Джоакин покраснел:

— Милорд, это неправильно!

— Ты не хочешь ее бить?

— Не хочу!

Мартин пожал плечами:

— А я-то думал… Ладно, если не хочешь… Тогда просто засунь в клетку.

Джоакин шагнул к койке и взял Иону за руку:

— Вставайте, миледи. Так нужно.

— Не смей прикасаться!

Власть. Превосходство. Лед. Сталь. В трех словах — все. Джо отдернул руку, отшатнулся.

Мартин, следивший за ним, издал смешок.

— Ты — собака?

— Милорд, что?..

— Она командует — ты делаешь. Она: «Вон!» — ты пошел. Она: «Голос!» — ты гав-гав!

— Это не так! Просто я…

— Гав! Гав!

Джо ощутил себя голым и с ног до головы облитым помоями. Захотелось сбежать отсюда… Но именно этого Иона добивается! Чтобы все ушли, пристыженные, а ее оставили на кровати!

— Гав! Гав! Р-рррав!

Она думает, что все еще при власти! Точно как Аланис. Та тоже командовала, даже когда помирала от гноя. Нашлась богиня!

— Р-ррав! Р-рррав! Вуф-вуф-вуф! — бесновался лорд Мартин.

Джоакин шагнул к Ионе и ударил по лицу. Открытой ладонью, но сильно. Она слетела с койки. Джо схватил ее за ногу, протащил по полу, как мешок, и вбросил в клетку. Затем вышел прочь, не оглядываясь.

До ночи Джоакин не находил себе места. В душе царило смятение, будто порвана некая нить, пересечена граница, и возврата не будет. Странное дело: не тогда он ступил за грань, когда стрелял в кайров и просил Гарри убить Иону, а теперь, когда просто ударил по лицу. Думая здравым умом, ничего в этом поступке нет особенного. После расстрела Перстом, после самоубийства и воскрешения, пощечина — сущая мелочь для Ионы, о ней и вспоминать-то глупо. В родном селе Джоакин знавал мужиков, которые колотили жен каждое воскресенье. Послушают проповедь, наполнятся праведными мыслями, вернутся домой — и отвесят супруге за все ее проступки, что с прошлых выходных накопились. И бабы не просто терпели, а даже больше любить начинали! Что тут говорить об одной жалкой затрещине, влепленной не любимой жене, а — врагу, убийце в платье! Если так подумать, то пощечина — вообще ничто, Иона заслужила гораздо больших мучений!

Но, несмотря на голос разума, было скверно. Джо чувствовал себя грязным и уродливым, боялся попадаться людям, думал, всякий встречный захочет в него плюнуть. Хорошо, дел на этот вечер не имелось, так что Джоакин закрылся в своей комнатушке и носа не показывал. Ему, как доверенному графа и носителю Перста, выделили собственную комнату: крохотную, зато пристроенную к арсеналу. Хорошая была диспозиция: через оконце Джо сможет обстрелять врага, если тот нападет на арсенал, а Перст никто не похитит, ибо Джо живет один, и комната запирается на ключ. Вот он и заперся там, и стал думать, чем оправдать свой поступок, и нужно ли вообще оправдание, а если не нужно, то отчего так плохо на душе.

А около полуночи, когда мысли утомили его и почти склонили ко сну, резкий стук в дверь сдернул Джоакина с койки. В дверях стоял лорд Мартин собственной персоной.

— Погляди-ка сюда, — сказал он. — Я тебе того, подарочек принес.

Мартин отшагнул в сторону, и Джо увидел двух солдат с носилками. Лежащий на носилках был укрыт с головой, что внушало отнюдь не радостные мысли.

— Я не люблю трупов, — процедил Джоакин. — Такой подарок отдайте другому.

— Это не труп, парень! Это того, символ.

— Символ?

— Философическая мысль.

— Мысль?

— О жизни и всем таком. Давай, смотри уже, ну!

Джоакин откинул мешковину. То, что казалось трупом, им и являлось. Окровавленное тело, изломанное ударом.

— Какого черта?! — вскипел Джо. — При всем почтении к вам, милорд… какого черта? Может, вы и любите мертвечину, но я не таков!

— Присмотрись, ну.

Мартин поднял фонарь над лицом покойника. Джо узнал одного из слуг, собиравших клетку для Ионы.

— Как он погиб?

— Упал со стены.

— Как — упал?

Мартин издал смешок.

