Однако это все равно произошло. Я была на реке, набирала воду в ведра, когда появился Галаш.

— Все работаешь? — спросил он, казалось бы, миролюбиво.

Я только кивнула, пряча глаза. Встала, чтобы поднять ведра, но Галаш схватил меня за руку и повел в сторону зарослей малины. Я закричала, и он притянул меня к себе, зажав рот рукой.

— Заткнись. Если будешь сопротивляться, тебя никто замуж не возьмет. Я сделаю все аккуратно, никто и не поймет даже, что ты порченная.

Затем он кинул меня за кусты и прижал к земле. Я бы могла сказать, что отбивалась, кусалась и царапалась, что выколола ему глаза веткой. Но я была забитым ребенком, и Галаш в тот день казался мне самым страшным человеком на свете. Я даже не плакала. Просто молча лежала под его весом, не слышала звуков и даже ничего не чувствовала. В память мне врезался только паучок, который плел свою маленькую паутинку. Ему не было дела до нас, он просто строил свою крохотную ловушку для мошек. «Хочу быть пауком», — подумала я тогда. А потом Галаш влажно поцеловал меня и вонь его рта была единственным плохим, что я запомнила.

Наша память, странная вещь. Особенно память девочек, телом которых воспользовались без их разрешения. Я почти ничего не помню, кроме того паучка и вони изо рта Галаша.

Разумеется, Галаш не был аккуратен. Подозреваю, что он был девственником, и я для этого бедняжки была единственной отдушиной. Мое платье было в грязи, как и я сама. В волосах запутались листья и какие-то жучки. Галаш сделал свое дело, обозначив конец судорожным выдохом и мерзким стоном. Он в принципе неплохо продумал, ведь не смотря на угрозы, папаша бы все равно его не убил. А я сирота, за которую никто не заступится.

Он оставил меня лежать в кустах, сказав лишь, чтобы я привела себя в порядок и помалкивала.

Я ничего не соображала, поэтому после того, как смогла подняться на ноги, пошла домой. Я дрожала и ничего не видела и не слышала вокруг себя. Я подумала, что нужно забрать ведра, но мысль вернуться за ними приводила меня в ужас — идти было невыносимо больно. Когда я пришла домой, мамаша закричала, увидев меня, а затем оттаскала за волосы. Она закрыла меня в бане и запретила выходить. И я сидела там, не понимая, в чем именно моя вина.

Там, в тесной баньке, пахнущей березовыми ветками, я сидела, обняв колени, и размышляла о своей жизни. Отец утонул, не увидев меня, а мать решила, что моя жизнь недостаточно веская причина, чтобы остаться на этом свете. Я подумала, может я была нежеланным ребенком. Может мой отец тоже надругался над матерью, а может они ждали рождения сына. Я ничего не знала о родителях кроме того, что говорили мне мамаша с папашей. Раньше меня это не волновало, но в тот момент я хотела, чтобы они были рядом, чтобы настоящая мама плакала из-за моего несчастья, и настоящий папа гладил по голове.

Я привела себя в порядок холодной водой, ибо баня была не топлена. Вытащила листья из волос, оттерла от подола грязь. Я уже понимала, что к чему. Но мне не было стыдно, только обидно из-за того, что во всем обвинят меня. Еще я злилась на себя за то, что не смогла отбиться от Галаша. Мне хотелось, чтобы он поплатиться за все, хотелось проклясть его или кинуть под копыта табуну.

Я вспомнила, что люди поговаривали о ведьме, живущей в лесу. Нас и других детей пугали, что если мы будем гулять по ночам, ведьма нас утащит к себе и съест. И я подумала, что здорово наверно быть тем, кого все боятся, быть лесной ведьмой, а ещё лучше пауком. Я подумала, что было бы здорово сплести огромную паутину и заманить туда Галаша. А потом держать его там, пока он не помрет с голоду. Или просто сжечь его… Пусть горит.

Чем дольше я сидела в бане, тем больше я злилась. Они сделают так, что вина за все ляжет на меня. Я знала это, потому что так мне рассказывали старшие девки. И чем больше я кипятилась, тем больше мне хотелось избавиться уже ото всех в этой деревушке. От мамаши, ошпарившей мои руки, от девок, смотрящих с презрением. Взять бы их всех и сжечь… Сжечь… С ж е ч ь…

Я расплакалась от бессилия и страха, от боли и унижения. Я не знала, что делают с «испорченной девкой». Испорченная… Теперь так меня будут называть. И я ревела уже не сдерживаясь, обнимала колени и чувствовала себя самым неправильным существом на свете. Испорченная, неправильная и никому ненужная.

