Понималось снова плохо или никак, тем более, что эти странные заявления о том, что всё на свете есть часть христианского бога, плохо ложились на то, что люди грешат, совершают преступления и в этого самого бога не верят, либо просто, либо придумывая себе другие религии. Как христианская вера это объясняет? Или, может, этот самый бог так развлекается?.. Всё равно понять не получалось. Но девушка честно постаралась хотя бы запомнить.

Если она правильно восприняла то, что сейчас происходило, то Бьякуран решил на полном серьёзе ввести её в игру. Более того, ввести сам лично. То ли за то, что она его спасла, то ли у него вот аж настолько не хватало сторонников, что за каждой мелкой наёмницей он вынужден был бегать лично, но, в любом случае, решил. Не убил за лишние знания, а потратил столько усилий на то, чтобы её найти и помочь ей, и теперь сидит и терпеливо даёт ещё. Ещё более лишние знания. Что ж, кажется, условия этой игры придётся теперь принять.

Вот уж вляпалась.

Но, может быть, и правда… лучше сделать что-то самой, чтобы мир остался миром, люди — людьми, а жизнь — жизнью?

Только вот что она может сделать…

— С богами выглядит не лучше, но как-то понятнее, — признала она, мысленно исключив из этой фразы рассуждения о том, что все люди являются частями христианского бога.

— Да. Если в этих богов верить, — кивнул Бьякуран.

Тсунаёши ни в каких богов не верила. Если мама и тем более бабушка, пока была жива, ей когда-то что-то об этом говорили, то сама девушка слишком давно и надёжно во всём разочаровалась, чтобы думать об этом не как о красивой сказке.

— А если не верить, то остаётся рассуждать о сознаниях?

— Вроде того. Или о том, что мы таким образом станем топливом для невидимого космического корабля пришельцев. В одном мире, где правда о том, что так можно сделать, стала знакома всем, я видел и не такие версии. Каждый сходит с ума по-своему, а общество там сходило с ума всё целиком. — Он усмехнулся чуть издевательски. — Звучит это максимально бредово, бредовее даже, чем в самых странных фильмах, но, однако, даже такие версии трудно исключать.

— Ну почему же, — улыбнулась девушка, — если бы в этом были заинтересованы инопланетяне, они бы для этого что-то делали. А что потом стало с тем миром?

А если и правда придать всё это огласке? Конечно, не как она же сама сказала тому парню — провести социальный опрос… а если даже и почти так? Рассказать, что так можно, провести, например, по референдуму в каждой стране? Сложно, никто поначалу не поверит, непонятно, как это сделать, но ведь Джессо же очень могущественная семья, и Бьякуран, наверное, хотя бы на Штаты повлиять может? На всю Америку, обе Америки? Если брать больше, то звучит совсем уж странно и смешно, однако, ну правда же, что-то он может?

— А если они и делают, а мы об этом не знаем? — И улыбнулся так хитро-хитро, как будто сам он был инопланетянином и мысленно хихикал, с издёвкой смотря на незадачливую землянку, прикидывая, как бы захватить этот мир наиболее изощрённо. — В том мире всё кончилось очень плохо… с моей точки зрения, конечно. Пока шли пересуды, общественные дискуссии и разборки больших политиков, какой-то диктатор бедной и злой страны за железным занавесом тихонечко сделал весь проект у себя под крылышком, и мир, не интересуясь желаниями всех остальных, обрёл новую форму. — Нет… и так ничего. Никак нельзя. — Обратно уже никак. Кстати, а насколько вы осведомлены о моей особенности и о других мирах?

Особенности?

— Никак не осведомлена. Опираюсь на догадки и интуицию.

— Ну и что же вы молчите? — искренне удивился он. — В общем, если коротко, то у меня есть особая тайная способность — связываться с самим собой во всех остальных мирах. Я есть во всех мирах… в которые могу посмотреть, и у меня есть опыт всех меня… криво звучит, но ладно. Особенность пламени такая.

Так Бьякуран, получается, тоже… почти бог? Если в нём умещается опыт бесконечности личностей, и он может спокойно с этим жить, это использовать? Если он не сошёл с ума… А может, сошёл? Хотя нет, если бы это было так, то в безумии своём он был бы более… ни на что не способным овощем, не имеющим сил справиться с таким объёмом знаний, мыслей и образов.

