Наблюдая за птицами в вышине, воины Кассия не замечали того, что творится на земле, у них под носом. Марк Антоний, будучи человеком легкомысленным по своей необузданной природе, порой, когда опасность нависала над ним, вдруг проявлял качества весьма незаурядной личности. Предвидя угрозу голода и наступление холодов, он решил сделать, кажется, невозможное – зайти в тыл неприятеля через болото, поросшее густым тростником. В то время, пока больного Октавиана таскали на носилках перед рядами построенного войска, бряцающего оружием, его люди вырубали тростник, копали рвы и засыпали непроходимые топи. Они работали днем и ночью и за декаду проложили узкую дорожку, укрепленную по краям камнями. Тропу, что тянулась почти до самого лагеря Кассия – с той стороны, где отсутствовали укрепления.

После октябрьских календ на очередном военном совете, который проходил в шатре, воздвигнутом посредине, между лагерями, Гай Кассий вынужден был уступить Бруту, услышав от него такие слова:

– Завтра, в твой День рождения, милый Кассий, я преподнесу тебе подарок – великую победу, только позволь мне сражаться на правом крыле.

– Хорошо, Брут, – нехотя согласился Кассий. – Будь, по-твоему. Я уступлю тебе правое крыло, – наше крыло атаки, – и усилю его лучшим моим легионом. Но при одном условии – если его возглавит Мессала, – он глянул на молодого красавца, происходившего из знатного патрицианского рода, настолько влиятельного, что даже триумвиры, заискивая перед родственниками юноши, специальным эдиктом исключили его из своего списка проскрипций. Впрочем, юноша не воспользовался дарованным ему прощением и остался в лагере Брута, а вскоре подружился с Гаем Кассием.

По окончании совета военачальники разъехались каждый в свою сторону. Луций, сопровождающий своего дядю в этой поездке, с воодушевлением воспринял новость о предстоящей битве. Гай Кассий, однако, радость племянника отнюдь не разделял. Во время обеда он выглядел задумчивым, был молчалив и, кажется, даже не обратил внимания, когда Луций, подняв кубок с вином, воскликнул:

– За императора Гая Кассия! Пусть будут благосклонны к нему боги и Фортуна!

Позднее, встав из-за стола, Кассий крепко сжал Мессале руку и промолвил по-гречески:

– Будь свидетелем, мой друг, я терплю ту же участь, что Помпей Магн, – меня принуждают в одной-единственной битве подставить под удар все будущее отечества. Не станем, однако ж, терять мужества и обратим взоры наши к Судьбе, ибо отказывать ей в доверии несправедливо, даже если решения наши окажутся неудачны!

***

Из-за Сапейской горы выплывало осеннее солнце, а над лагерем Кассия взметнулась кровавая туника, ознаменовав день принесения обильной жертвы богу войны Марсу. Военный лагерь, словно потревоженный муравейник, пришел в движение. Воины натягивали кольчужные доспехи, облачались в плащи, надевали шлемы, опоясывались и вооружались, выбегая из палаток для построения.

Луций, сомкнувший глаза лишь под утро, был разбужен звуком труб, которые звали воинов на кровавую утреню. Он, не мешкая, вышел из палатки, сверкая в лучах восходящего солнца золоченым доспехом, и оседлал подведенного к нему коня. Перед его глазами пробегали легионеры, выстроенные десятками.

Ворота лагеря распахнулись, выпуская знаменосцев, одетых в звериные шкуры. Вслед за ними на равнину высыпали тысячи легионеров, которые выстраивались в боевой порядок по своим кентуриям и когортам.

Серебряный орел легиона Мессалы взлетел и повис в воздухе на правом крыле войска. Легионеры становились под знаменем своей кентурии в три шеренги. Десять кентурий составляли когорту, а пять когорт – легион.

Через час построение было окончено. Солдаты, заняв свои места в строю, опустили на землю высокие щиты, нередко спасавшие им жизнь в былых битвах, и стояли, крепко стискивая правой рукою тяжелые копья, предназначенные для начала боя, первого броска. Чешуйки панцирей, медные шлемы горели в лучах взошедшего солнца, которое скупо дарило тепло, так что легионеров насквозь пробирала утренняя прохлада. В наступившей тишине гулко прокатывался топот кавалерийской турмы и доносился шум, царивший в неприятельском лагере, который был поднят по тревоге.

