В семнадцать лет красота молодой девушки начала расцветать, и у неё не было недостатка в состоятельных женихах, готовых умереть от любви, но пока её подруги усиленно искали себе мужа, она подыскивала учителя пения. Так она познакомилась с Карлом Брецнером, венским тенором, приехавшим в Лондон, чтобы выступить с несколькими произведениями Моцарта, которые завершат звёздный вечер Свадьбой Фигаро в присутствии королевской семьи.
Его внешний вид нисколько не говорил о его огромном таланте: он выглядел как мясник. Его телу, широкому животу и хилым коленям явно не хватало изящества, а его налитое кровью лицо, увенчанное вьющимися обесцвеченными локонами, было слишком вульгарным.
Правда, когда он открывал рот, чтобы порадовать публику своим голосищем, то становился совершенно другим: увеличивался в росте, живот плавно переходил в широкую грудь, а лицо настоящего тевтона преисполнялось олимпийским светом. По крайней мере, таким его видела Роза Соммерс, которой удавалось доставать билеты на каждое представление.
Она приходила в театр задолго до его открытия и, внутренне борясь с недвусмысленными взглядами прохожих, совсем не привыкших видеть девушку без сопровождения, часами ждала у входа для актёров, чтобы разглядеть выходящего из автомобиля учителя.
В воскресный вечер мужчина обратил внимание на красавицу, дежурившую на улице, и подошёл поговорить. Вся дрожа, она ответила на его вопросы, призналась в том, что восхищается им, а заодно и в своих желаниях идти по его стопам по нелёгкой, но всё же божественной тропе бельканто, каковыми и были её собственные слова.
— Приходите после выступления ко мне в гримёрку, посмотрим, что я могу для вас сделать, — сказал он чётким голосом с сильным австрийским акцентом.
Так она и поступила, влекомая славой. Когда публика, встав, закончила овации, посланный Карлом Брецнером капельдинер провёл её за кулисы.
Она никогда не видела театр изнутри, поэтому не теряла времени, чтобы восхищаться механизмами, производящими грозы, и нарисованными на занавесках пейзажами; её единственной целью было познакомиться со своим кумиром.
Она встретила его завёрнутым в халат из королевского голубого вельвета, окантованного золотом, лицо было ещё в гриме, а на голове покоился готовый парик с белыми локонами. Капельдинер оставил их наедине и закрыл дверь.
Комната, загромождённая зеркалами, мебелью и портьерами, пахла табаком, кремом для бритья и плесенью. В углу стояла ширма, разрисованная сценами пышных женщин в турецком гареме, а стены были заняты вешалками с нарядами для опер. Увидев своего кумира вблизи, Роза на некоторое время сникла, но почти тотчас восстановила ушедшую было из-под ног землю.
Он вложил свои руки в её, поднёс их к губам и долго целовал, затем из самой груди вырвалась нота до, от которой затряслась ширма с одалисками. Последние стеснения Розы, точно иерихонская стена, превратились в облако пыли, которое вышло из парика, когда страстным и мужественным жестом артист его снял, бросив на стул, где предмет и застыл, словно мёртвый кролик. Его волосы прижимала к голове частая, в мелкую дырочку сетка, которая в сочетании с макияжем придавала ему вид потрёпанной куртизанки.
На том же самом стуле, куда упал парик, он предложит Розе свою невинность пару дней спустя, точно между тремя и четырьмя часами пополудни. Венский тенор назначил ей встречу под предлогом показать ей театр в этот вторник, когда не было представления. Они тайно встретились в кондитерской, где он изысканно лакомился пятью эклерами с кремом и двумя чашками шоколада, тогда как она даже не пригубила свой чай — то ли от испуга, то ли от предвкушения.
Они тотчас отправились в театр. В это время лишь пара женщин убирали помещение, а осветитель готовил масляные лампы, факелы и свечи для следующего дня. Карл Брецнер, дока в любовных делах, сделав трюк иллюзиониста, предъявил бутылку шампанского, накрыл стол бокалами для каждого из них, которые они залпом и выпили за Моцарта и Россини. Тотчас молодая девушка расположилась в предназначенной для короля и отделанной плюшем имперской ложе, украшенной сверху донизу пухлыми купидончиками и гипсовыми розами, а он тем временем ушёл за кулисы.
