В эти предпраздничные дни у всякого благочестивого иудея немало забот и хлопот, которые подчас непонятны другим народам. Так, во всех домах днем с огнем в руках проверяют каждый уголок в поисках квасного, – после уборки не должно остаться ни малейшей крошки!Но приготовить к празднику, посвященному Исходу из Египта, нужно не только свой дом, но и себя, свое тело, свои мысли… Погружение с головой в воду, которая поступает в миквы по трубам из источника Шилоах, позволяет очиститься от всяческой скверны. Человек выходит из воды, словно заново рожденный. Теперь он может приносить жертвы, угодные Богу…

Народ толпился на Овечьем рынке и в очередях к купальне, где левиты отмывали от грязи пасхальных агнцев, обреченных на заклание ради праздничного сэдера.

Отовсюду, со всех сторон людские потоки бежали наверх, поднимались на высокую Храмовую гору. Люди у ворот останавливались, разувались и ступали на священную землю чистыми босыми ногами.

Великое множество народа заполняло все пространство Храмовой горы. Голоса тысяч паломников, призывы торговцев, крики стражников, которые направляли людские потоки и следили за порядком, сливались с блеянием ягнят, ведомых на заклание через внутренний двор Храма, вымощенный разноцветной мраморной плиткой. Посреди того двора, который еще называют Женским, стояло возвышение, где был установлен золотой трон для Архелая, охраняемый храмовою стражей.

Пока ждали царя, который должен был первым, по обычаю, принести жертву Богу, народ теснился в Женском дворе. Повсюду из-под белых покрывал (талиты) виднелись черные тфилины и мужские бороды. Сверху, с балконов, которыми были увенчаны стены Храма, выглядывали женские лица и мелькали темные головы, изредка покрытые платками.

Многотысячная толпа читала молитвы, – кто вслух, кто про себя, – одни по памяти, другие, заглядывая в свиток, – но разобрать в стоящем шуме хоть что-нибудь было решительно невозможно.

Наконец, появился молодой царь в белоснежном виссоне, окруженный многочисленною вооруженною свитой. Когда он выступил из портика со стороны Антониевой крепости, толпа на площади тотчас притихла. Воины, щитами оттесняя народ, расчищали дорогу для своего господина. Теперь, когда семидневный траур по Ироду кончился, его наследник готовился произнести свою первую речь перед народом Иудейским. Он шел вперед, не глядя по сторонам, твердой величественной поступью.

– Да здравствует царь Архелай! Да хранит его Господь! – многотысячным хором грянула толпа. Тотчас лицо Архелая просияло лучезарной покровительственной улыбкой. Пройдя посреди расступавшегося народа, который выкрикивал, прославляя, его имя, Архелай вступил во внутренний двор Храма и вскоре поднялся на возвышение, но не сел на приготовленный для него трон, а, окинув взглядом все пространство, заполненное людьми, громогласно проговорил:

– Народ иудейский, я приветствую тебя!

Тотчас толпа во дворе ответила ему бурей ликования. Когда смолкли голоса, Архелай продолжил:

– Я благодарю всех, кто был вместе со мною в эти непростые дни, – он сделал скорбный вид, – кто принимал участие в похоронах моего отца. Я благодарен вам за выражение верноподданнических чувств… Но, – прибавил он, – я удерживаюсь пока не только от проявления власти, но и от принятия титула, до тех пор пока не буду утвержден в престолонаследии великим Кесарем, которому завещанием моего отца предоставлен решающий голос во всем. Я и в Иерихоне не принял диадемы, которую воины хотели возложить на меня. Но когда великий Кесарь утвердит меня царем, тогда, обещаю, я отблагодарю народ и войско за ваши добрые чувства ко мне. Я обещаю, что к моему народу я буду гораздо милостивее, нежели мой отец…

«Великий Кесарь?» – послышался чей-то возмущенный голос в притихшей толпе, но тотчас грянул гром:

– Слава Архелаю!

Люди, видя, что молодой наследник не скупится на обещания, внезапно осмелели, и многие заговорили наперебой:

– Велико бремя, возложенное отцом твоим на плечи народа. Мы платим поголовную подать, поземельный налог, налог с домов, пошлину с товаров, привозимых на рынок, и много еще чего.

– Отец твой многих невиновных заковал в цепи и заточил в темницы. Освободи узников. И мы будем молиться за тебя Богу.

