— А ты помнишь тетю Инну?

Я кивнул и уже знал, что будет дальше.

— А Дашеньку?

Я утвердительно мычу с водой во рту. Как же я ненавижу такие разговоры.

— Даша идет на золотую медаль, ты знал? Такая девочка славная. Красивая, умная, добрая такая. Может, стоит Инну с дочкой к нам пригласить? Вы бы пообщались с Дашей, может, сдружились.

Я внимательно посмотрел на маму. Она говорила с улыбкой, но по глазам вижу, она в любой момент заплачет. Или разорется. Опять. Можно подумать, что из-за меня прервется династия Романовых.

— Мама, — как можно нежнее сказал я, — Даша — девушка.

— Вот именно, девушка, — мама все так же продолжала улыбаться.

— Пойми, меня совсем не привлекают девушки.

Все. Бомба сейчас взорвется.

— Ты даже с ней не пообщался! — Мама встала из-за стола и заходила по кухне. — Она славная девочка. И это ты пойми, то, чем ты… в общем, то, что ты вбил себе в голову, противоестественно. Говорю же, нам надо поехать к хорошему специалисту.

Мама подошла ко мне и взяла лицо в свои ладони.

— Ну, соглашайся. Ради меня.

Я устал говорить, что это не болезнь. Устал говорить, что они все изводятся на пустом месте. И устал ждать, когда смогу съехать.

— Я не болен, — спокойно сказал я.

Папа вошел в кухню в тот самый момент, когда мама начала бушевать. Кричала, опрокинула стул и орала про то, что я останусь без гроша за душой, если продолжу делать так и дальше. Когда она начала кричать, что я так специально ее извожу, папа вытолкал меня из кухни. Без лишних слов.

Терпеть не могу выходные.

23 октября.

Машина тихо гудела, а папа не торопился снять блок с пассажирской двери. Я молча ждал, что же он мне скажет. Хотя, уже примерно все знал.

До уроков оставалось около пяти минут. Наконец, отец вздохнул, что значило — сейчас заговорит.

— Из-за тебя страдает мать.

Ну вот, здрасти.

— Я ей ничего не сделал.

— Ты можешь хотя бы ради нее…

— Не могу, — я начал раздражаться, — это не от меня зависит, пап.

— Знаю, знаю, — устало вздохнул он, а потом увидел, сколько времени. — Все, иди в школу. И не прогуливай.

— Ага, — сказал я на прощание и пошел.

Все то же 23 октября.

«И не прогуливай». Прогуляешь здесь, как же. Лысый кружит соколом по школе, выискивая прогульщиков. И он постоянно ошивается около моего класса. Возможно, это всего лишь совпадение, но у меня ощущение, будто он караулит меня.

Биолог подпортил мне настроение. Вызывал к доске, задал кучу дополнительных вопросов, явно пытаясь меня завалить, что у него искусно получилось. В журнале сейчас красовалась новая лебедушка, а конец четверти уже близок. Не исправлю я три лебедушки подряд, что уже стоят там. Да и биолог не позволит, слишком он на меня зол.

Потом физика. И здесь я успел провиниться. Физичка прознала про мою репутацию, поняла, что я несколько раз ее надурил, и весь урок пыталась меня на чем-нибудь поймать, чтоб выставить лебедушку или замечание накатать.

Ужасный день. А дальше русский. Я печально посмотрел на окно со снятой ручкой. Их все поснимали в целях безопасности, что очень неудобно в душные дни или, когда кто-то хочет удрать.

— Написала? — спрашивает Ксюня Лерку, светя своей тетрадью с розовыми цветочками.

Одноклассница нахмурилась и буркнула, что забыла тетрадь.

— А что это? — спросил я, как можно небрежнее. Только бы не сочинение.

— И что ты делаешь на уроках? — театрально вздохнула Ксюня. — Сочинение на тему: «Мой идеальный день».

Вот черт. ВОТ ЧЕРТ. Мне конец. Руссичка обязательно позвонит домой доложить о не сдачи сочинения, а там и остальные мои грешки всплывут. И без того дома положение щекотливое. И Царя, как назло, сегодня нет в школе.

Зазвенел звонок. И мне в голову пришла блистательная идея.

Быстрым шагом я направился на второй этаж, собирая всю свою наглость и решимость, какая у меня есть. Особенно мне не хватало наглости. Главное, вести себя непринужденно. Главное… я остановился перед кабинетом завуча и постучал, не давая себе передумать. В ответ тишина, и я сам вошел. Пусто. Школьников караулит, не иначе.