В шатре, разбитом между лагерями Брута и Кассия, легаты получили последние указания и пароль, – для того, чтобы легионеры в пылу сражения не обознались, не приняли своего за чужого, – которым были слова: «Libertas et Patria» (лат. ‘Свобода и Отечество’). Когда они остались наедине, Кассий сказал Бруту: «Мы либо победим, либо не узнаем страха пред победителями». Полководцы, обняв друг друга в последний раз, оседлали коней и в сопровождении оруженосцев выдвинулись каждый в свою часть войска.

Брут верхом объезжал легионы, ободряя воинов словами: «Сами боги помогают нам, потому что мы поступаем справедливо. Ибо лучший залог успеха в войне – справедливость защищаемого дела. Кроме того, мы выплатили вам, нашим храбрым воинам, все обещанное и имеем средства для еще больших наград, которые вы получите сразу, когда будет одержана победа и враг будет разгромлен. Так за свободу, на пользу одному только римскому сенату и народу!»

– За свободу! Свобода и Отечество, – ударила звуковая волна, всколыхнув море людское. Кентурионы получали таблички с паролем, который устно передавался по рядам, усиливая произведенное действие пылкой речи Марка Брута.

Тем временем, войска Антония и Октавиана тоже построились в боевой порядок. И хотя они стояли в низине по отношению к легионам Брута и Кассия, занявшим более возвышенные места – у подножия своих холмов, и представлялось более правильным дождаться первой атаки со стороны противника, тем не менее, с правого крыла, крыла Антония, по призыву трубачей вперед выступила когорта. Легионеры стройными рядами, соблюдая дистанцию между кентуриями, устремились вверх по склону. Они шли, всё ускоряя шаг…

Кассий издали заметил приближение неприятеля и приказал выдвинуться вперед отрядам лучников. Зазвучала труба, и перед строем растянулись цепью пехотинцы, которые натягивали тугие тетивы боевых луков. В небо взметнулась туча стрел, падая на врагов смертоносным дождем. Но когорта Антония по команде трибуна:«Testudinem formate!» (лат. ‘Построение черепахой!’), – замедлила ход, – сомкнули щиты первые шеренги, а вторые и следующие – подняли щиты вверх, над головами. Стрелы, выпущенные лучниками Кассия, не нанесли вреда воинам Антония, которые под защитою прочных щитов скутумов продолжили движение в плотно сомкнутом строю, приближаясь к расположению легиона Луция Кассия.

В это время началась атака правого крыла Валерия Мессалы, – его легионерам не терпелось ввязаться в драку, и они, не дождавшись команды, издали боевой клич и ринулись на врага. Брут не счел нужным мешать воинскому порыву, напротив, поддержал Мессалу еще двумя легионами, и сам во главе конной алы, прикрывая наступление с правого фланга, устремился вперед…

Луций Кассий видел приближающегося врага, и его сердце прыгало в груди, волнуемое сладостной истомою.

«Наконец-то, этот день настал, – восторженно думал юноша. – День моего прославления!»

Когда враг подошел на достаточно близкое расстояние, он поднял руку вверх. Тотчас округу огласил бодрый звук трубы, и воины легиона двинулись навстречу неприятелю, медленно идущему в сомкнутом строю. В «черепаху» полетели тяжелые копья-пилумы, которые втыкались в щиты, застревая в них.

Воины из легиона Луция Кассия после первого броска, обнажив мечи, тотчас выставили вперед щиты, ожидая ответа, и он не заставил себя долго ждать. Метнув свои копья и бросая ставшие бесполезными громоздкие щиты, воины Антония с обнаженными мечами устремились вперед. Легионеры сошлись в рукопашной…

Луций Кассий глядел на серебряного орла своего легиона, который парил над полем битвы, до него доносились ожесточенные крики, удары мечей, он видел искаженные злобою лица солдат, своих и чужих, павших воинов, истекающих кровью. Лезвие гладиуса скользнуло по шее, из которой хлынул кровавый фонтан, – легионер, у которого навсегда отпечатался ужас в глазах, медленно опустился на землю, рядом с ним через мгновение рухнул другой – вражеский кинжал, прорвав кольчужный доспех, по рукоять вошел в его грудь. Струйка крови брызнула изо рта третьего легионера. Вскоре все смешалось на поле боя, и Луций уже не знал наверняка, где его человек, а где неприятель.