Когда в Ерушалаим пришел Вар с легионами, выяснилось, что воевать-то не с кем. В городе не осталось ни одного вражеского солдата. Горожане прислали делегацию, которая изъявила полную покорность Риму и почтила его наместника дорогими подарками. Вар оказался в щекотливом положении. Дары он принял и обещал не наказывать город. Однако, зная, что Кесарь потребует от него отчета, он направил воинские отряды на поимку разбойников, которые подняли мятеж. Солдаты грабили селения, хватали бродяг и в кандалах приводили их к наместнику, выдавая за мятежников. Вар распорядился предать всех пойманных казни…

Десять тысяч легионеров рассыпались цепью вдоль всего пути следования от Антониевой крепости до Масличной горы. Две тысячи ни в чем не повинных людей, жалких, истерзанных, гремящих цепями, шли согбенно, склоняясь под тяжестью дубовых перекладин, к холму, где в землю были вкопаны ряды высоких столбов, на которых их вскоре повесили. С Храмовой горы взорам иудеев открылось страшное зрелище множества несчастных, подвешенных на веревках к древу, обреченных на медленную мучительную смерть под лучами палящего солнца…

Два года спустя. Каппадокия.

Филон поднялся спозаранку и вышел по своему обыкновению в сад. Он любил встречать рассвет в тишине, – здесь, среди плодовых деревьев. На небе гасли последние звезды. Появлялась утренняя заря, знаменуя приближение нового дня. Наконец, наставал тот чудесный миг, когда из-за высоких гор показывался краешек огненного диска, и ласковое прикосновение первых солнечных лучей вызывало в его душе детский восторг и умиление. Филон сидел в затененной беседке, обращенной на восток, и с наслаждением ожидал этого мгновения. Вдруг какой-то шорох вспугнул его. Мужчина прислушался. Как будто шаги? Едва различимый на слух шорох доносился со стороны виноградника. Филон двинулся навстречу неизвестности, бесшумно ступая по земле. Он сызмальства не мог похвастаться храбростью, а потому теперь сердце готово было выпрыгнуть из груди его. Шорох усилился и превратился в шелест листьев. Филон осторожно подкрался и заглянул в виноградник. Светало. Неизвестный стоял возле куста и рвал спелые гроздья…

– Что ж это такое?! Грабят среди бела дня! – выкрикнул мужчина, потрясенный столь возмутительной дерзостью. – Стой. Я тебе говорю – стой…

Впрочем, он волновался напрасно – незнакомец и не думал никуда убегать, напротив, двинулся навстречу Филону, который пригляделся и, увидев, что неизвестный вооружен, струсил и бросился наутек. Он вбежал в дом и своим отчаянным криком разбудил всю дворню. Поднялся переполох. Шум привлек внимание пожилой хозяйки дома, которая всю ночь мучилась бессонницей. Женщина вышла из своей спальни в одной рубахе.

– Госпожа, к нам в сад кто-то забрался. Я видел только одного. Он вооружен и очень опасен, – орал Филон, потрясая кухонным ножом. – Но их может быть больше. Госпожа, вернитесь в покои и молитесь олимпийским богам за меня. Я пойду и прогоню злодеев, но если вдруг я не вернусь… Знайте, что я верно служил вам. И заслужил монетки для уплаты перевозчику Харону.

Раб продолжал нести какую-то околесицу, но пожилая женщина не слышала его слов. Она глядела на того, кто появился в тот миг на пороге дома. Из ее глаз вдруг хлынули потоком слезы, и…она устремилась вперед и бросилась в объятья неизвестного. Филон обернулся и с удивлением наблюдал за тем, как хозяйка, плача, осыпает поцелуями щетинистое лицо опоясанного мечом человека, которого он принял за грабителя. На пороге дома стоял Лонгин. Он нежно вытирал слезы, которые неудержимым потоком лились по лицу Корнелии. Мать рассматривала своего сына и не могла наглядеться на него. Она гладила его по волосам, седым у висков и с плешью на темечке. Слова слетали безостановочно с потрескавшихся уст ее. Казалось, что она пытается наговориться за все годы тяжкой разлуки.

– Мой родной, наконец, ты вернулся! Как же долго я ждала тебя. Гай, мальчик мой. Какой ты стал! Ты уезжал совсем юным. Нежный пушок рос на щеках твоих. Как сейчас помню тот день… А теперь эта борода, и ты такой взрослый…

Лонгин, взволнованный встречей с матерью, и сам готов был расплакаться, с трудом удерживая подступающие к горлу слезы.