К сожалению, стол в кабинете только один, а сидеть за столом Лысого как-то совсем уже нагло. Даже стула для посетителя нет, уже куда-то уперли. Поэтому я уселся на коленях на пол, покрытый мягким ковром, и, достав черновик и ручку, быстро начал соображать.

Мой идеальный день? Какой он? Я живо представил себе выходные, но без семьи в доме. Красота. Это я и начал расписывать. Так увлекся, что даже не заметил, как вошел Николаевич.

— И чего это ты мне в ножки кланяешься? — насмешливо спросил он.

Я поднял на него взгляд. Ну он и высоченный с такого ракурса.

— Сочинение пишу, — невинно ответил я.

— В моем кабинете?

— Скажу, что вы меня задержали, поэтому на урок не смог прийти, — выложил я ему весь свой блестящий план.

Видя, что Лысый не очень-то все это одобряет, я прибавил:

— Заметьте, я не сбежал, а пришел покорно писать сочинение.

Тут завуч засмеялся и прошел к своему столу. Мой враг и союзник в одном лице. Царю расскажу, обхохочется.

— Дай посмотреть, — Лысый протянул руку к моему сочинению.

— Лучше не надо, писатель из меня так себе.

Но завуч был настойчив, а я по натуре своей слишком мягок. Я протянул ему черновой листик, завуч взял его и начал читать про себя. Затем он рассмеялся и сказал, что дети в третьем классе и то лучше пишут.

— Тогда сами и пишите, если вы такой умный, — сказал я, чувствуя, что начинаю краснеть.

— Возьму и напишу, — сказал завуч и стал что-то строчить на обратной стороне моего черновика.

Кажется, где-то рак на горе свистнул. Я во все глаза уставился на Лысого, пребывавшего в хорошем настроении. Если он сейчас напишет за меня сочинение, я… а что я сделаю-то? Буду просто стоять с красной рожей и открытым ртом.

Пока Лысый строчил, я осматривал его кабинет. Потом разглядывал свои пальцы, рукава толстовки, пару раз смахнул невидимые пылинки и изучил узор на ковре. А Николаевич все писал. Наконец-то я решился созерцать и его. Он лысый, но ему это идет. Лицо у него такое мужественное, красивое. Я точно знаю, что за ним таскаются треть девчонок в школе и страдают от неразделенной любви. Лысый посмотрел на меня, и я поспешно отвел глаза. Лишь бы не покраснеть.

— Готово, — сказал он и протянул мне листик, — переписывай.

Я взял в руки черновик, и у меня возникло чувство, будто держу медицинскую справку. Этот почерк… как он только отчеты заполняет?

— Как курица лапой, — сказал я.

— Дай сюда, — гаркнул Лысый. — Садись куда-нибудь, я тебе продиктую.

Я засмеялся. Слишком все это выходило за рамки обыденности и рушило все мои шаблонные представления об учителях.

Но я покорно уселся на пол и стал писать под диктовку дребедень, в которой говорилось что-то о веселом семейном отдыхе.

Ночь с 23 по 24 октября.

Лысый зашел в мою комнату и уселся на мою кровать. Он улыбался мне, несвойственной ему улыбкой соблазнителя, и похлопал на место рядом с собой. Он зовет меня. И я хочу к нему подойти, но не могу. Мне страшно. Я боюсь того, что произойдет потом.

Завуч расстегнул верхнюю пуговицу своей рубашки. И опять подозвал к себе. Внутри все затрепетало, и я поднялся со своего места. Я шел к завучу так медленно, что по дороге чуть не задохнулся от эмоций.

Вот, я уже сижу рядом с ним. Он кладет одну руку мне на плечо, а второй поворачивает к себе. И наклоняется. Касается моих губ своими, и я трепещу. Так сладко, и так мучительно. Я хочу большего, и он опрокидывает меня на постель. Чувствую себя совсем ребенком.

А он уже задирает мою футболку, и его рука ложится мне на грудь. Я обездвижен. Ничего не могу с собой поделать, потому что он уже взялся массировать мой сосок…

Я резко сел на постели и откинул одеяло с такой яростью, будто отбросил от себя Лысого. Нет, мне конечно уже снились сны подобного содержания, но с завучем… да, какого черта, это вообще произошло? А в груди все продолжало трепетать от чувств из сна.