Стоя за обломком разрисованной картонной колонны и освещённый недавно зажжёнными факелами, он пел только для неё одной арию из «Севильского цирюльника», блистая всей своей вокальной ловкостью и нежными переливами голоса в нескончаемых фиоритурах. Умирая на последней ноте в выражении собственной признательности, он услышал отдельные всхлипывания Розы Соммерс, побежал к ней с неожиданной ловкостью, пересёк помещение, в два прыжка поднялся на сцену и упал на колени у её ног. Не дыша, он положил свою большую голову на юбку молодой девушки, пряча лицо в шёлковые складки цвета мха. Он плакал вместе с ней, потому что незаметно для себя тоже влюбился; то, что началось как очередное увлечение, в считанные часы превратилось в раскалённую страсть.
Роза и Карл встали, поддерживая друг друга, спотыкаясь и приходя в ужас перед неизбежным, и, не зная, каким образом, они всё же двигались вперёд по длинному коридору в полумраке, поднялись по небольшой лестнице и пришли к гримёркам.
На одной из дверей появилось имя тенора, написанное курсивом. Оба пыльные и потные, они вошли в захламлённую мебелью и роскошным тряпьём комнату, в которой два дня назад впервые остались наедине. Там не было окон, и на какой-то момент они попали в тёмное убежище, где ей удалось восстановить дыхание, потерянное среди всхлипываний и вздохов, а он тем временем первым делом зажёг спичку и от неё пять свечей канделябра.
В дрожащем жёлтом свете пламени, смущённые и неловкие, оба были полны рвущихся наружу эмоций и в то же время были не в силах произнести ни слова. Роза не могла сопротивляться устремлённым на неё взглядам и закрыла лицо руками, которые он отвёл столь изысканно, как чуть раньше разламывал на кусочки сливочные пирожные. Они начали с заплаканных поцелуев в лицо, напоминавших клевание голубей, которые сами собой перешли в настоящие поцелуи. У Розы были нежные встречи, но какие-то шаткие и неуловимые, с некоторыми поклонниками, и парочке из них даже удалось потереться губами о её щёку, но она никогда себе не представляла, что окажется возможной такая степень близости, при которой чей-то язык смог бы сплестись с её языком, точно шаловливая змея, а чужая слюна обмочила её снаружи и проникла внутрь.
Начальное отвращение вскоре победил порыв молодости и восторг поэзией, и она не только ответила не менее пылкими ласками, но взяла инициативу на себя и избавилась от шляпы и кожаной накидки с вставками из серого каракуля, закрывавшей его плечи. Далее она быстро сняла пиджак, а затем и блузку, на которой было всего лишь несколько застёжек. Умело, шаг за шагом, молодая девушка продолжала танец телесных ласк, ведомая инстинктом и жгучими запретными романами, которые ранее тайком похищала с книжных полок своего отца.
Этот день стал самым ярким в её жизни, который она помнила вплоть до самых незначительных подробностей, приукрашенных и преувеличенных за последующие годы. Это стало её единственным источником жизненного опыта и знаний, единственным поводом вдохновиться, чтобы поддерживать свои фантазии и спустя годы верить, что занятия литературой сделают её знаменитой в определённых тайных кругах. По своей насыщенности этот чудесный день мог сравниться лишь с одним из мартовских дней в Вальпараисо спустя два года, когда она взяла на руки новорождённую Элизу, утешаясь малышкой за тех детей, которых у неё уже никогда не будет, за мужчин, которых не сумела полюбить, и за семью, которую уже никогда не создаст.
Венский тенор оказался утончённым любовником. Он любил и знал женщин достаточно глубоко, хотя и был способен стереть из памяти неудавшиеся в прошлом любовные отношения, испуг частых расставаний, ревность, злодеяния и обманы других взаимоотношений, чтобы наивно окунуться в непродолжительную страсть, испытываемую к Розе Соммерс. Не жалкие объятия истощённых шлюх подарили ему опыт. Брецнер гордился тем, что ему не нужно платить за удовольствие, потому что женщины различных категорий, от скромных официанток до роскошных графинь, все, услышав его пение, безоговорочно таяли.
