– Да, теперь я вспомнил: и про подозрения на Добротика (Максим так часто неуважительно называл за глаза мужа Милы Алексеевны), и этого дядьку хорошо помню. Я его ещё в шутку перед матерью называл: маленький баобаб науки. Такие, как он, все свои приспособления долго и дотошно продумывают, но зачастую настолько увлекаются, что их гениальные изобретения теряют свою суть, – становятся бессмыслицей по отношению к идее, ради которой эти штуки изобретались, – всё же с небольшим ехидством в голосе, заметил Зиновьев.

Егоров привязывал к мощной петле провод и сказал:

– Ты сложно высказался, но я понял, что тебе так же, как и мне жалко велосипед.

– Ну, вообще-то, я, можно сказать, поблагодарил этого Ноговицына за кронштейн, – с иронией возразил Максим и прибавил: – Но и велосипед и Марка Андреевича мне, разумеется, так же жалко.

Валентин сделал надёжный узел, проверил его хорошими рывками, а Максим нашёл другой конец кабеля, обвязал его на поясе Владимировича и так же проверил свою стяжку.

– Буду держать в натяжении, – предупредил Зиновьев, – а ты, если что, кричи, я сразу пойду к тебе по шнуру. Только без шуток и розыгрышей.

– Шутки – это по твоей части, Макс, – серьёзно ответил Валентин, набрал в грудь воздух и, выставив перед собой руку, пошёл в направлении, где должно было висеть бельё.

Максим в очередной раз поразился тому обстоятельству, что с третьим шагом сосед растворился в тумане полностью. В руках скользил шнур и Зиновьев сравнил его с каким-то мощным нервом, который был единым между ним и Владимировичем. Он чувствовал каждый шаг своего друга-соседа, и сейчас эти страховочные действия вызывали у Максима какое-то особенное значение; казалось, что бельё было всего лишь маленьким поводом для начала мероприятия, которое должно раскрыть какую-то тайну. Егоров находился сейчас в более опасном положении, и Максим был в напряжении, переживая за него.

И Валентин Владимирович чувствовал эти его переживания, да, так сильно, что даже крикнул:

– Отпусти немного, а то ты мне все кишки сдавил.

Натяжение чуть ослабло, и Егоров невольно заулыбался. Ему было очень приятно думать о том, что его страхуют надёжные руки и чистое пламенное сердце, готовое в любой момент броситься на помощь. И этот поход в туман, естественно, никак нельзя было сравнить с первой панической вылазкой. Валентин ощущал себя свободно и даже позволил себе опустить руку, не опасаясь налететь на какой-нибудь предмет. Теперь он наслаждался своим пребыванием в этой невероятной непроглядной обстановке, и придумал окружающей его среде занятное определение: «белый ослепительный мрак».

Подобную ситуацию, наверное, можно сравнить с двумя альпинистами, которые поднимаются на вершину горы, а, возможно, эти суровые люди меня и высмеют. И я понимаю, что там, в горах свои трудности: – низкая температура, нехватка воздуха, заснеженная и непредсказуемая зыбкая твердь под ногами или хрупкий лёд, да и мистики своей наверняка хватает с аномальными явлениями, но какая-то духовная составляющая у приведённого примера с нашим случаем, мне кажется, она общая.

Валентин Владимирович остановился, потому что справа он заметил в белизне тёмную вертикальную полосу. Мелко переступая и вытянув руку к этой тени, он стал приближаться к объекту. Как он и предполагал, это оказалась железная труба – первая и ближайшая к дому опора для бельевых верёвок. Валентин крепко схватился за неё одной рукой, а второй начал водить перед собой в поисках белья. Глазами различить белое на белом (а точнее: белое в белом) было невозможно, поэтому он пытался нащупать пальцами ткань и вытягивался одной рукой в глубь, а второй держался за трубу, чтобы не потерять этот драгоценный ориентир. Вскоре Валентину это бестолковое занятие надоело, и он прибегнул к простому разумному способу: потянулся вверх и нащупал сами верёвки. Уцепившись за одну из них, Егоров потихоньку двинулся вперёд, но, сделав три шага, остановился. Свободной рукой он взялся ещё за одну верёвку и с поднятыми руками прошёл ещё пять шагов и встал. Немного растерянный Валентин вспоминал: «Вчера вечером, когда забирали Максима, белые простыни вперемешку с какими-то рубашками висели чётко от одного столба до другого и, по-моему, на всех четырёх линиях». На всякий случай он ещё немного прошёл вперёд, но уже было ясно: никакого белья на верёвках не было.

