А развесёлый на людях Арлекин вдруг обращался в поникшего Пьеро, когда ненароком пересекался взглядом со своей Лулу-Коломбиной, к которой, увы, он так и не осмелился приблизиться. А вот Жиль перед отъездом вложил в руки Лулу красивую шкатулку. Девушка открыла её, но ничего не поняла:

– Зачем мне эти перья?

– Это отборные совиные перья – не зря я для местного зоосада заказ выполнял. Вот! Вернули должок. Кому-то даровой, а кто-то, я уверен, будет на седьмом небе от счастья!

– Теперь ясно, когда увижу Кабо-младшего, обязательно передам из рук в руки.

Ивон кивнул.

Вернулась наконец домой нагулявшаяся по клиникам семья, да сразу окунулась в приятные хлопоты.

Квартира наполнилась детским голоском и пелёнками. Вечерами по стенам забе́гали блуждающие огоньки погремушек, а одеяльце и подушечка малышки пропитались мягкими согревающими колыбельными. Спали, в общем, все крепко. Часа по два.

Прошло 15 лет. Вот как бывает: раз – и год прошёл! И так пятнадцать раз. Перемены, конечно, произошли значительные, но обо всём по порядку. Во-первых, подросла Элиза. Имя, кстати заметить, ей выбирали долго и с жаркими спорами, ведь ни одна темпераментная нация не желала уступить другой. В итоге, как говорится, хотели гуси клевера, а кошка молока, но привезли им с севера – подушек два ведра.

Назвали малышку Элизой – древнегерманским именем. По звучанию каждому к уху пришлось, а претензий – поближе девчушку к французскому рататую или к испанской паэлье прикладывать – как ветром сдуло. Да и сама она, как часто бывает в таких случаях, одинаково затяготела к обеим культурам и языкам, да и среди сверстников была ни на кого не похожа с детства. Но родня всё равно ухитрилась поделить её между собой: Жиль любил называть дочку Лизой на французский манер, а женщины – Изой на испанский. А девочке нравилось как её имя, так и его производные.

Ну вот. Подросла Элиза. Стала уже округляться фигурой и притягивать взгляды мальчишек – ну довольно-таки сильно подросла, ничего не скажешь. Ещё чуть – и как мама с бабушкой станет, у которых в области груди было совсем не пусто. Даже людно. Нет, ближе будет – навалено. Снова мимо. Тогда – вместительно, во! Лучше и не скажешь. Волосы гладкостью и отливом совпадали с мамиными, а из глаз смотрела по-французски гордая и по-испански смелая душа.

Своё подростковое мнение, как водится, Элиза заимела по всем вопросам, естественно нигде не совпадавшее с остальными, а с бабушкиным – местами, теми, где Нильда ей потакала и защищала от родительских выговоров. Я покоряю мир, и кто поперёк, тот враг мой – девиз всех подростков. В общем, разгар поисков себя. Что она была разбалованным ребёнком сказать трудно. Скорее, и так и сяк. Лет до тринадцати запрещающей стороной выступала Пия, а папа (с бабушкой) маслил пирожок со всех боков; после всё перевернулось наоборот. Потому сейчас чаще слышались перепалки на французском, а Пия просто отмахивалась: «В таком возрасте с ней спорить бесполезно». Нильда же, сохраняя нейтралитет по всем фронтам, как заканчивались нотации Жиля, приманивала внучку выпечкой, а затем, из далёкого далека, старалась разузнать, чем же тешилась молодёжь. Но не находя ничего опасного, целовала на ночь и скрывалась в дверях, унося с собой крепко запечатанные секреты. Потом, по необходимости, она намекала родителям на правильный путь сообщения с подростком, чем поражала их больше и больше и почиталась за острейшую интуицию. «А что ещё остаётся у человека к старости – не мозги же?» – кивала в ответ Нильда.

Одно только смутило недавно мадам Илар. На предстоящий день рождения Элиза попросила денег на татуировку – а вот это уже провернуть без ведома родителей было и непросто и сомнительно. Сама мадам Илар не выдумала ещё своего отношения к тату-искусству, ведь кругом царила путаница. Примерно в таком же возрасте, как Элиза, Пия набила себе одну «гадость», чем вызвала бесполезный культурный «шквал негодования и возмутительства» против подросткового нецензурного максимализма. Культура, естественно, как и испокон веков, потонула в мате – и через месяц рядом с «гадостью» красовалась уже вторая, похожая на первую.