Когда в бане стало совсем холодно и за окном потемнело, мои слезы высохли и пришел глава семейства. Он вошел в баню, а я забилась в самый дальний угол.

— Мы решили, что теперь с тобой делать, — сказал он.

Я молчала. Тогда подумала: «Быть может это меня сожгут?»

— Галаш на тебе женится. Другого выхода нет.

Я боялась шевельнуться. «Быть женой Галаша? Этого подонка с гнилым ртом? Уж лучше я сгорю, чем стану женой Галаша. Пусть меня в деревне закидают камнями и не будут пускать в церковь, но тысячи унижений не сравнятся с этим.» — Думала я.

— Я не хочу, — все, что я смогла промямлить.

— Это не обсуждается, — резко ответил папаша, — таков закон Божий. Ты легла под мужчину и теперь тебе придётся делить с ним ложе до конца своих дней. Ты не смогла избежать этого или позвать на помощь.

— Это не моя вина.

— Ты виновата не меньше, чем он.

«В чем я виновата? В том, что испугалась? В том, что растерялась?»

— Я лучше сгорю или утону, чем стану женой этого подонка! — Я кинулась к дверям, но папаша перехватил меня.

— Уймись, дура! Ты согрешила и теперь обязана искупить это.

— Ты обещал, что будешь защищать меня. Но ты этого не сделал. И вы не моя семья. Я не хочу больше жить! — Я вцепилась зубами в руку мужчины, он ослабил хватку, и я вырвалась.

Сгореть, захлебнуться, быть съеденной волками, повеситься на ветке или быть разодранной медведем — все было лучше, чем продолжать жизнь среди этих людей. Досадно было лишь от того, что я не смогла так же укусить Галаша. До той ночи я даже не подозревала, насколько большой была моя обида на них всех.

На реку я не побежала. Мой желудок чуть не вывернуло, когда я подумала, что снова там окажусь. Я бежала к лесу, ноги жгло, а память все подсовывала и подсовывала мне воспоминания. Паучок, плетущий паутинку, и склизкий, мокрый поцелуй. Мне хотелось есть землю, лишь бы избавиться от этого ощущения.

Я не заметила, как оказалась в лесу. Споткнулась о какой-то корень, упала и поняла, что больше уже не встану. Я решила лежать там до тех пор, пока меня не найдут волки. Умру, и все это закончится.

Тыльную сторону ладони защекотало, и я поднесла руку к глазам. Большой черный паук заполз на нее и поднял вверх две передние лапки, будто приветствуя меня. Девчонки всегда пищали, когда видели этих существ. Я же паукам завидовала. Такие странные и маленькие, а вселяют столько ужаса. Мое самое сильное желание: умереть этой ночью и в следующей жизни стать пауком.

И в тот момент, когда я смотрела на паучьи лапки, я подумала: «А почему умирать должна я? Я не сделала ничего плохого, я никогда не повышала голос, помогала по хозяйству и терпела все обиды. Почему именно я должна столько страдать? Неужели Галаш, который затащил меня в кусты, заслуживает хорошей жизни? Почему я должна страдать из-за слабовольной матери и нервной мамаши? И если уж я готова к смерти, то почему бы мне не отомстить перед этим? Ведь уже ничто не страшно. На все воля Божия, да? Да у черта на куличиках я видела Бога, который оставляет детей сиротами, позволяет умирать невинным животным и разрешает насильникам жениться на изнасилованных девочках. Я не хочу больше быть несчастной сироткой. Я хочу быть кем-то пострашнее паука. Кем-то, кого будут в своих кошмарах по ночам видеть не только дети, но даже взрослые.»

Я отпустила паука и попыталась встать. Не с первой попытки, но мне удалось подняться на ноги. Я была заполнена мыслями: «Галаш за все поплатится. Все мои обидчики будут молить меня о прощении. Меня больше ничто не напугает. И никто больше не сможет сделать мне больно. Я смесь злобы, обиды и жажды отмщения.» Говорят, люди уже рождаются со тьмой в душе. В ту ночь моя тьма обрела свободу.