Дерево Ду росло на этом месте уже Бог знает сколько; так давно, что все, кто жил на нём, не смогли бы вспомнить его ростком или молодым деревцем. Может быть, прошло уже сто лет или больше, но дерево Ду всегда было очень гостеприимным и в его ветвях жили всякие зверушки и большие и маленькие. Дерево любило и оберегало их от дождя, от ветра, от хищных птиц, которые появлялись в полночь. В его листве на самом верху жила склочная ворона с длинным клювом, ее звали Клава, но с ней мало кто разговаривал, потому что слишком уж громкий у нее был голос. Стоило только заговорить с Клавой, ка кона начинала громко каркать. В зеленых резных листочках Ду селились мелкие пичужки, глупые и беззаботные; чуть выше, на самой большой ветви, было два дупла. Верхнее дупло занимала белка, она всегда была занята, собирала кедровые орешки и всякие ягоды, черные и красные. С ней вообще нельзя было нормально поговорить, всегда в хозяйстве. А во втором дупле жили Котя и Мотя. В коре Ду обитало семейство жуков с большим рогом вместо носа, но они не были слишком общительными, особенно отец семейства. Только важно кивал при встрече и сразу прятался под корой. Наверное, это было правильно, потому что Мотя несколько раз пытался его съесть, ведь ему было положено есть всяких жуков и червяков. Поэтому Котя дружил только с Мотей. Мотя был розовым и смешным, немного неуклюжим и вместо лапок с коготочками у него были неудобные копытца.

Хорошо, что боковые ветки дерева были достаточно широкими, для того, чтобы Мотя мог по ним свободно гулять. И еще хорошо, что в нижнем дупле Ду было много места. Там они спали по ночам, греясь друг об друга, потому что за жарким летом вдруг резко наступила осень и по ночам стало холодно, а Мотя не имел шубки. Поэтому, просыпаясь и мягко потягиваясь, Котя обычно спрашивал друга:

– Ты еще не отрастил себе шубку? И как же ты будешь без шубки, Мотя?

А Мотя в ответ на это хрюкал и возился, доедая вчерашние желуди.

– Глупости какие! – Говорил он обычно в ответ. – У моей мамы не было шубки, у папы не было шубки, и у дедушки не было, и у прадедушки… Так откуда ей у меня взяться?

– И где твои мама и папа? – Спрашивал в ответ Котя, вылизывая свою красивую шубку, на кончиках лапок черную, а на спинке и животике белую. – И как они выглядят вообще?

И тут Мотя обижался, потому что не помнил, как зовут маму и как выглядит папа, тем более не знал он своих дедушек и бабушек. Но ворона Клава всегда каркала, как должно быть плохо, тем, кто не помнит своих родных. «Таким вообще нет места на дереве», – утверждала она. И потому Мотя придумал, что он их помнит и каждый раз врал, становясь еще более розовым, чем обычно.

– А у меня какая шубка, посмотри. – Хвастался Котя. – И белая, и черная, и такая гладкая и легкая. Сейчас будет холодно и я согреюсь, а ты что будешь делать?

– А я в дупле спрячусь и здесь буду ждать, пока холод пройдет.

Так они обычно разговаривали утром, а потом выходили на ветки Ду, чтобы встретить первые лучи солнца и послушать, как поют наперебой пичужки, как грызет орешки белка, да возмущенно каркает Клава, собирая веточки для гнезда. Котя точил коготочки и прыгал с ветки на ветку, обходя свои владения, а Мотя до обеда занимался заготовкой желудей, ведь чем быстрее он рос, тем больше желудей требовалось ему для еды. Котя ел мало, в основном червей и жуков, с которыми не был знаком, а вот желуди он совсем не ел. Как-то попробовал грызть, но были они такие не вкусные и зеленые, что сразу выплюнул.

– Вышли, хищники! – Каркала Клава, свесившись с верхней ветки. Каждое утро она называла их этим неприятным и странным словом, которое Котя от нее первый раз и услышал. Надо было просто не отвечать, и старая Клава через какое-то время успокаивалась. Но сегодня что-то попало ей под хвост, возможно колючки с соседнего дерева и она никак не могла угомониться: – Не положено вам здесь жить. Деревья не для таких как ты, в шубке и с когтями, и тем более не для того, у кого рыльце вместо носа. Вы должны внизу ходить и там питаться желудями. И в конце концов, когда ваши родители вас заберут? Это мое дерево!

