- И пропустишь все веселье? - в насмешливом удивлении Альсина приподняла брови, и Донна жеманно поправила вуаль и шляпку броши, приколотую к бархатному воротнику, не удостоив женщину ответом. Лифт прибыл на нужный этаж, и хромированные двери разошлись в стороны; Донна Беневиенто выскочила первой, тревожно стуча каблучками замшевых туфель по полу. Куклу Энджи она держала как ребенка, бережно уложив на плечо, и ее белесые немигающие глаза с точками зрачков следили за Альсиной, которая с помощью подошедшего охранника выкатывала коляску из лифта.
- Увидимся в кафетерии, - бросила Донна, не оборачиваясь, и леди Димитреску снисходительно усмехнулась ей вслед; Донна Беневиенто всегда была трусихой, старалась держаться подальше от скандалов и шумных сборищ, редко покидала семейный особняк, полный пыли, портретов и старых кукол, а круг общения Донны едва насчитывал дюжину человек, включая прислугу, служившую дому Беневиенто. Она всегда была такой… социофобкой, но после потери родителей, сестры и маленькой дочери замкнулась в себе окончательно, не решаясь даже выйти на улицу с открытым лицом. С леди Димитреску Донна продолжала общаться потому, что у нее не было сил сопротивляться силе ее характера; Альсина буквально подавляла нервную, склонную к апатии и меланхолии Донну Беневиенто, которая предпочитала живым людям своих кукол, которые никогда не предадут, не обидят, не отвергнут, как сделал это тот мерзавец-итальянец, отец бедной малышки Клаудии.
Неожиданно леди Димитреску подумалось, что ее собственное семейное счастье могло восприниматься Донной довольно болезненно, однако ведь не вина Альсины, что в семью Беневиенто пришло несчастье. Будь Донна хоть немного похожа на стойкую, решительную Бернадет, вполне могла устроить бы свою жизнь, а не прятаться за спины кукол; даже улиткам, чтобы выжить, приходилось покидать свои раковины, но Донна слишком боялась боли, которую ей могли причинить. Она вызывала тихую брезгливую жалость, как больной голубь, однако Альсина не предпринимала попыток спасти Донну, полагая, что Беневиенто в этом не нуждалась: если бы Донна хотела что-то изменить, то сделала бы это давно, а у леди Димитреску и без того было полно забот, чтобы отвлекаться еще и на чужие проблемы.
- Миссис Гейзенберг, добрый день, - радушно улыбнулся женщине болезненно тучный человек, сидящий за широким столом из красного дерева. Он чуть приподнялся в кожаном офисном кресле, однако не нашел в себе сил, чтобы подняться на ноги: мистер Дюк почти безвылазно сидел в приемной, не оставляя свое рабочее место даже во время обеда, и Альсине иногда казалось, что он и ночевать оставался за столом - такой вес не под силу было поднять даже офисному лифту. Сложив пухлые руки на круглом, словно арбуз, животе, мистер Дюк устремил на женщину масляно-блестящие глаза.
- Весьма, весьма рад вас видеть. Чем мы обязаны вашему визиту? Чем заслужили счастье познакомиться с маленьким мистером и мисс Гейзенберг? - продолжал мистер Дюк, и его щеки лоснились от пота, несмотря на работающий кондиционер. Леди Димитреску расправила меха, лежащие у нее на плечах, чтобы покрасоваться яшмовым ожерельем; пока Элоиза дремала, причмокивая соской, Карл-младший тянул шею, будто утенок, рассматривая все вокруг.
- Пришла прояснить несколько вопросов. Я ненадолго, - пообещала женщина мрачно; мистер Дюк сметливо кивнул, качнув всеми своими подбородками.
- Конечно, миссис Гейзенберг. Попросить Елену проводить вас?
- Не стоит, я сама, - отмахнулась Альсина, разворачивая коляску; мистер Дюк поерзал в своем кресле, которое под ним скрипело и проседало.