– Облегчи подати!

– Отмени пошлины!

Архелай смутился, не ожидая такого поворота, а начальник храмовой стражи грозно выкрикнул:

– Тише! Соблюдайте порядок.

Когда снова воцарилась тишина, Архелай сказал, что понял чаяния народные, и обещал исполнить все. Затем он направился во двор Израиля, куда допускались одни мужчины. Первосвященник Иоазар с возвышения, находящегося у ворот Храма, благословил собравшихся людей, после чего была принесена первая жертва.

Архелай возложил руку на белого пушистого ягненка, который жалобно блеял, и несчастному животному один из левитов с легкостью перерезал горло. Кровь брызнула в сосуд, заботливо подставленный каким-то священником. Вскоре обессиленный агнец упал в изнеможении наземь. Острый нож пронзил его сердце, и он умер, а шохеты принялись разделывать и расчленять мертвую тушу на части…

Вскоре все пространство двора Израиля превратилось в скотобойню, утопающую в реках крови жертвенных животных… Блеяние, хлещущая кровь, блеск лезвия, страдание и конец…

На вершине огромного алтаря, сложенного из неотесанных камней и достигающего в высоту пятнадцать локтей, запылал костер, наполняя округу благовонным дымом, который, однако же, не мог устранить стойкий запах смерти, витающий над Храмовой горой.

***

– Великий Кесарь… Вы слышали? Подлая Иродова порода. Римский прихвостень. Мамзер. Сын самаритянки. Вот до чего мы дожили! Наши предки любили свободу, а мы, их потомки, готовы мириться с владычеством иноземцев над собой. Где это видано, чтобы иудей подчинялся самарянину, который вдобавок раболепствует перед римлянами? Великий Кесарь… Это сейчас он говорит красивые слова, много обещает, а когда вернется из этого вертепа, оплота языческой скверны, что он сделает, как думаете? А я знаю. Поставит нового идола на ворота Храма, подобно своему отцу. Ирод… Да горит этот нечестивец в Геенне огненной!

Так говорил Иегуда, сын Хизкии, известного борца с римлянами, казненного по приказу Ирода. Это был человек лет сорока на вид, коренастый, широкий в плечах, с темными пронзительными глазами, в которых теперь горели огоньки лютой злобы. Его крепкие руки от ярости сжимались в кулаки. В тот день он обнаружил такую волю и решимость, которой от неприметного торговца, держащего в Гамале маслодавильню, не ожидал никто из собравшихся в квартире, где проживал Шимон. Юноша с восхищением ловил каждое слово того, кто бесстрашно призывал к решительным действиям, – человека, которому он был обязан своим появлением на свет.

– Мой отец свою жизнь отдал делу борьбы с римлянами, греками и их прихвостнями, предателями вроде Антипатра и его сына Ирода, – продолжал Иегуда. – Сейчас пришел мой черед. Я надеюсь, что мой сын, – он глянул на Шимона. – Когда меня не станет… Продолжит наше общее дело. Друзья, все мы смертны и когда-нибудь умрем. Но не надо бояться. Не лучше ли пасть в бою за свободу родной земли, за веру и Бога, чем прозябать в неволе и мучиться угрызениями совести?!

– Отец, точно также говорили учителя Иегуда и Матфей, которых по приказу Ирода сожгли на костре, – подхватил восторженный юноша.

– Это были настоящие люди, ревностные, страстные, истинные сыны Израиля! – воскликнул Иегуда. – Они достойны вечной памяти и всенародного траура. Мы будем оплакивать их. И никто нам в этом не помешает… Цадок, я могу рассчитывать на тебя? – он обратился к старцу, который возглавлял одну из религиозных школ Ерушалаима, ту, где учился юноша Шимон.

– Что ты задумал? – нахмурился Цадок. – Я знаю тебя много лет, Иегуда, но сегодня ты всех нас удивил своими речами…

– Я тебя удивил, Цадок? – усмехнулся Иегуда. – И это только начало. Не удивляйся, Цадок. Ты не знаешь, что значит жить под чужим именем, заниматься пустым, никчемным делом и всю жизнь мечтать о мести… за отца! Мечтать о том дне, когда ты сможешь воздать всем своим врагам по заслугам… Ныне, – я говорю вам, – этот день настал. День мщения! А если мне не удастся уничтожить всех врагов, дело моей жизни продолжит мой сын. Шимон, ты обещаешь?