– Но ты же говоришь по-французски? – настояла я на своём – Научи меня паре фраз – и протянула кокетливо – плиииз!
Роно издал невразумительный крик, а из кухни выплыл долговязый брюнет с утонченным французским профилем и элегантным воротничком тонкой рубашки в полоску. Окинул взглядом пустое пространство и приземлился за круглый столик, подвинув шаткий стул мне навстречу. Проницательно изучил меня взглядом и поспешно заговорил по-французски. Из всей песни я поняла только «мадемуазель». Я смущённо просияла и попросила начать с чего попроще.
– Bonjour Madame. Что нужно ответить?
– Бонжур месье? – улыбнулась я робко.
– Bravo! – долговязый бросил свысока одобрительный кивок. – Раз у тебя талант, будет легче. – И засмеялся, сверкая глазами. – Комо-ву-запэле-ву?.. Ну, отвечай… Комо-тю-тапелль-жён-жоли?
Ничего не поняв, я засверкала глазами в ответ. Он в нетерпении подобрал с книжной полки кусок бумаги и начеркал несколько слов. Comment vous appellez-vous? – означает «как вас зовут». Повтори!
– Коммэт воус аппэллез воус… прочитала я по слогам. Он насупил густые брови.
– Bon. Комовузапэлеву. Окей?
Таким нехитрым способом он разузнал моё имя. Затем мой возраст – единственное слово, которое я запомнила с первого раза – «вантан» (vingt ans). Его имя – Иву, игриво проглоченное, показалось мне странным, ну да ладно. Условились продолжить уроки на следующий день.
Уроки возобновились. Первой моей вызубренной полноценной фразой стала реплика «ан-бон-ван-блан» (один бокал хорошего белого вина). Которое для пущего понимания следует протянуть в нос, на французский манер, а в конце добавить «сильву-пле». Иву начеркал по моей просьбе актуальный вопрос, который предполагалось тут же испробовать на бармене: «Кеске ну манжон сё суар?» (Что мы будем есть сегодня вечером?) Я крикнула это Роно, на что тот просиял: «Как всегда, мадемуазель, ФоКю», и лукаво улыбнулся. «ФоКю» означает на немецком блюда народной кухни. На французском же «фокю» именуют врунов и лицемеров. Никогда до этого дня мне не нравились ни французы, ни французский язык. Ключевая фраза – до этого дня.
Мы жили вместе уже несколько дней, когда я возобновила попытки выяснить настоящее имя Иву. Однако сделала это наиглупейшим образом. Иву или Йум, в зависимости от интонации – так звучит французское слово, обозначающее его имя. Я предложила хозяевам чайной поучаствовать в игре – каждый пишет на листе, как его зовут. Иву был первым и обозначил латинскими буквами что-то в духе Гуиллаумэ. Когда круг был завершён, друзья поинтересовались: что дальше. Я схватила бумажку и пообещала сообщить правила игры чуть позже. Возможно, разумней, было бы признаться самому Иву в моей оплошности. Но это казалось абсурдом, превышающим градус. Меня он называл на французский манер милым прозвищем: «Ма пути лапа». (Мой маленький зайка) Разумеется, с ударением на последний слог.
За чашкой кофе с Тео Колем – ведущим политической программы Frontal 21 – на крыше телестудии ZDF выяснилось, что Guillaume – это Гийом. Так что Иву для меня стал отныне Гийомка или Гийомчик. Он не сопротивлялся своей русификации. Быть парнем русской в Европе считалось роковым, вульгарным и утончённым поступком одновременно.
Работать на телеканале мне выпало с Франком – редактором передачи «Культурный журнал». Франк был компанейским уже немолодым парнем и немного говорил по-русски. День начинался с того, что к полудню он приносил нам по кофе, и я рассказывала ему о своих берлинских открытиях, а он – о своих путешествиях. При Франке можно было без проблем звонить с рабочего номера в Россию:
– Bist du eine echte Journalistin oder..? Du machst einen echten Recherch. (Ты настоящая журналистка или как? Ты проводишь расследование.)
Редактор смеялся, когда слышал мою первую фразу в трубку: «Ну как там бабушка?»
Я помогала организовать съёмки Франка в России. Вместе мы писали вопросы, которые ему предстояло задать в поездке. Потом он возвращался в Берлин, привозил моим друзьям открытки и шоколад. А я усидчиво переводила ответы куратора выставки на немецкий. Не без смеха всматриваясь в видео-интервью, где Франк задаёт вопросы по-русски и, ничего не понимая, ободряюще кивает в такт рассказу собеседника. Как раз в то время проходила выставка Бойте-кунст. (Трофейное искусство) Всё это было довольно забавно. Франк даже предлагал нам с Гийомом свою машину, когда нам хотелось уехать на пару дней за город. Но зная лихачество Иву, я не рискнула испытать нашу ответственность.
