— Может… У старшего Мочиды проблемы опять какие-то в Америке, он спрашивал у знакомых недавно про дешёвого киллера. Я не порекомендовал, потому что ты же в Италии… — нервный смешок, — и потому что сообщать о взломанных веб-камерах людям нехорошо. Но его максимум — девятьсот тысяч йен, и то он не уверен.

— Понятно, — она быстро, намётанным разумом пересчитала в доллары, пересчитала обратно — привыкла. — А сколько можешь ты мне одолжить… с учётом своего знакомого?

— Тысяч шестьсот примерно… даже чуть больше.

— Шоичи… — Тсунаёши нервно, прерывисто вздохнула. — Мне хватит. Спасибо тебе, я не знаю, что делала бы без тебя, так…

Какие банальные, пустые слова. И даже хочется неимоверно выразить всё, что только есть в душе, но не получается, но остаётся надеяться только, что он поймёт её.

— Хорошо! — ответил он. — Я позвоню ему и позвоню Мочиде, и перезвоню тебе, пока.

И понеслась, заскрипела приведённая в действие огромная машина круговой поруки города Намимори, которую Савада Тсунаёши ненавидела всем сердцем, но временами, в такие ещё более противные моменты, не менее обожала, хоть и горько и болезненно.

========== Часть 5 ==========

Бутерброд был съеден, Тсунаёши со странной до противного материальной печалью поглядела на крошки и мятую салфетку. И вот она такая же крошка, оставшаяся от чего-то большого, такого же съеденного. И такого же беспомощного, как этот несчастный бутерброд и как она сама, как часть от целого. А кто-нибудь, муравей или таракан, съест потом крошку-её. А потом будет сам съеден, или раздавлен, или отравлен. И как-то даже абсолютно нормально ей всё это осознавать.

А потом телефонный звонок раздался, вроде и со спокойной очень музыкой, нежной даже, но заставил тем не менее вздрогнуть не хуже воющего сигнала тревоги.

— Привет, — пальцы с исцарапанным жёлтым маникюром сомкнулись на маленьком телефоне, оставляя на нём маслянистые следы.

— Да, привет. Он переведёт тебе деньги, — на фоне закипающего глуховатого чайника голос Шоичи отчего-то звучал так, что Тсуна почти почувствовала запах дрянного американского кофе и духоту его маленькой кухни.

— А Мочида?

Тсунаёши подумала, что голос её звучал всё это время слишком жалко, даже для разговора с Шоичи. Он, конечно, всё понимает, да и она тоже, и он, конечно, сам такой же, и она тоже, но они ведь не те, кто имеет право быть слабыми.

— Я написал ему. Сказал, что узнал от знакомых. Порекомендовал. Он может цену в начале занизить, ты не бойся, с ним легко договориться, главное, договорись. Я тебе номер послал, он сказал мне даже, что сегодня же тебе позвонит, очень радостный был почему-то.

А ещё Шоичи почти всегда разговаривал с ней таким мягким тоном, как будто желая её успокоить. Как будто с маленьким ребёнком, который поранился и очень тихо плачет. Тсунаёши всегда так казалось. Наверное, оттого, что поначалу она действительно плакала — если при любой проблеме ей помогал Шоичи, то она не выдерживала. Что-то было в нём такого, и в его голосе, и в нём самом, что привыкла девушка к подобному только намного позже, чем поняла, что так он скорее не её успокаивает, а себя.

— Спасибо. А… куда мне надо будет лететь, ты не знаешь?

— Нет пока… но могу посмотреть. Ты хочешь что-то запланировать?

— Нет, я хочу отсюда сбежать.

И самой улыбнуться от этой вымученной больной честности.

И ведь не скажешь «спаси меня, Шоичи», просто потому, что это бессмысленно. А ещё потому, что есть в этом что-то обидное. А ещё потому, что эта фраза мерцает между ними на любом расстоянии, всё такая же на любые тысячи километров, иногда исчезая до тоненькой ниточки, иногда чуть толстея, иногда — до каната. А ещё потому, что точно также сплетены с ней в широкую фенечку «спаси меня, Тсунаёши», «спаси меня, Хана», «спаси меня, Киоко», «спаси меня, Такеши», «спаси меня, Кёя». Да хоть мама. И наоборот.

Эх.

Что-то слишком грустные у неё сегодня мысли.

