- Так! Отцепитесь уже от него! - рявкнул Карл; напускная злость в его голосе распугала остальных киберсолдат, которые притихли нашкодившими щенками; увидев, что Даниэла потянулась губами к обрубкам, оставшимся на месте рук Штурма, Гейзенберг ногой оттолкнул стул и направился к девушкам. Ведьмы со смехом и визгом кинулись к матери, рассыпаясь роем мух, Штурм, ошалев от счастья и свободы от любопытства дочерей Димитреску, на коленях пополз в угол комнаты, обиженно гудя двигателем.

- А ну, заткнись, - прикрикнул Гейзенберг, после чего повернулся к Альсине, безмятежно пускавшей голубоватый сигаретный дым к потолку, - а ты - приструни своих девок! Нечего устраивать мне здесь хер пойми что!

- Девочки, ведите себя прилично, - проворковала леди Димитреску с несвойственной ей покладистостью, мгновенно насторожившей Карла, однако следующие слова женщины расставили все по местам: - Воспитанной даме всегда нужно быть примером хороших манер. Особенно перед теми, кто о них не знает.

- Завали, - угрюмо потребовал Гейзенберг, - снизь накал своей паскудности. Ты у меня дома, будешь бесить - вылетишь отсюда нахер.

- Весьма гостеприимно с твоей стороны, - Альсина стряхнула пепел в мятую консервную банку, которую Карл дал ей вместо пепельницы; сам он давил окурки в грязной тарелке, которую не убрал со вчерашнего ужина. В своем шелковом платье, с несколькими рядами черного жемчуга, обнимающего шею, леди Димитреску смотрелась чужеродно в захламленной мастерской. Кресло, в котором Гейзенберг мог уместиться лежа, для нее оказалось тесноватым, и женщина то и дело ерзала, стараясь устроить свою задницу поудобнее; в иной раз Карл предложил бы даме свои колени, однако в случае с Альсиной Димитреску для него могло все весьма плачевно закончиться. А вот забраться на нее, пожалуй, было бы уютно: залезть на колени и уткнуться лицом прямо в глубокий вырез; стерва намеренно щеголяла с таким декольте, в котором можно утонуть, специально так нарядилась, чтобы подразнить Гейзенберга. Но если виду ее сисек, белых, как снежные шапки Карпат, он еще мог сопротивляться, то разрезы на юбках Альсины били Карла прямо по яйцам, так, что в ушах звенело. От вида крепких щиколоток и икр, мощных коленей и сильных бедер в чулках перед глазами все плыло как у пьяного, а леди Димитреску еще и закидывала ногу на ногу, оголяя все это великолепие, и Гейзенбергу хотелось сожрать собственную сигару от накатывавшего воодушевления; если у войны женское лицо, то у рая должны быть ноги Альсины Димитреску, чтобы раздавать пинки грешникам и раздвигать их пошире для праведников. Мужчина похабно усмехнулся собственным богохульным мыслям и вытер рот рукавом рубашки, на манжете которого отсутствовала пуговица. Леди Димитреску брезгливо дернула уголком рта прежде, чем вновь обхватить губами мундштук и затянуться.

- Мой дорогой Карл, - начала она, выдыхая дым, - салфетки изобрели за много лет до твоего рождения. Будь так добр, пользуйся ими. Или носи при себе носовой платок.

- Так носовой платок для носа же, - слова Гейзенберга развеселили ведьм, которые, вновь приняв облик девушек, выглядывали из-за кресла Альсины. Камни в их ожерельях искрились и вспыхивали как огоньки в рождественской гирлянде, кончик сигареты тлел морковно-оранжевым от каждой затяжки леди Димитреску, которая покачивала ступней в лаковой туфле с золоченой пряжкой. Приехала Альсина, как и полагало благородным дамам, в карете, размерами тянувшей на небольшой дом, которую по ухабистым дорогам еле дотащила четверка тяжеловозов; машины женщина не любила, хотя с ними было проще уже потому, что не нужно было выгребать навоз и заготавливать корм на несколько месяцев вперед, но разве могла баба, высоченная, что вековая сосна, не покрасоваться перед Гейзенбергом? Тяга к самолюбованию у леди Димитреску была такой же, как и ее задница, а задница у нее была здоровенная, однако Карл был не против. Все женщины такие: выкаблучиваться любят; Миранда целый культ имени себя организовала, а Донна, вся такая дохрена загадочная, носила вуаль. Нахрена, если уж Моро светил своей рожей, то Беневиенто точно стесняться нечего. Едва ли у нее там все хуже, чем у этого маменькиного сынка.

- Если хочешь, можешь воспользоваться моим, - Альсина изящно выхватила из рукава сложенный платок и кончиками пальцев подала его Карлу; Гейзенберг, скривив рот в подобии усмешки, сунул руки в карманы брюк.