Как-то утром, когда Франк был в очередной командировке, а я – в доме на Ригер-штрассе, телефон разбудил странным голосом:
– Guten Tag, я знакомая Франка, Фрау Ким. Я делаю передачу про иностранцев в Берлине, Франк посоветовал вас. Вы могли бы приехать?
– Да-да, конечно, – пробормотала я, соображая спросонья, кто и зачем звонит в столь ранний безоблачный час. – А что, собственно, надо рассказывать?
– Это будет интервью, на тему…. – Сигнал прервался, и я расслышала нечто созвучное «флётэ».
– Флётэ? – переспросила я. – Я ничего в этом не понимаю, но если вам…
– Да нет, всё прекрасно. Вы нам очень даже подойдёте. Подъезжайте завтра к полудню на студию Мульти-культи, идёт? Ну, вот и отлично, до встречи! – и протянула берлинскую терцию верхних си-соль «Чу-си-и-и-и».
В назначенный день разразились фантомные боли по весьма банальным женским причинам. Гийом раздобыл для меня «супер-таблетку», но, видя, как мучительно молчаливые стоны на моём лице не стихают, не находил себе места. Пока он распечатывал карту, чтобы мне было проще добраться до студии, я вконец разрыдалась и заявила, что никуда не поеду. В итоге мы поехали вместе. На велосипедах. Фрау Ким, встретившая нас на радио Мульти-Культи, вещавшем на множестве языков, оказалась очаровательной кореянкой. Мульти-Культи, любимую молодёжью радиостанцию города, собирались закрыть из-за нехватки финансирования. Завершить этот путь журналисты не без грусти решили феерической вечеринкой в клубе на старом заводе, пригласив иностранцев, живущих в Берлине. За пару месяцев до закрытия придумали акцию в виде еженедельной передачи на тему «флирт глазами иностранцев». Идею поддержала газета Berliner Zeitung, печатая текстовую версию всех интервью.
Ким завела меня в комнатку за стеклом, мы надели наушники. Гийом остался взирать на нас со стороны, как в реалити-шоу. Кореянка обозначила тему, прозвучавшую на сей раз, как «флёрт» (флирт). Всё же не флейты – с облегчение ободрилась я.
С Ким у нас развернулась милая женская болтовня о пустяках. О том, как стоит знакомиться на улицах. И стоит ли вообще. Бесхитростным голосом счастливого человека я разболтала нашу романтическую «интернациональную» историю с Гийомом. Расхваливая шери, какой он заботливый и внимательный. И что, если б не он, интервью вообще бы не состоялось. Тот, подслушивая обрывки фраз через стекло, краснел и бледнел, пряча длинный нос от смущения в пиджак.
Напоследок я поведала от первого лица подслушанную у знакомых историю о немецких феминистках, за что немки мне, наверняка, бы не улыбнулись.
– Можете себе представить, как-то я видела в метро женщину с огромной сумкой. Симпатичный тип подошел к ней спросить: «Вам можно помочь?» На что дама скорчила гримасу и возмутилась: «Думаешь, я слабачка? Ты сильно ошибаешься.» И с надменным взглядом потащила свою огромную сумку по лестнице. Komisch, neh? Dann wuerde ich mich total freuen, wenn jemand mir dabei helfen wollte! (Забавно, правда? Я бы радовалась, если б мне кто-то предложил свою помощь.)
Ким сочувственно улыбнулась немецкому феминизму и сдала меня фотографу, который на фоне голубой студийной стены пытался облачить меня в улыбку стервы, запугивая длиннофокусным объективом. Через пару дней на пол полосы Berliner Zeitung вышла статья с заголовком «Ein Traeger fuer die Taschen». (носитель сумочек)
– Кем они меня выставили – негодовала я. – А ещё подпись: «Двадцатилетняя русская считает глупцами мужчин, что знакомятся с ней на улице». Полной стервой! Одним плюсом была прекрасно отредактированная грамотная немецкая речь, приведённая в статье от моего лица. Ибо то, что я лепетала на радио, больше походило на поток сленга. Гийом по-немецки особо не понимал, но хвастался перед всеми этой злосчастной статьёй, грозясь напечатать её у себя на футболке и тыкать пальцем: «Das ist meine Frau».
