До признания свободы христианского вероисповедания в Японии оставалось сто лет…
Голубые сосны (после эпилога)
«Назико, любимая, не огорчайся! Знаю, что если ты будешь читать это письмо, то меня уже не будет в живых. И всё же я буду жить!.. Мне так много хочется сказать тебе сейчас о моей любви к тебе, но тогда ты снова будешь плакать, а я обещал стараться приносить тебе только радость. Родная моя, радуйся! Сейчас ты уже всё знаешь…Человек, который передаст вам это письмо, не очень благожелателен ко мне, но он искренне предан вам и поэтому в моих глазах очень надёжен. Чувствую, что мы не увидимся с вами больше в этой жизни, но тем сильнее во мне надежда, что письмо дойдёт. Надежда необъяснимая, потому что я хорошо знаю большинство милых штучек Шогана по слежке и тайному досмотру за всеми его неблагонадёжными подданными — большинство, но далеко не все. И всё же верю, что моя последняя весточка до вас дойдёт.
Потому что есть голубые сосны…
Весь Эзо кажется голубым от них, особенно ночью, когда сияет на морозном фиолетовом небе яркая белая луна и серебрит горные снега в ущельях и на кронах сосен. Мне даже снятся они, эти голубые мохнатые лапы на фоне звёздного марева и тишины. Я попытаюсь объяснить и верю, что ты всё поймёшь, и печаль покинет твоё сердце.
Назико, все эти месяцы я вновь и вновь вспоминал рассказы Этоми-сана о христианском мировоззрении на сотворение мира: на разделение его на свет и тьму из-за отпадения от Творца злых духов, о мирах вечного блаженства и мирах вечной муки, о падшей душе человека, в которой и за которую бьются светлые и тёмные ангелы и о сшедшем на помощь в этой битве к человеку Божьем Сыне, которого на земле звали именем Иисус. Я вспоминал эти беседы, раскладывал их «по полочкам», пытался «примерить» к окружающему меня миру. Ты ведь знаешь, как далеки друг от друга буддийское и христианское миропонимание, но наверное душа человека всё же принимает не подобное к подобному, а то, что ближе ей по сути. Ещё будучи с вами, я не скрывал от твоего отца, что христианское учение лично мне нравится больше, чем дзен: страдают в этом мире и буддисты, и христиане, и синтоисты, а попасть после жизни мучений в Мир Вечного Блаженства куда заманчивее, чем исчезнуть навсегда в небытии. В своё время я специально докопался до истоков возникновения буддизма и понял, что толчком для озарения Будды Шакьямуни было всё то же желание бегства – окончательного и бесповоротного – от мира страданий и мук. Вопрос лишь в том, куда может убежать человек? Шакьямуни был тоже человеком и принёс своё откровение миру как страждущий и любящий собрат. Тот, кто пришёл в облике Иисуса, был Бог. И нёс он уже не личное озарение слабого человеческого ума, а божественное откровение Истины, знание Бога, который и создал всё Сам. Так говорил мне Этоми-сан, и с точки зрения логики это было безупречно. Ум легко соглашался и —оставался холодным. Ты знаешь – почему. Потому что не было ВЕРЫ. И в этом я тоже не лгал Этоми-сану.
Мы оба понимали, что ЭТО – самое главное. Но где искать ЭТО? в себе? в окружающем мире? в медитации? Архаты десятилетиями ждали и искали озарений. Но я не монах. Я воин, и через минуту боя меня может не стать! «Не может», - отвечал твой отец. Что он знал тогда?..
Все эти месяцы на Эзо я думал о вере. И решил для себя так: вера – это то, что делает для человека его мировоззрение таким, а не иным, и что в конечном итоге определяет все его нормы и критерии поведения. Если человек принимает христианскую веру в личностного Бога, он должен принять Его как своего верховного господина и соответственно подчиняться Его требованиям и заповедям, как самурай подчиняется своему даймё. Но у меня есть даймё, которому я клялся в верности! Есть кодекс чести Бусидо! Есть законы армии и государства!.. Нарушив которые я буду предатель, отступник и изгой! Моя честь самурая, дороже которой у меня нет ничего, будет запятнана, на мой клан падёт пятно несмываемого позора и - самое главное! – я нанесу страшный удар своему господину, которого искренне люблю, как отца, перед которым преклоняюсь, как перед мудрым, ловким, гениальным правителем, которого почти обожествлял ребёнком. Мне никогда не было страшно умирать, я умирал буддистом, легко умер бы и христианином. Но честь!.. Смерть с честью – вот что цель всей жизни самурая! Если бы Иисус пообещал мне вечное блаженство, купленное бесчестной смертью, - я предпочёл бы вечные муки!
