Для моих сверстников это были непростые времена. Мы читали «Отчёты Кинси», «Камасутру» и книги североамериканских и европейских феминисток, однако жили в чересчур манерном обществе: было нелегко избегать держащей нас в узде лицемерной морали. В моей жизни порой проскальзывали признаки шизофрении: дома я вела себя, точно гейша, а на людях показывалась настоящей развязной феминисткой. С одной стороны, я ждала мужа, держа в зубах оливку из его мартини, с другой — не упускала ни малейшей возможности, которую предоставляла моя журналистская деятельность, чтобы бросить вызов чилийскому послушанию с оттенком покорности. Например, как-то раз я появилась на телевидении в наряде танцовщицы — почти обнажённая, с торчащими из задницы страусиными перьями и стекляшкой-изумрудом в пупке. Мигель воспринял это с юмором, а вот свёкор со свекровью не общались со мной четыре месяца.
К несчастью, видеозапись этой программы сохранилась и время от времени ещё проскальзывает по телевидению, следовательно, возникает риск, что её увидят и мои внуки. Подобного рода безумие наградило меня дурной репутацией и породило определённые шуточки: поговаривали, что я «без предрассудков», а это серьёзное оскорбление окружавшему меня обществу, гордящемуся этими самыми предрассудками. На самом же деле, я по-прежнему была верной женой, а моя жизнь — открытая книга, доступная к изучению всем желающим.
Флейтист и прочие провинности
Военный переворот 1973 года в Чили положил конец долгоиграющей демократической традиции, и в 1975-м я эмигрировала со своей семьёй, потому что мы больше не могли и не хотели жить под диктатурой Пиночета.
Рассвет сексуальной свободы застиг нас врасплох в Венесуэле, в этой открытой и жаркой стране, резко отличающейся от моей, в которой чувственность выражается прямо — без всяких уловок и эвфемизмов. На пляжах было полно усатых мужчин в чересчур открытых купальных костюмах, созданных лишь для того, чтобы подчеркнуть скрывающееся за ними. Самые красивые женщины мира, выигрывавшие всевозможные международные конкурсы красоты, вызывающе прогуливались походкой от бедра, играя ими тайную музыку. В этой среде я почувствовала себя окончательно свободной — стала обращать внимание на собственное тело и вскоре поняла, что я, оказывается, чувственное существо, которому уже исполнилось тридцать три года.
Здесь мне вовсе не следует останавливаться на деталях этой свободы, потому что в ней нет ничего необычного, что засуживало бы обсуждения. Достаточно сказать, что я кое-чему научилась — приобретённый опыт существенно поможет мне в жизни в целом и в литературе в частности: лишённый эмоциональной связи секс, каким бы интересным он ни был, меня утомляет. Кроме него мне нужны чувство юмора, какой-то разговор, симпатия к человеку и то, чем можно поделиться с партнёром вне кровати с роскошными простынями.
Как-то раз я прочла, что разница между эротизмом и порнографией состоит в том, что в первом используется перо, а во втором — курица. Но для меня отличие между ними в том, что порнография — механическое совокупление, а в эротизме присутствуют чувства и история.
Достоверный факт, что гнёздышко большинства пар распадается потому, что люди больше не ощущают поддержки семьи и общества, благодаря которой твёрдо стояли на ногах; так случилось и с нами — с Мигелем и со мной. Он работал в отдалённой провинции Венесуэлы, а я оставалась с детьми в Каракасе. Вскоре наши дороги стали расходиться. Через два года я случайно встретила некоего аргентинского флейтиста, направлявшегося в Испанию и спасавшегося от очередной диктатуры. Тогда я бросила всё и поехала за ним, точно крысы за Гамельнским крысоловом.
Месяц я жила в Мадриде в своём бурном и страстном романе, закончившемся ливнем слёз, как только я поняла, что нас связывает исключительно постель: это, кстати, предсказывала моя мать, разложив карты Таро. Я вернулась к мужу и детям, намеренная забыть трубадура, исправить свои ошибки, работать, откладывать деньги, сменить свои цыганские юбки на серьёзную одежду и осчастливить Мигеля, вновь принявшего меня с распростёртыми объятиями. Мне это почти удалось. Последующие девять лет мы вместе пытались спасти наши отношения, но они, став подобием разбитого стекла, крайне трудно поддавались восстановлению.