— Лая испугался. Как стемнело, он решил слезть и убежать. Стал спускаться — знаешь, там, где побеги плюща остались. А у меня — того, чутье. Почуял я, что парень сгнил, и проследил за ним. Смотрю — слезает. Высунулся в амбразуру и только: «Рррррав!» Он и грохнулся с испугу.

— В чем же тут философская мысль? Дурно быть дезертиром?

Ухватив Джо за ворот, Мартин приблизил губы к его уху:

— Когда ты свалил из спальни, за тобой и слуги потянулись. А сука им вслед: «Бегите!» Этак со свистом, с морозом: «Бегите, пока можете!» Его и пробрало.

Джоакин сглотнул.

— Милорд… это она так расквиталась за то, что я ее… ударил?

Лорд Мартин влепил ему затрещину. Не больно и почти не обидно. Скорее, удивительно.

— Хочешь меня убить? — спросил Мартин.

— Что?..

— Ну, расквитаешься? Нашлешь проклятие? У-ууу!

— Я не понимаю…

— Дурак. Нет никакой справедливости. Нет никакой морали. Люди делают то, что хотят и могут. Она хотела прикончить слугу — и того, сумела. Она хочет порешить всех нас. Исполнит, если сможет. Потому ей место в клетке, чтобы не смогла.

Мартин махнул солдатам, чтоб унесли тело, и сам двинулся следом. Джо вскричал ему вслед:

— Но вам нравится ее унижать!

— Тебе тоже. Только ты — трус. Кончай бояться, делай что хочешь.

* * *

Джоакин был в числе первых, кто увидел корабли. Пылинки возникли на горизонте и двинулись к городу, обретая размер и форму. Восемь двухмачтовых шхун под флагами Нортвуда приблизились к Уэймару, но не стали входить в порт. Развернувшись шеренгой, они перегородили выход из гавани — и отдали якоря.

Из порта им просигналили: «Освободите фарватер». Ответа не было. Граф выслал шхуну для переговоров. Не позволив ей приблизиться, нортвудцы начали стрельбу из баллист. Третий залп принес попадание: огненное копье воспламенило парус шхуны. Команда сумела сбросить парус прежде, чем пожар охватил все судно, и больше не стала испытывать судьбу — вернулась в порт. Выход из гавани остался заблокирован.

Граф Шейланд посовещался с бароном Доркастером. Хоть Джо и не слышал беседы, но понял суть. В Уэймаре достаточно судов, но — торговых, не военных. Чтобы бросить их в бой и снять блокаду, нужно дополнить команды солдатами гарнизона. А гарнизон и так мучительно мал, каждый меч на счету. Решили поберечь солдат и временно смириться с блокадой. Казалось, вреда от нее не так уж много: остается же второй выход — вверх по реке. Однако с того часа всякий обитатель замка нет-нет — да и поглядывал на озеро. Нортвудские суда манили к себе взгляды, как дырявый зуб притягивает касание языка. Люди говорили: «Да уж, началось… Первые ласточки… Что же дальше будет…» Джо отвечал: «Если будут сильно мешать, граф возьмет Перст Вильгельма и сожжет их к чертям! Деревянные лоханки среди гладкого озера — лучшей цели и не придумать!» А в душе надеялся, что граф поручит это ему.

Среди дня Айви спешным порядком разыскал Джоакина:

— Идем скорее, граф зовет.

К сожалению, Виттор Шейланд вызвал Джо не на стену, а в коридор перед спальней жены. Велел:

— Отворяй!

Голос отчего-то подрагивал. Джоакин снял с пояса ключ и отпер. Граф и Айви вошли в спальню, Джо хотел остаться снаружи. Он еще не видел Иону после того, как ударил ее. И хотя больше не чувствовал стыда, но опасался, что покраснеет. Потом смекнул: остаться в коридоре — все равно что испугаться пленницы. Он вошел.

Иона сидела в клетке, поджав колени к груди. Возле нее валялась обглоданная кость, стояла миска с водой — по виду, собачья. Иона встретила мужчин пристальным немигающим взглядом. Джо не выдержал, отвел глаза.

Граф Шейланд поднял руку с лунным браслетом на запястье. Шепнул слово, и Предмет озарился мерцанием.

— Зять мой, — сказал граф, — вы слышите?

После долгой паузы браслет ответил голосом, который Джо отлично помнил со дней осады:

— Неужели ты глуп? Какое из моих слов ты не понял?