– А ты совсем не изменилась, – выговорил он с улыбкою на губах. – Какой была красавицей, такой и осталась.

– Скажешь то же! – улыбнулась в ответ Корнелия. – Я старуха…

– Не говори так, – нежно возразил Лонгин. – Ты для меня единственный родной человек. И только для тебя я вернулся живым!

Едва он сказал эти слова, как вдруг где-то в глубине дома раздался пронзительный женский крик, а вслед за ним послышался глухой удар, как будто от падения чего-то тяжелого.

– Кто это? – удивился Лонгин, прислушиваясь к перепуганным голосам дворни.

– А ты не догадываешься? – слабо улыбнулась Корнелия. – Та девочка, которую ты послал ко мне два года назад…

– Кассандра? – изменился в лице Лонгин. – Она здесь?– он поцеловал мать и, пробежав мимо все еще стоявшего посреди коридора Филона, нашел молодую женщину, лежащую на полу без сознания.

– Что с ней? – спросил он у прислуги.

– Она упала в обморок, – сказала перепуганная служанка.

– Так что ж вы стоите? Принесите воду, – крикнул Лонгин и, когда служанка убежала, поднял на руки Кассандру и отнес ее в свою спальню, заботливо положив на постель. Он сел рядом и глядел на спящую красавицу, в которой с трудом узнавал свою Кассандру. Лицо ее, прежде не знавшее загара, теперь потемнело, а рука, которой он коснулся, чтобы поцеловать, со стороны ладони покрылась мозолями.

Рабыня вернулась с кувшином в руках и слегка брызнула водой на лицо Кассандры. Та вскоре открыла глаза и первое, что увидела, был Гай. Слабая улыбка появилась на ее бледных губах:

– Ты вернулся…

– Как ты себя чувствуешь? – с беспокойством проговорил Гай, всматриваясь в лицо Кассандры.

– Хорошо. Теперь, когда я увидела тебя, я счастлива.

В этот миг тихо скрипнула дверь, и послышался шелест платья. Гай, держащий за руку Кассандру, обернулся и увидел свою мать. Корнелия в праздничном платье (столе) вошла в спальню своего сына. Гай покосился на нее и потребовал объяснений:

– Что это такое, мама? Почему она упала в обморок?

– Я не знаю, сынок. Но, думаю, оттого, что ты приехал.

– Хорошо. Я спрошу прямо – пока меня здесь не было, ты заставляла ее работать? Как ты могла?! Я же просил тебя позаботиться о ней…

– Ты всё не так понял, – нахмурилась Корнелия.

– А как можно понять ее мозолистые ладони? – воскликнул Лонгин. Корнелия всплеснула руками, а Кассандра заплакала:

– Что ты! Что ты! Гай. Госпожа ни в чем не виновата. Это все я…

– Госпожа? Ты ее так называешь? – возмущенно проговорил Лонгин, глядя на Кассандру.

– Гай, сынок. Позволь мне все объяснить, – мягко сказала Корнелия.

– Не сейчас, мама, – не глядя на нее, отозвался Лонгин. – Прошу – оставь нас ненадолго.

Корнелия вышла, а Лонгин обратился к Кассандре:

– Рассказывай, что она заставляла тебя делать?

Кассандра вздохнула, утирая слезы:

– Ничего. Я сама вызвалась. Твоя мама пыталась отговорить меня. Это правда. Но я не могла жить здесь даром. Поверь. Она очень хорошо со мной обращалась. Я слова злого от нее не слышала.

– Может, и так, – с сомнением проговорил Лонгин. – Но отныне ты работать не будешь. Я скажу об этом ей…

Он нашел свою мать в атриуме сидящей за рукодельем. Корнелия не обернулась на звук шагов и, не глядя на сына, проговорила:

– Гай, я раньше не спрашивала… А теперь скажи мне: кто она тебе – жена или, может, просто конкубина (сожительница)?

– Кем бы она ни была для меня, это не позволяет тебе, мама, плохо с ней обращаться, – мрачно выпалил Лонгин.

– Это она тебе так сказала? – вспыхнула Корнелия.

– Нет, напротив, она защищала тебя. Но знай – отныне она работать в этом доме не будет.

Корнелия отложила в сторону рукоделье и взглянула на сына:

– Да, ты вырос, Гай… Давеча ты говорил, что в твоей жизни нет никого, кроме меня. Но теперь я вижу, что из-за этой девчонки ты способен поссориться со мной.