- Мне что, по-твоему, подтереться нечем? На худой конец могу и газетку взять.

- На худой конец? - переспросила Бэла, коварно прищурившись, и взгляд леди Димитреску вспыхнул негодованием.

- Это что еще за намеки?! - грозно пророкотала она; ведьмы, поняв, что мать всерьез рассержена, перестали хихикать и опустили головы, как провинившиеся школьницы, однако от Карла не укрылось, как озорство искрилось в их глазах под полуопущенными в раскаянии веками. - Бэла, как не стыдно?! Девушкам не полагает думать о таком, не то, что говорить вслух.

- Ага, - насмешливо подтвердил Гейзенберг, - только такие запреты мало кому мешали думать и говорить. Уж если захотят, то ты хоть жопу себе порви, все равно не остановишь.

Альсина, строптиво поджав губы, медленно поднялась; подол, струясь волнами шелка, закрыл ее ноги, оставив на виду только носки туфель, пальцы в вышитых замшевых перчатках сжались в кулак, сминая кружевной платочек, белый, словно занавеска.

- Ты говоришь о моих дочерях, - напомнила леди Димитреску, - а не о каких-нибудь беспутных крестьянках. Или ты думаешь, что я не в состоянии привить им манеры? Хочешь сказать, я настолько негодная мать, будто мои девочки будут допускать всякие непотребства в отношении мужчин? Так?!

- Эй, не заводись, - глядя на заметно поникших девушек, Гейзенберг расхлябанно выступил вперед, переводя ярость Альсины на себя, - чего раскипятилась-то? Ну, пошутила девчонка, что с того? Ты меня иногда фразочками покрепче припечатываешь. И когда они моего Штурма изводили, чуть не облапали всего, ты почему-то не возражала.

- Твой Штурм - не более, чем болванчик. Расходный материал, - женщина манерно взмахнула мундштуком, роняя пепел, - я - их мать и глава семьи Димитреску. Ясно же, что мне позволено куда больше, чем этим юным леди, в воспитании которых, оказывается, есть изрядные пробелы.

- Дедовщину, значит, разводишь, - понимающе кивнул Карл, маскируя кашлем щекотнувший горло смех, когда лицо Альсины возмущенно вытянулось; не давая ей времени опомниться, он проворно выхватил платок из ее пальцев. Леди Димитреску растерянно разжала ладонь, силясь собраться с мыслями для достойной отповеди, только захлопала ресницами, когда Гейзенберг принялся вытирать лицо ее платком, украшенным именной монограммой на уголке, терпко пахнущий духами женщины: миндалем, словно цианид, полынью и шалфеем. Карл тер лоб, щеки, нос, собирая нежной тканью пот, копоть и машинное масло, которыми измарался во время работы, после чего протянул платок, превратившийся в мятую грязную тряпку, обратно Альсине. Леди Димитреску взяла его самыми кончиками пальцев с выражением крайнего омерзения на мучнисто-белом лице, на котором ее глаза, подведенные черным, горели парой солнц.

- Да, ты права, с носовым платком гораздо удобнее, - оскалился Гейзенберг, не особо впечатлившись стройными лезвиями, в которые вытянулись ногти женщины; испачканный платок она уничижительно бросила в лицо Карла, но легкий шелк распластался в воздухе и плавно, как оброненный лепесток, опустился на пол.

- Ты - гнусное, грязное животное, Гейзенберг, - отчеканила Альсина, перехватывая мундштук всей ладонью, после чего царственно взмахнула рукой, рассекая когтями воздух; мужчине пришлось спешно отступить, чтобы пятерка клинков не отрезала ему нос. - Девочки! Мы уезжаем! На выход, немедленно.

- Но… я думала, мы погостим еще немного, - дерзнула пискнуть Даниэла, и Бэла, старшенькая, верная помощница матери и надзирательница над сестричками, схватила ее за руку.

- Не спорь, глупая! Видишь - мама сердится.

- В карету! Сейчас же, - повторила леди Димитреску, чуть повысив голос, и ведьмы печально потянулись к выходу уже без возражений; Кассандра то и дело оборачивалась на Гейзенберга, очевидно, виня его в испорченном настроении матери, Даниэла скорбно вздыхала, бросая на Штурма томные взгляды, хотя сам солдат едва не выплясывал кадриль от радости; парень совсем терялся рядом с девушками, и сейчас провожал их довольным ревом двигателя, который закрутили лопасти смертоносного пропеллера; противный вой бензопил вызывал у Карла мигрень и зубную боль, однако он не мог даже повернуться к Штурму, чтобы приказать засранцу заткнуться: все его внимание было обращено на леди Димитреску, которая не придумала ничего лучше, чем обидеться на какую-то мелочь.