— Ничего, — девушка каким-то шестым чувством поняла, что он улыбается. — Было же ещё хуже. И ты прорывалась, правда?

Как-то очень банально это всё прозвучало. Как всегда, впрочем. Но разве могут утешения быть какими-то другими?

— Спасибо, Шоичи… спасибо. Но куда мне хотя бы лететь?

— В Сан-Педро-Сулу.

Тсунаёши секунд пятнадцать пыталась вспомнить, где это вообще, но потом оставила попытки. Она и так прекрасно осознавала, что это название ей не нравится. Осознавала даже, чем. Правда, тем же и с тем же успехом ей не нравилась добрая половина этой несчастной Южной Америки, но это название резануло по ушам почему-то особенно сильно, и особенно сильно напомнило.

— А это не с наркотой у него дела там?

— Понятия не имею, — честно ответил парень. — Если да, то… замнём.

— Подожди… ведь если не замнём, то я простыми похоронами за мамин счёт не отделаюсь, и оплата доверия якудза для меня затянется надолго… и для тебя тоже. Ты же… понимаешь?

Но и собственное беспокойство показалось Тсунаёши странным, как будто она этого сама не чувствовала, а просто играла, как в театре, но сама понять не могла, в чьей роли и по чьему повелению. Это усугублялось ещё и тем, что облегчённый вздох Шоичи и его выпрямление в кресле услышать было достаточно легко, пожалуй, даже слишком легко.

Перспектива вместо спокойной смерти от уверенной пули подручного чувствующего себя обманутым кумитё развлекать по борделям сомнительных личностей — что может быть привычнее? Она же с самого начала её имела, перспективу эту, и, если бы не единственный отцовский подарок, её нежданное-негаданное пламя, она бы там уже и работала. Давно, с самого детства, с первых месячных. А так нет, но ведь знала прекрасно, что каждая ошибка ей бы этого стоила. Не самое желанное будущее, да, но с чего бы ей беспокоиться и бояться? Неужели она до сих пор морально не готова?

Шоичи вот готов, если он успокоился сразу.

— Дорогая, — Тсуна почти чувствовала его ироничную улыбку, — добрая традиция сэппуку ещё жива в наших сердцах.

А, вот к чему он давно готов. Впрочем, ничего нового, а готовность эта вполне разделяема.

— Харакири, — поправила его девушка. — На самураев мы даже не похожи. Да и это не смытие позора получается, а самый обыкновенный трусливый и немного глупый побег.

— Это да.

С их стороны ассоциировать себя с самураями пусть и не стыдно, пусть и не глупо, пусть и не неприлично, эти понятия, да, употребил бы здесь точно кто-то другой, даже мама, но не они, потому что они просто понимают это по-другому, и всё, но всё же не надо. Не надо так думать и говорить. Люди прекрасными, конечно, не бывают, но такие, как она и, возможно, Шоичи, хотя он-то был уж точно дальше неё на пути к красоте и гармонии мысли и образа жизни, не могли пересечься с понятием чести ровным счётом никак. Они даже не параллельны, они и направления одного точно иметь не могут, они в пространстве скрещиваются. И друг на друга не смотрят.

Впрочем, хватит с неё очень глупых мыслей. Пора переходить к не очень… или всё же очень глупым действиям.

— Шоичи, — осторожно начала она, — тебе известно про Бьякурана Джессо что-нибудь особенное? И про его отношения с Арией и Аркобалено?

— Джессо такой же особенный человек, как и многие его коллеги, — усмехнулся парень, как всегда, нервно. — А если серьёзно, нет. Он действительно не только выдающаяся, но и весьма странная личность, причём странности свои он выставлять на всеобщее обозрение довольно часто совершенно не стесняется. Иногда совершает необъяснимые поступки, то есть, у меня и у тех, чьё мнение о нём я знаю, нет достаточного количества информации. Что до отношений с Арией… у них всё всегда было, по крайней мере, тихо. К тому же, недавно его приняло кольцо Неба Маре, которое с комплектом является частью три-ни-сетте, и Арии с Аркобалено, казалось бы, следует этому порадоваться. Но, возможно, именно это заставило её вступить в открытое противостояние. Могу предположить, что кто-то из них начал делать что-то неприемлемое с точки зрения хранения части три-ни-сетте… или просто кто-то из них о другом так думает… впрочем, я не знаю, я смотрел о нём только когда ты за ним поехала, глубоко копать не стал. Надо?