Дальше этих рассуждений я продвинуться не мог. Это было уже выше моего человеческого ума. Мне было горько думать о том, что сумел принять Христа мой отец и уйти к нему беспорочно; что напрасна была жертва ради меня Нисана, который знал, видел, понимал что-то такое, чего мне никогда не понять; что я навсегда теряю тебя и Этоми-сана, чья светлая, мирная, горящая ровным светом любви, безупречная жизнь покорила моё сердце безо всяких проповедей и поучений о сути христианства…
Помню, я впал в отчаяние.
И вот, в одну из ночей, будучи в карауле, я стоял один среди морозной синевы ущелья, - обошёл все посты, встал над обрывом, прислонившись к стволу огромной сосны, и задумался, глядя в звёздное крошево. И вдруг особо горький комок подкатил к сердцу… и, не знаю как, я внезапно громко позвал ЕГО по имени. Если Ты Бог, сказал я, если я нужен Тебе, скажи, как мне вместить несовместимое?! И почти сразу (в себе ли? снаружи?..) я услышал негромкий мягкий голос: «Посмотри на голубые сосны». Уверяю, что я не спал, не был в забытьи и не бредил! Но я принял происшедшее очень спокойно и послушно перевёл взгляд на поросшие сосняком отроги гор…
В эти секунды мне подумалось: а почему всё-таки сосны на Эзо голубые? На Хонсю их хвоя зелёная. Странно. Два японских острова рядом, на одном – зелёные сосны, на другом - голубые…
И тут я почувствовал, что никаких противоречий во мне больше нет! Я не могу объяснить, что произошло со мною… я просто понял, что в христианстве нет и не может быть никаких «несовместимостей», кроме несовместимости со Злом, что все мучившие меня проблемы сложились лишь в моей больной голове!
В самом деле, разве будучи христианином я стану меньше любить свою родину или стану худшим бойцом японской армии? Разве христианская любовь не должна распространяться на всех окружающих и кто сказал мне, что я должен выбирать между Шоганом и вами? Этоми-сан рассказывал мне о многих христианских воинах, бывших опорой и доблестью армий многих нехристианских правителей. Я верю этому, ведь между кодексом самурайской чести Бусидо и христианскими заповедями очень много общего, и, признаюсь честно, что нахожу последние на определённый моральный уровень выше и совершеннее, что и должно быть, ибо они по логике должны вести к обожению человека!
Великое спокойствие и умиротворённость покрыли в ту ночь мою душу, за всю свою прошедшую жизнь я не испытывал подобной лёгкости и ясности в душе. В эту ночь я понял и отца, и Нисана, и вас, и тех триста тысяч японских христиан, добровольно пошедших на казни и пытки при первом и втором Шоганах Токугава, хотя они могли отказаться от чужеродной веры и, казалось бы, сохранить жизнь и честь…
Я чувствовал, как сильно, но безболезненно и радостно изменился весь мир, и думал, что не изменился сам, потому что не имел ничего, что шло бы от меня. Я-то оставался прежним, только принявшим от великого благодетеля незаслуженно великий дар.
Но при первой же встрече с Шоганом я понял, как ошибался. По непонятной причине он, в ответ на моё радостное и почтительное приветствие, окинул меня изумлённым взглядом, а когда мы остались наедине, резко спросил: «Что с тобой?!» Я ответил, как чувствовал, - что люблю его, и это, видимо, пробило холодные рамки этикета? Он не ответил, но нахмурился и отвернулся. Он читает в душах, как в книге, мой Шоган… и я действительно любил его в те дни сильнее прежнего, потому что понимал, что теряю его и что он не простит мне христианства, которое ненавидит почти патологически. Я знал, что скоро мы возвращаемся на Хонсю и близка развязка, но в те минуты я испытывал глубокое нетерпеливое ожидание этого, мне мечталось, чтобы откровение коснулось и его души. Не знаю, мог ли я что-нибудь сделать для этого? Сделать для него то, что сделали для меня вы?..