В первой половине восьмидесятых не показывали никаких фильмов, за исключением работ Уолта Диснея, лишённых и намёка на совокупление живых существ. Даже в научно-документальных фильмах половая жизнь демонстрировалась на комарах и пингвинах. Со временем мораль изменилась настолько, что как-то раз я вместе с мамой пошла посмотреть японский фильм «Империя чувств», в котором супружеская пара, совершив прелюбодеяние, умирает, что моей старушке показалось весьма и весьма поэтичным. Мой отчим одолжил внукам книгу «Тысяча и одна ночь», на деле бывшую наивной сказкой по сравнению с продававшимися в киосках журналами. Нужно было много знать, чтобы отвечать на вопросы детей: «Мама, что такое скотоложство?», и притворяться, будто ничего не происходит, когда малолетние дети надували презервативы и, принимая их за воздушные шары, развешивали на ленте в ряд по случаю дня рождения.
Прибираясь в спальне Николаса, моего сына-подростка, я нашла книгу в коричневой обложке и, не будучи никаким специалистом, угадала её содержание, даже не открыв. Это был один из практических учебников по занятию сексом, которые в школе обменивают на марки с футболистами. Увидев иллюстрации обнажённых любовников, натирающих друг друга лососевым муссом, я поняла, как же на самом деле отстала от жизни. Столько лет готовки — и не знать всех способов употребления какого-то лосося! В каких заоблачных высях я плавала всё это время? В спальне до сих пор не было ни зеркала, ни трапеции на потолке. Мы с Мигелем решили попробовать что-то современное, но после нескольких опасных судорог, в чём мы убедились чуть позже, взглянув на рентгеновские снимки позвоночника, мы, проснувшись, нанесли на точку G мазь для суставов вместо мусса.
Когда моя дочь Паула окончила школу и начала изучать психологию с уклоном в сексуальность, я её предупредила, что выбор не очень-то и благоразумный, поскольку люди не особо его поймут — на ту пору мы жили не в Швеции, а в Латинской Америке, но она настояла. У Паулы был жених с Сицилии, и они планировали пожениться и родить полдюжины детей, едва моя дочь научится готовить макароны.
По факту, любой мог обмануться, взглянув на неё — Паула напоминала девственницу с картины Мурильо «Непорочное зачатие»: изящная, милая, с длинными волосами и томным взором, никто и не верил, что она — знаток оргазма.
В то время я путешествовала по Голландии, и Паула поручила мне привезти учебные материалы, необходимые ей для занятий. Со списком в руке мне пришлось зайти в один магазин в Амстердаме и приобрести определённые видеоматериалы и книги, несколько бананов из розовой резины на батарейках и презервативы с нарисованной головой Микки Мауса. И это было не самым оскорбительным. Самым худшим моментом был тот, когда на таможне в Каракасе открыли мой багаж, и мне пришлось объяснять, что вещи я везу не для себя, а для дочери.
Паула везде расхаживала с полным эротических игрушек чемоданом, и, как я и предсказала, у молодого сицилийца быстро лопнуло терпение — он заявил, что не намерен терпеть свою невесту, которая измеряет размер пениса каких-то посторонних мужчин вне дома. Поставленная перед выбором выйти замуж либо получить высшее образование, Паула предпочла последнее, и жених сам собой скрылся за горизонтом. Пока моя дочь постигала на курсах интимную жизнь, дома мы смотрели фильмы со всеми возможными комбинациями: женщина с собакой, паралитик с толстушкой, китаец с футбольной командой и прочее. К нам на чай приходили транссексуалы, педофилы, некрофилы, онанисты, и девственница с картины Мурильо, предлагая пирожные, по ходу посвящала меня в то, как хирурги превращают женщину в мужчину при помощи куска кишки.
