Грозный матрёшкин рык заставляет оторвать глаза от побледневшего лица. – Оставь парня в покое!

– Прихвати сельдерей, любимая, – предпринимаю я попытку её отвлечь. – Без него это твоё зелёное дерьмо не такое вкусное.

– За дуру меня держишь, Гас? Сколько можно уже?

Грозно оскалив клыки и решительно стуча пятками, матрёшка идет к нам. Я со вздохом убираю ладонь с макушки повелителя цукини и делаю шаг ей навстречу:

– Кажется, ты хотела ещё специй приобрести?

– Не заговаривай мне зубы, – шипит моя сексуальная кошка. – Мы же с тобой договорились, что ты перестанешь ревновать меня к каждому столбу.

Договорились. И я правда пытаюсь, вот только у меня ни хрена не получается. Иногда я даже скучаю по тем временам, когда не знал, что такое ревность. Как было просто с Камиллой: ей как минимум нужно было устроить афроамериканский гэнг-бэнг на моих глазах, чтобы заставить ревновать.

А от русской ведьмы у меня мозг рвёт без повода. Жестокая, оказывается, штука – любовь. Но по-другому бы я жить всё равно не хотел. Матрёшка – моя половинка, лучшая часть меня. Именно поэтому, блядь, меня так взбесило, когда повитуха в клинике заявила, что существует вероятность нашей несовместимости. Это, разумеется, чушь, поэтому я не понимаю, почему у младшего на темечке мозоль, а матрёшка при этом всё ещё не катается по полу, как колобок из русской сказки.

А ещё этот её отъезд на родину к грёбаному папе Карло, который меня на дух не переносит. Что, кстати, взаимно. Если бы он своей русской кочерыжкой такую дочь не заделал, я бы этому говнюку давно печень кулаками отмассажировал. Он мне на первом же свидании корявым английским текстом дал понять, что моя британско-американская задница его в качестве зятя не устраивает. И пусть младший на его недовольство сразу свою башку положил, на душе дерьмово как-то. Сла-ва месяц проведёт вдали от меня, с родственниками, один из которых слово «Америка» вместо матерного использует, а вторая так зла на моего отца за то, что не преподнёс свои сердце и яйца в бархатной коробке с ленточкой, что от неё тоже в любой момент можно ждать подвоха. Жопа, короче, какая-то. Скорее бы с этой бюрократической русско-американской волокитой всё утряслось, и мы могли пожениться.

– А нам точно нужно к Фионе ехать? – спрашиваю матрёшку, когда мы садимся ко мне в машину. – Может, она с каким-нибудь Шреком в болоте нежится?

Русская кабаниха и правда времени даром не теряет: по словам матрёшки, каждый день ходит на свидания и динамит приглашения Джо. Тот с расстройства даже свои ежедневные блядские вылазки забыл – ноет в сообщениях, умоляя организовать встречу с ней. Ещё один под чары русских ведьм попал. Хотя Фиона, скорее, русский богатырь.

– У Верушки последние два дня в Нью-Йорке остались. Хочу, чтобы вы поближе друг с другом познакомились.

Фиона – забавная девка, вот только у меня на эти два дня план расписан был: Сла-ве такие незабываемые проводы устроить, чтобы она весь месяц, проведённый в России, о них помнила, ходя враскорячку. И может быть, в Нью-Йорк она вернётся раскладной матрёшкой с мини-Гасом внутри.

Когда мы входим в бар, который выбрала Сла-ва, королева огров уже ждёт нас на плюшевых диванах в компании слащавого принца Чаминга, который вдвое меньше её по размеру.

– Пришла со своей закуской, Фиона? – уточняю я вместо приветствия.

– Я просила быть милым с Верушкой, Гас, – незамедлительно шипит матрёшка. – Иначе твоему астронавту отныне на каждую высадку придётся надевать скафандр.

Вот ещё.

– Расслабься, Славка, – миролюбиво заявляет Фиона, – Твой пожиратель смерти и так на нервах, что зазнобу свою в Россию на месяц отпускает мыкаться. Это, кстати, Филя.