В это утро Веру разбудил звук отворяемых окон. «Глеб…», − вспомнила она имя хозяина дома. Она открыла глаза и стала рассматривать мужчину, пока тот старался осторожно, не создавая шума, приоткрыть ставни.

Приютивший Веру мужчина был высоким. На вид лет под сорок. Простая белая футболка обтягивала широкую спину, а выцветшие синие джинсы свободно сидели на узких бёдрах.

До этого дня Вера видела лицо Глеба много раз. Но всё происходящее: сны и реальность – так плотно переплелись в её сознании, что она больше не различала, где была правда, а где вымысел. Она на секунду задумалась. Пыталась вспомнить, знает ли она, как зовут старую женщину с понимающим взглядом и лёгкими, как крылья птицы, пальцами.

− Проснулась? – неожиданно окликнул её Глеб.

− Проснулась, − осторожно подтвердила она, опасаясь ставшей такой привычной головной боли.

Глеб посмотрел под ноги на следы, оставленные на тусклом коричневом полу.

− Здесь бы полы помыть, − сказал он. − Ты не против, если я помою их сейчас?

Вера растерянно кивнула. Как она могла быть против? Даже больше, она хотела бы ему помочь.

Не откладывая дела в долгий ящик, Глеб вышел из комнаты. Вера хотела было подняться и сесть в кровати. Она сделала усилие, но тут же поняла, что радоваться рано. Голова закружилась, и накатила такая тошнота, что если бы Вера ела немного лучше, то в список дневных дел Глеба тут же добавилась бы смена постельного белья. «Что ж, − решила она, − придётся потерпеть ещё». Сегодня её радовало уже то, что она не проваливалась в тягучий вязкий сон каждые полчаса. А если она не шевелилась, то и голова не грозила взорваться, как перезрелый арбуз. Всё это давало надежду, что хоть и медленно, но она выздоравливает.

Как оказалось, в помощи Глеб нуждался меньше всего. Он вернулся в комнату с ведром и шваброй и принялся мыть полы. Вера и глазом не успела моргнуть, как комната уже блестела. Из бурого цвет доски преобразился в сочно-коричневый. Глеб дотёр до порога, бросил тряпку в ведро и теперь стоял с довольным видом, осматривая плоды своих трудов.

Вера будто увидела хозяина дома впервые. Мужчина, что стоял в дверях спальни, был привлекательным. Густая тёмная челка падала на глаза, и он, пока мыл полы, несколько раз мокрой рукой заправлял её за ухо. Вера видела, что чёлка ему непривычна и отросла скорее из-за отложенного визита к парикмахеру, чем из тщеславия. Глаза Глеба были тёмные, глубоко посаженные. Пронзительный взгляд из-под бровей, широкий, высокий лоб и ровные красивые брови. Каждая, взятая в отдельности черта казалась сильной и энергичной. Лицо хозяина дома было из разряда тех, что можно назвать волевым и мужественным. Нос был крупным, с выразительными крыльями ноздрей. Он придавал Глебу немного высокомерное, гордое выражение. Твёрдый подбородок дополнял эту непростую внешность.

Глеб стоял в дверях и осматривал намытые пятнадцать квадратных метров пространства с таким удовлетворением, с каким, как представлялось Вере, мог бы осматривать свои владения египетский фараон.

Пока Вера пыталась осмыслить, переварить и проглотить своё впечатление о Глебе, в комнату рыжим вихрем ворвалась собака. Пёс увидел Веру и постарался вёртко проскользнуть мимо хозяина.

− Фокс! Куда?! – возмутился Глеб, едва успевая ухватить хулигана за пушистый хвост.

Не имея возможности показать испытываемый к хозяину пиетет привычным способом, собака принялась вилять всем туловищем.

− Фокс ему подходит. Очень на лису похож, − сказала Вера.

С улыбкой она наблюдала за тем, как Глеб пытается удержать извивающуюся собаку.

− Давай-ка, марш отсюда! Только полы вымыл, нечего здесь толочься!

Глеб тянул пса по направлению из комнаты, но тот не желал отказываться от знакомства с Верой и изо всех сил рвался в сторону кровати. При этом выражение морды хитреца было совершенно лисьим.

− Фокс! Подлюга! А ну выметайся, давай!