Нильда почесала себе на досуге висок, а потом взяла да и похвалила «гадость», чем к языку пришлось. Сказала, что это дело уже взрослой Пии и пусть та сама несёт ответственность за своё тело. Поток тату тогда и прекратился.

Эва же, сестра, категорически считала любую краску в коже маранием и осталась незапятнанной, но мадам Илар так потом и не слышала никогда, чтобы муж-Фисьюре, или какой другой предыдущий жених Пии, нелестно обзывал «рисунки» дочери. До знакомства с Жилем, даже наоборот, хвалили, замечали. Правда контингент был не особо пригляден – весь в коже и рванье, но в спортивном теле; весёлый и молодёжный, но с бутылкой. Так как Пия не перебирала с алкоголем, то и эта тема была пущена Нильдой на самотёк.

И хорошо вроде, так как не вредно, но и ничего хорошего. Кому близко, кому нет. Вот и запуталась Нильда. Получалось, что действительно не было ничего лучше, чем дать решать внучке самой. Да как решать-то в пятнадцать! Если не дать выбора, то обязательно набьёт, а скажешь что поперёк – враг.

Снова Нильда почесала на досуге голову и решила незаметно вывести всё на чистую воду при родителях. Они пусть разбираются, а она, если что, деньги уже на внучкин подарок отложила.

Вот, собственно, и начался обыкновенный семейный завтрак по-быстрому. Элиза последняя подбежала к столу, обмакнула палец в джем и облизала:

– М-м-м, абрикос! Буду! – Она быстро уселась на свой стул. – Вы ещё не начали? Вот, а говорите, что это я всё время просыпаю.

– Ладно-ладно, сегодня ты молодец, Лиза, – сказал Жиль, сверившись с настенными часами. – Налетай!

– А бабушка? – раскрыла глаза та. – Разве она не будет в это прекрасное утро «морфин»?

– Хватит тебе смеяться! Перепутала она вчера, – сама, вспомнив, захохотала Пия. – Она будет свой любимый тарти́н[21]. С ветчиной, мам?

– Я булочкой обойдусь, – комично отмахнулась мадам Илар.

– Да ладно, бабуль, – поцеловала её внучка, – я ж тебя обожаю! Ни у кого нет бабушки, пьющей кофе с морфином, а с тартином – куча. Ты у меня самая продвинутая!

Бабушка заметно обрадовалась и подняла голову:

– Что значит «дви-ну-тая»? – спросила она на испанском у Пии, и женщины всеми покатились со смеху. Улыбнулся и непонявший Жиль.

– Это значит, бабу́, что ты вожак среди бабушек. По крайней мере среди моих знакомых. Ты круть!

Нильда скорчилась от последнего слова, но переспрашивать, что это, на всякий случай не стала. Она сосредоточилась на тартине и кофе, будто обдумывая что-то, а потом заявила:

– Зять! А как тебе татуировка Пиечки? А то ты молчишь, да молчишь, а уже пятнадцать лет прошло!

Жиль застыл с куском во рту и поднял брови. Дожевав, он ответил:

– Ну… не фанат я тату. Я фанат своей жены… – Погладил он её по руке. – А в чём собственно дело-то?

– Вот!.. – многозначительно покрутила пальцем в воздухе Нильда и вернулась к трапезе.

Ничего не поняв, захлюпал чаем и Жиль. Пия долго оглядывала всех, тужась разгадать загадку, но в итоге спросила, негаданно попав в самую точку:

– Иза, так ты подумала о подарке?

– Ну так я и знала! Это не могло остаться в секрете. Ах, бабу-бабу!.. – цыкнула она на Нильду, а потом посмотрела на родителей: – Для вас с папой – нет.

– Не пойму, – повертела головой Пия, – а для кого подумала?

– Для моей бабу. Мы с ней уже всё решили. А с вами сложнее. Дайте хоть ещё два денька.

– Так… – насупилась Пия, – и что же вы решили? Если я не в курсе, значит, это опять какой-то «приятный» сюрприз?

– Бабу говорила, что от тебя таких сюрпризов у неё была полна кладовка и что из-за них ей приходилось красить голову от седины в три раза чаще!..

– Эх, – вздохнула Пия. – Что правда, то…