Но Котя не обижался на злые слова вороны, он знал, что Клава просто старая и иногда у нее болят птичьи косточки, от того она все время делает замечания. Обычно он не отвечал, но сегодня наверное тоже что-то попало под его хвостик и он смело поднял вверх мордочку с черной отметиной на носу и сказал:

– Внизу опасно, там полуночные птицы. А родители за нами не придут. Никогда. Потому что мы потерялись…

Сказал и сам вдруг понял ужасный смысл своих слов. Ведь и правда, они потерялись и от страха залезли на дерево, а теперь им никогда не вернуться обратно, и это очень-очень грустно. Он ждал, что Клава что-то прокаркает в ответ, но она замолчала и завозилась с ветками, как будто это было важно. На самом деле, она просто не знала, что ответить.

В обед они шли к чаше из листьев, где собиралась чистая дождевая вода и пили, пока не напивались. Иногда, если вода оставалась, Мотя начинал играть с ней, фыркал и возился, а Котя лежал на толстой ветке, свесив хвостик и наблюдал, как его друг играет с водой. Бывали дни, когда воды вовсе не было, потому что долго не шел дождь и тогда они придумали жевать молодые побеги Ду, на которых собиралась роса. Потом можно было поспать или поболтать с пичужками, или подразнить белку. Но пичужки были совсем глупые, только чирикали и чирикали.

– Котик и Мотик!!! Чирик-чирик! – Кричали они из ветвей. – Мы вас не боимся. Если вы к нам придете, мы вас заклюем.

– Вот я вырасту и поймаю вас! – Грозился Котя. – И … (он не знал, что дальше делать с пичужками)…и заставлю вас играть с нами.

– Чирик-чирик! Мы с кошками не играем! А растешь ты медленно, потому что ешь плохо. Будешь есть плохо, совсем не вырастешь!

Вечером Котя гонялся за стрекозами и светлячками. Ловил, нежно прижимал лапкой и отпускал. Мотя в это время сидел, свесив копытца, и наблюдал за тем, что происходит внизу. А там было много интересного, как-то даже лиса пробегала, большая, огненно-рыжая, промчалась как тень и пропала. Иногда там возились в пыли воробушки и пыхтел ежик, собирая ягоды. Несколько раз они видели полевых мышек, юрких серых симпатяжек с бусинками вместо глаз. Но почему-то, увидев Мотю, они смеялись, а увидев Котю, пугались и сразу прятались в норки.

– Смотри, наша елочка подросла. – Говорил на закате Мотя. – Вон та, с голубыми иголками. Помнишь, она была совсем маленькая.

– Да не подросла она, вчера такая же была. – Лениво спорил Котя. – Это тебе кажется.

– Глупости! – Обижался Мотя, он вообще был очень обидчивый. – Я вижу, как подросла. А раз я так сказал, значит, это правда.

– Мало ли что ты сказал! – Котя поймал стрекозу и хотел ее отпустить, но потом предложил другу. – Хочешь поужинать?

Так они проводили время. Вечером шли спать в большое дупло, где Мотя долго пересчитывал свои желуди и все проверял, не пропали ли они, хотя считать он умел всего лишь до пяти. Никому больше не были нужны эти желуди, но Мотя все же раскладывал их по кучкам и проверял, чтобы ни один желудь не исчез. Раньше, когда они только очутились на Ду, Котя по ночам выходил на ветку и охотился на ночных мотыльков или сидел, смотрел на небо, сверкающее яркими точками. Думал, что это глаза смотрят на него сверху. Представлял, что где-то есть огромное Ду, чьи ветви тянутся до самого неба и там, вверху, в его ветвях живут такие же, как он котики в красивых шубках. Может быть, это их глаза смотрят на него сверху? Но Клава сказала, что там ничего нет, просто воздух. А звёзды бесполезные, это всего лишь блестки на небосводе, они ни теплые, ни холодные, никогда не падают на пол, как желуди и клевать их нельзя, так что пользы в них мало. Но он все равно смотрел, просто красиво было. А потом как-то пришла полночь и стая стальных быстрых птиц с ужасным свистом пронеслась над Ду. От их полета серебро рассыпалось по черному небу, свист наполнил лес, который отозвался шорохами и криками сов. Коте стало жутко, он испугался и быстро убежал в дупло. Оттуда долго выглядывал и всматривался в небо. И так повторялось каждую полночь. Птицы налетали, хватали ночных полевок и уносились, стремительные и голодные. Поэтому Котя перестал выходить ночью. Мотя послушал рассказ друга и долго трясся от страха, даже его закрученный хвостик дрожал всю ночь.