– Ну, как ты там? Дошёл? – послышался голос Максима.

– Белья нет, – коротко крикнул Валентин через плечо.

– В каком смысле?

– Верёвки пустые.

– Я иду к тебе, – решительно произнёс Зиновьев, и шнур, привязанный к Валентину, ослаб.

– Нет! – быстро и резко остановил он своего молодого товарища. – Не надо, Макс. Нет, так нет. Потом разберёмся. Я лучше сниму пока верёвки, они нам могут пригодиться.

– Да, уж, снимай. Кто теперь за стирку возьмётся? – ответил Максим и натянул опять страховочный провод.

Валентин Владимирович отвязывал и скручивал верёвки, но дело это оказалось не быстрым, тем более в таких-то условиях. Шнур в руках Максима, то натягивался, то ослабевал. Валентин отцепил один конец от последней четвёртой верёвки и уже шёл к другому концу, наматывая «трофей» на руку, как увидел перед собой что-то чёрное, похожее на большую птицу, смутно напоминающую ворону. Птица колыхалось перед ним, и забилась в каких-то судорогах. От испуга Егоров встал, как вкопанный и побоялся к ней приближаться. Размытое в белом тумане чёрное пятно тоже замерло. В это время, Макс подёргал за шнур, а Валентин машинально потянул за верёвку, и чёрное пятно опять слегка вздрогнуло. И только после этого страх улетучился, поскольку Егоров с нервным смешком догадался, что это болталась на верёвке какая-то тряпка. Но очень странным и тревожным было то, что Валентин уже четвёртый раз подходил к этой дальней стойке, когда поочерёдно отвязывал верёвки, а этой тёмной вещица здесь не было, и проглядеть её он никак не мог. Он решил оставить всякие размышления по этому поводу на потом, снял единственную уцелевшую вещь и сунул её за пазуху. Потом отвязал последнюю верёвку и двинулся обратно к дому.

Операция под условным названием: «бельё семьи Добротовых» длилась не долго, и к тому же не принесла нужного результата, но встреча двух мужчин возле серой стены дома была трогательной, словно они давно не виделись, и заметно сняла напряжение с Максима и, конечно же, с Валентина Владимировича. Тот после дружеских объятий глубоко вбирал в себя воздух, и Максим сквозь белую дымку разглядел на его лбу капельки пота.

– Тяжело? – с сочувствием спросил Зиновьев, сматывая в кольца кабель.

– Когда ходишь ещё ничего, но как только начинаешь заниматься физическими упражнениями в этой белой каше, дышать становиться трудно. Одна вода, – ответил Егоров, освобождая себя от поводка.

– Значит, напрасно прогулялся, – подвёл грустный итог Максим.

– Ну, не совсем, – возразил Егоров и бросил на землю четыре мотка верёвки, а после двумя пальцами достал из-за пазухи чёрную тряпку.

– Что за дрянь ты притащил? – прищурился Максим, но уже догадывался, что держал перед собой Владимирович.

Валентин не в силах был скрыть от Макса брезгливость и, поморщив нос, сообщил:

– Это всё что там было.

Зиновьев так же с отвращением чуть отпрянул от «добычи» и с ехидной усмешкой заявил:

– Это же трусы Добротика. Хорошо, что постиранные. Это же надо было так корячиться ради его панталон.

– А верёвки, – напомнил Валентин, небрежно положил мужское нижнее бельё на выпирающий рядом подоконник и сказал: – И чего нам друг перед другом в недомолвки играть. Ты же, как и я, вышел сюда не ради этого белья, которое к тому же ещё и украли. Нам же хочется изучить это сумасшедшее явление. Как пацанам, нам надо полазить, дотронуться, потому что это необычно и интересно.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.