- Может, хотите чаю? Или кофе? Мистер Гейзенберг немного занят…
- Думаю, для меня у него время найдется, - отрезала леди Димитреску, невольно укрепляясь в своих подозрениях. Конечно, Гейзенберг действительно мог быть нагружен работой, однако Альсине хотелось посмотреть негодяю в глаза. Она знала почти всех сотрудников его предприятия, если там появилось новое женское лицо, заметит сразу. Впечатывая каблуки в пол, леди Димитреску шла, величественная и гордая, как испанская королева, готовая объявить войну. Сердце билось через раз в ожидании измены, пальцы сжимали ручку коляски, а голоса работников офиса звучали словно издалека; среди одинаковых кабинетов, отделенных друг от друга стеклянными стенами, кулеров, стоящих в напольных горшках гибискусов и карликовых пальм легко можно было затеряться, но своего мужчину леди Димитреску увидела сразу же: одетый в мятую рубашку и мешковатые джинсы, он с хмурым видом рассматривал чертежи, пока вокруг него крутилась стройная брюнетка в облегающем красном платье, от вида которого Альсина сжала челюсти и по-бычьи раздула ноздри. С силой толкнув коляску, будто собираясь переехать девушку, леди Димитреску направилась к мужу; в то время, как все остальные сотрудники при виде ее поднимались на ноги, сворачивали шеи, глядя потомственной графине вслед, ее ненаглядный супруг соизволил оторваться от своих бумажек только тогда, когда коляска с его детьми оказалась прямо перед Гейзенбергом. Брюнетке пришлось отойти, чтобы пропустить Альсину, которая успешно оттеснила ее от Карла, смерив оценивающим взглядом. Девушка, однако, не стушевалась, даже имела нахальство улыбнуться. Леди Димитреску недовольно прищелкнула языком; что сказать - недурна. Правда, эти азиатские черты очень на любителя.
Что же это Гейзенберга на китаянок-то потянуло? Экзотики захотел?
- Так! - мужчина, шурша бумагами, отложил чертежи. - Кто пустил сюда детей?! У нас здесь что, детский сад?
- Очень смешно, - скривилась Альсина, доставая из коляски проснувшуюся Элоизу; она успела вовремя перехватить соску, которую девочка выплюнула, пока Гейзенберг подбрасывал на руках восторженно визжавшего сына. Карл-младший весело дрыгал ножонками, взлетая к потолку, и Элоиза принялась подпрыгивать на руках у матери, узнав отца.
- Что, пришли бате помогать? Думаете, батя сам не справится? - Гейзенберг поцеловал сына в лоб и наклонился, чтобы пощекотать носом шейку заверещавшей Элоизы; себя леди Димитреску позволила поцеловать только в щеку, демонстрируя свою холодность и отстраненность. Пусть знает, подлец, что она обижена, однако, Карл, кажется, так ничего и не заметил.
- Я отойду ненадолго, - сказал Гейзенберг китаянке и кивнул в сторону лежащих на столе чертежей. - Заканчивайте без меня. К вечеру жду готовый проект.
- Конечно, сэр, - брюнетка улыбнулась, дразня Альсину румянцем на щеках; сразу видно, тот еще подгнивший фрукт. Девушка ушла, собрав бумаги, и ее покачивающиеся бедра стали объектом внимания мужской половины офиса. Леди Димитреску затылком ощущала ее присутствие, пока китаянка не скрылась из виду; Гейзенберг, занятый детьми, даже не проводил брюнетку взглядом, хотя вся ее фигура будто была создана для того, чтобы радовать глаза мужчин.
- Пойдем-ка в кабинет. Потолкуем. Коляску здесь оставь, не уведут. Разве что бутыли для кулера будут в ней катать.
Рассмеявшись над собственными словами, Карл усадил сына к себе на плечи и, удерживая его за руки, стремительно стартовал с места, разгоняясь по коридору под смех мальчика; Альсина степенно двинулась за ним, укачивая закряхтевшую Элоизу, которой тоже веселее было бегать с отцом, чем находиться в крепких, надежных объятиях матери. Допускать шумные, грубые игры Гейзенберга с их дочерью леди Димитреску не собиралась; у нее и так сердце замирало, когда муж принимался бросать в воздух Карла, словно мяч, и ловить ребенка у самого пола. Мальчику это, разумеется, было в радость, однако Элоиза для такого слишком мала; но если Гейзенберг хоть раз уронит кого-то из детей, Альсина спустит его с лестницы, так, что даже в клинике Моро не соберут.
Вход в кабинет Карла оберегал помимо чопорной секретарши за столом двухметровая статуя коня, вставшего на дыбы. Отлитая из черненой стали, с кровожадным выражением на вытянутой морде, она производила гнетущее впечатление, но Элоиза потянулась к ней, чтобы потрогать металлическое копыто, бывшее размером с ее голову. Отказавшись от предложения секретарши принести кофе или чай, Альсина прошла в кабинет, где Карл-младший, сидя за столом со столешницей из черного мрамора, довольно мял и рвал отданные ему для игры бумаги. Белые клочки и обрывки летели в разные стороны, мальчик чиркал по уцелевшим листам карандашом, после чего хватал ручку и принимался выводить новые каракули с донельзя сосредоточенным видом. Элоизе достался от отца крохотный колокольчик на палочке, очаровавший девочку; усаженная на диван, она принялась размахивать новой игрушкой, вторя тонкому нежному звону заливистым смехом.