Глеб сменил тон на угрожающий. Фокс на мгновение отвлёкся. Обернулся, чтобы посмотреть на хозяина. Глеб же, пользуясь заминкой, ухватил его поперёк туловища и выволок из комнаты. Оказавшись за порогом, пёс постоял чуть-чуть, заглядывая в дверной проём. Выражение его умных глаз, опушённых ярко-жёлтыми ресницами, было разочарованным. Но, видимо, не имея склонности к долгой меланхолии, Фокс резко развернулся и побежал во двор.

− Твой пёс? – спросила Вера Глеба, который вытирал с пола следы собачьих лап.

− И да, и нет, − ответил он, не отвлекаясь от работы.

− Это как? – удивилась Вера.

− Фокс − приблуда. Прибился к станции и остался со мной жить, − пояснил Глеб. – Я как-то даже не решал, оставлять его или нет, − добавил он.

Вера собак любила с детства. У деда была страсть к охотничьим породам, и он держал двух гордонов. Это была ещё одна из многочисленных вещей, за которые маленькая Вера любила бабушкин с дедом дом. А Верина мама любила говорить: «Только не в моём доме. В моём доме не будет ни собаки, ни кошки, ни мышки. И если уж на то пошло, то не будет даже репки». Ей это, вероятно, казалось прекрасным образцом юмора. А маленькой девочке, которая большую часть времени проводила дома в полном одиночестве, это не казалось забавным даже тогда, в детстве.

− И как долго он у тебя живёт? − спросила Вера.

− Фокс? – переспросил Глеб, но, видимо осознав, что ответ на вопрос очевиден, поспешил ответить: − Года полтора уже.

Вера откинула голову на подушку, её глаза уже ныли от яркого солнечного света.

− А я люблю собак. Очень… − подумала она неожиданно для себя вслух. И добавила: – Когда я была маленькая, у дедушки были два гордона.

− А у меня, наоборот, никогда не было собаки, − ответил Глеб, − До Фокса, по крайней мере.

Он домыл следы и, не добавив к разговору больше ни слова, забрал тряпку с ведром и вышел из комнаты.

Вера была не против. Она сомкнула тяжёлые веки. Впервые за долгое время она составляла в голове сложный рисунок из мелких чёрных точек. Эти точки нанизывались на шесть параллельных линий, расчерчивающих нетронутую белизну. Это была музыка, под которую танцевала рыжая собака с хитрой мордой лисицы. Подмигивая и улыбаясь, она поглядывала на Веру, взвешивая шансы на знакомство.

− А где же твой красивый сарафан? − тихо спросила Вера собаку, впутывая свои слова в мелодию танца.

Глеб

Вера шла на поправку. Она уже не спала так много, как раньше. Глеб принёс и положил на стол рядом с кроватью несколько книг, но она к ним не притрагивалась. Он не спрашивал, почему.

Их общение сводилось к обмену парой предложений в день, в основном по делу: пить, есть, принимать лекарства. Глеб уже честно признался себе, что женщина его тяготит. А она, видимо, это чувствовала, и потому большую часть времени была молчалива и задумчива. Иногда, когда он делал что-нибудь в комнате, она вскидывала на него тёмные глаза, и в них стояло безмолвное извинение. От этого Глебу становилось муторно, но в то же время не было смысла отрицать: её присутствие в доме его раздражало. Только ежедневные приходы Прокофьевны смягчали витавшее в воздухе старого вокзала напряжение.

После обеда Глеб выходил из дома и садился на крыльцо. Компанию в ожидании Прокофьевны ему неизменно составлял Фокс. Уже изучив новый график хозяина, он оставлял все свои важные собачьи дела. Пёс укладывался мордой в прогретую полуденную пыль в ногах у Глеба и мирно дремал. Время от времени он глубоко вздыхал, будто обдумывал и никак не мог разрешить какую-то сложную вселенскую дилемму.

Вот и сегодня в ожидании прихода Прокофьевны Глеб сел на разогретые солнцем ступени. Он откинулся и подставил лицо тёплым лучам.

Каждый раз, когда Глеб оставался один, мысли непременно вели его к Кире. Впервые Глеб увидел её в кинотеатре. Студент журфака, он писал серию статей о европейском кино. Каждый вторник ходил в «Ласточку», чтобы посмотреть очередной заграничный шедевр.

В тот вечер показывали «Такое случается только с другими». Вечерние сеансы в начале недели, как правило, не привлекали широкой аудитории, но в этот раз в зале были и вовсе только двое – Глеб и белокурая девушка в пятом ряду.