Эпидемия началась в апреле. Судя по регулярно выходящим «спискам умерших» (bills of mortality) скорость людских потерь стала быстро расти: со 100 умерших в неделю в мае к 1000 – в июне и более 2000 – в июле.

Началась паника. Богатые жители старались уехать и переждать эпидемию в сельской местности. Но там лондонцев опасались и чинили приехавшим всяческие препятствия.

Тем временем в Лондоне закрывались магазины, все публичные собрания были запрещены. Собак и кошек, подозреваемых в распространении чумы, тысячами ловили и убивали. Но это привело только к тому, что сильно возросла популяция крыс, истинных переносчиков чумы.

Прошел слух, что люди, страдающие венерическими болезнями, чуме не подвержены – посему масса лондонцев предалась неприкрытому разврату и оргиям.

Городские власти пытались принять какие-то защитные меры. Тела умерших разрешалось выносить из домов только по ночам. Никакие похоронные церемонии не дозволялись. Внешне тогда Лондон являл странное и довольно жуткое зрелище – совершенно пустые улицы, закрытые магазины. И дома, помеченные красными крестами – знаком смерти. К концу августа 1665 года две трети населения города умерло либо покинуло его. Некоторые источники сообщают, что в живых тогда остался только каждый десятый лондонец.

В английской литературе лондонской чуме 1665 года посвящена поэма Джона Вильсона «Чумной город» (The city of the plague). Она написана в 1816-м и, очевидно, стала известна нашему Александру Пушкину по английскому изданию 1829 года.

Отрезанный от Москвы свирепой эпидемией холеры, в народе ее называли просто чумой, и многочисленными охранными карантинами, поэт, рвущийся в столицу, где его ждала невеста Наталья Гончарова, среди прочего взялся, время позволяло, за перевод отрывка из вильсоновской трагедии. Так к щедрым дарам болдинской осени присоединился еще и «Пир во время чумы».

Гений Пушкина добавил к таланту Вильсона ряд собственных песен. Замечательно обрисованы модели поведения людей в момент катастрофы. Тут и страх, и щегольство храбрости, и наплевательское, отчаянно отважное отношение к опасности, которая крадется к тебе неизвестно откуда. И наконец, восхищение этой катастрофой, ощущение приобщения к Великому и Грозному Событию. Вот эти строки:

И дальше:

Черная Смерть исчезла из Европы так же внезапно, как и возникла, в 1348 году. В 1666 году Лондон поглотил чудовищный пожар, вошедший в историю как Великий Пожар. Он, уничтожив трущобы, бывшие рассадниками чумы, как бы провел полную санитарную обработку города. Можно сказать, что Чума сгорела в огне.

Черная Смерть ушла, а некоторые последствия ее пребывания в Европе оказались весьма неожиданными и удивительными.

Так, эпидемия чумы стимулировала рост образования и увеличила число университетов. Надо было сохранять и преумножать знания в условиях массовой гибели тех, кто ими обладал, – прежде всего нужны были врачи и священники, дававшие людям надежду и демонстрировавшие, что именно знание поможет людям выжить. Не случайно один из умнейших монархов того времени, император Карл IV, именно в чумной 1348 год основал Пражский университет, за ним последовали императорские указы об учреждении еще пяти университетов.

И уж совсем парадоксом звучит вывод новейших исследователей (француз Жан Гимпель[2] и другие) о том, что вовсе не «победа буржуазии над феодалами» (традиционная схема, которой придерживался, например, Карл Маркс), а именно Черная Смерть стимулировала возникновение в Европе капитализма.

«Это случилось в Дубровнике, хорватском городе, находившемся тогда под властью Венеции. В 1397 г. городской совет приказал всем прибывающим чужеземцам оставаться на близлежащем острове. Только те, кто оставался здоровым в течение 30 дней (позже этот срок увеличили до 40), допускались в город. Время этой изоляции под присмотром назвали карантином от итальянских слов «quaranta giorni» (сорок дней)».

Плэтт Ричард. «Самая чумовая книга. Холера, оспа, чума и другая зараза»

Названия «грипп», «инфлуэнца»[3] впервые появились во время пандемии[4] гриппа, случившейся в 1780–1782 годах.

Любопытно, что тогда в Западной Европе грипп называли «русской болезнью», а в самой России – «китайской». Объяснялось это тем, что маршрут эпидемии, начавшись в Китае, прошел через Сибирь и остальную часть России и завершился в Западной Европе.

Но настоящая паника охватила мир позднее – более ста лет спустя. Когда вызванная вирусом А-О «испанская болезнь», или просто «испанка» (название объясняется тем, что впервые сведения в печати об этой эпидемии появились именно в Испании), возникнув в январе 1918 года в Америке (власти США долго скрывали факт эпидемии), «нелегально» перебралась в Европу вместе с американскими войсками и начала затем кочевать из страны в страну.

Сначала, в апреле 1918 года, больные гриппом появились во Франции (в стоявших там американских и английских войсковых частях), потом в Швейцарии, Испании, Италии, Англии и Сербии. Затем, в течение июня, инфекция дошла до Польши, Румынии, Швеции и Германии. Добралась она и до Африки с Индией. В июле «заболели» Дания, Голландия и Бельгия.

Наступила короткая передышка, затем эпидемия «испанки» вспыхнула с новой силой – появилась в РСФСР и на Украине. Третья волна захватила в начале 1919 года все остальные страны мира – дошла даже до Австралии.

Людские потери были огромны. Только в Индии от гриппа погибли 5 миллионов человек. В США за два месяца умерли 450 тысяч человек (демографический удар был таким сильным, что привел к снижению средней вероятной продолжительности жизни в этой стране более чем на 10 лет). В Италии погибло 270 тысяч. И так далее. Всего насчитали 22 миллиона жертв – это более 1 % всей численности населения мира того времени, равной 1850 миллионам человек. Число же заболевших измерялось вообще сотнями миллионов.

Жертвами эпидемии стали французский поэт Гийом Аполлинер (1880–1918), русская киноактриса немого кино, звезда экрана Вера Холодная (1893–1919) и многие другие.

Минуло восемь десятилетий, наступил XXI век, когда было объявлено о великой победе науки – расшифровке генома человека. И счастливые ученые решили, что теперь-то они могут разгадать загадку «испанского гриппа». Дело в том, что клиническая картина «испанки» была своеобразной. Отмечалось наличие разнообразных осложнений, появление случаев заболевания с картиной общей тяжелой интоксикации и, наконец, большая смертность среди больных легочными формами – все это подталкивало врачей к выводу: перед ними была не обычная инфлюэнца, а ее совершенно особая, свирепая форма.