Бьякуран един во всех пространствах… Так, нет, надо прекращать, не нужны такие мысли, ни сейчас, ни потом. Бьякуран Джессо — это Бьякуран Джессо. Всё, хватит.

— А сколько это получается… вас?

— Ну что вы, разве можно так просто, силой одного лишь человеческого разума, измерить бесконечность и дать — найти — ей завершение, когда технически его не существует.

— Но разве у вас нет… бесконечности человеческих разумов? — растерялась Тсунаёши. Хотя, возможно, Бьякуран казался ей сейчас слишком уж божественной, слишком уж всемогущей, слишком уж ирреальной сущностью, на самом деле не будучи в полной мере таковым. Но разве всеведающее многоликое существо, нечеловеческое и вместе с тем сверхчеловеческое, не способно знать вообще всё… хотя бы о себе самом?

— Нет. Дело не в этом, хотя отчасти было бы слишком сложно пересчитать меня, даже зафиксировав единое мгновение. Но мироздание меняется, и это процесс постоянный, даже не разделённый на отдельные точки. И параллельные миры не совсем параллельны в том понимании того слова, к которому мы привыкли. Миры ветвятся. Каждый раз, когда в мире происходит изменение, которое могло бы пойти несколькими путями, появляются новые отдельные миры, в каждом из которых происходят разные события. Есть миры, в которых я говорю все те слова, которые вы слышите сейчас. Есть миры, где вместо какого-то слова я употребил синоним. Есть миры, в которых я сейчас привёл другой пример. А других примеров великое множество. Есть миры, в которых я привожу примеры в другом порядке — и почему-то именно из-за этого или я, или вы примете потом ни с того ни с сего решения, кардинально отличающиеся от тех, что примете в мирах-ответвлениях нашего нынешнего мира. Так может быть. Есть миры, в которых вы убиты якудза. Есть миры, в которых вы убиты Реборном. Есть миры, в которых я убит Реборном, и я больше не способен их увидеть, я только почувствовал тогда, что они исчезли из моего поля зрения. И да, опять же, я вижу только те миры, в которых существую я. В которых я не убит, в которых я родился, в которых живут люди, в которых живущие существа вообще являются людьми, в которых люди всё ещё являются людьми, а не превратили себя во что-нибудь, что невозможно понять людским разумом, а он у меня всё-таки людской. Это сложно, но, я надеюсь, вы со временем поймёте. Однако, впрочем, эти подробности неважны. Смысл в том, что постоянно, каждое мгновение, возникает ещё одна бесконечность миров, где я существую, и, логично предположить, куда большая по мощности бесконечность миров прочих. Вряд ли можно представить себе, с каким ускорением растёт вся эта масса. И нас невозможно посчитать. Никак. Меня, вернее.

Это звучало всё страннее и страннее, и чтобы это понять, чтобы хотя бы начать это понимать, нужно было куда больше времени, куда дольше и куда серьёзнее, чем позволяет обычный разговор, вдумываться в это, быть может, даже записать и разбирать по отдельным предложениям или даже по словам, а не просто послушать, как красивую сказочку.

И ведь сколько же есть в мире того, чего она не знает, не знала до этого момента и знать, наверное, даже никогда и не будет. Девушка очень остро чувствовала сейчас свою абсолютную ничтожность, свою немыслимую малость перед тайнами этого мира, перед величием сокрытого, и — наверное, впервые с тех пор, как она перестала быть ребёнком и верить в истинность сути героических сказок, неожиданную лёгкую тихую печаль от того, что она не Бьякуран со сверхсилой и божественным величием, не герой (а лучше, пожалуй, злодей) аниме или манги, имеющий, быть может, не обязательно особую силу, но уверенность в себе, точное знание, что всё он может, отсутствие разочарования в окружающем мире и своих всего лишь человеческих силах и возможностях. Ей становилось теперь даже жаль, что понимает она столь многое, что она имеет тот опыт и ту судьбу, которые просто не могут дать ей малейшей возможности заблуждаться, дать ей раствориться в приятных и ласковых иллюзиях хорошего, иллюзиях возможностей и результатов.