– Потому что не знали, где он его спрятал…

– Именно. И я по-прежнему уверен, что его подлинная цель в этом деле – обеспечить безопасность для тебя и твоей матери.

Эсфирь задумалась. Да, в этом что-то есть, хотя все еще имеются белые пятна.

– А зачем он придумал все эти псевдонимы, да еще повесил снимок на самом видном месте?

– Что может быть лучше, чем спрятать важную вещь у всех на виду?

– Но для чего? Ведь он и так держал их имена у себя в голове… – Девушке вспомнилась мать. Хенсон уже собирался что-то сказать, когда она остановила его взмахом руки. – Он опасался, что их забудет. Ему был нужен документ, какая-то запись.

– Может, он и встречался-то с ними мельком. Пару раз услышал имена, и все.

– А нет ли в списке Манфреда Штока-старшего?

– Подозреваю, что он значится под именем «Фредди Кейн». Немецкое «шток» означает…

– «Трость, палка». По-английски «кейн».

– Именно, – сказал Хенсон. – А может, Мейеру нравилось ассоциировать его с библейским Каином…

– А тебе не кажется, что все эти «пауки» сильно интересовались искусством?

– Очень даже кажется. К примеру, Мейер мог пригрозить не только выдать их настоящие имена, но и рассказать про кражу сокровищ. Короче, я думаю, что он их шантажировал, стараясь уберечь тебя с матерью.

– Турн говорил, что Мейер был жалким доносчиком…

– Вот поэтому-то они и верили, что он все расскажет в случае чего. Или… или он проникся благородным духом ради своей дочери.

Эсфирь поперхнулась и закусила нижнюю губу.

– Хорошая история. Хотя верится с трудом. А теперь назови мне хотя бы одну причину, по которой он так и не донес на них.

Хенсон отвернулся.

– Не знаю. И все же я уверен, что все происходило именно так.

Девушка подперла щеки ладонями.

– Ерунда какая-то… Его не трогали аж с шестьдесят шестого года, пока он не стал мне названивать. Я же говорю, бред…

– Если бы он во всем признался, то тем самым подтвердил бы и свою вину. Наверное, поэтому он молчал. Кстати, он звонил и Турну, почти одновременно… то есть сразу после звонков тебе. Это опять-таки подтвердила телефонная компания. И появление Турна в Чикаго – это вовсе не совпадение. Он приехал, чтобы откупиться от Мейера или убить. Данные с его мобильного телефона показывают, что он звонил Штоку в Чили. А тот выслал собственного сына, который, между прочим, при Пиночете подвизался тайным полицейским агентом.

– Тайным агентом? Это с его-то внешностью?

– Я, что ли, придумываю названия должностей в их штатном расписании? – обиделся Хенсон.

– Ну а Шток-старший?

Хенсон пожал плечами:

– Испарился. Впрочем, на него есть вроде как зацепка где-то в Парагвае. Ему уже давно за девяносто. Остается надеяться, что он всю свою жизнь шарахался от собственной тени и события последних недель стали для него пыткой. А может, он уже варится в одном котле с доктором Менгеле и Генрихом Гиммлером.

Эсфирь посмотрела в окно. Сбросив рюкзаки к ногам, на виду у всех страстно целовалась парочка каких-то юных туристов.

– Я бы себя чувствовала гораздо лучше, если бы удалось собрать доказательства.

– А я о чем толкую? Добро пожаловать в нашу команду.

– О нет! Ты придумал всю эту историю, чтобы расставить мне ловушку!

– Я могу доказать все факты, которые упомянул. Телефонные распечатки, немецкие военные архивы… все, что угодно.

– Да, но эти факты можно истолковывать по-разному.

– Вот уж не думаю, – сказал Хенсон. – Впрочем, давай взглянем под таким углом. Яков Минский наконец-то получил дядюшкину картину. К великому разочарованию своих адвокатов, он заявил, что не будет выставлять ее на аукцион. Вероятно, она будет теперь висеть в Рийксмузеуме, бок о бок с автопортретом из «Де Грута», иллюстрируя, как Винсент писал свои полотна. Итак, мир обзавелся еще двумя Ван Гогами. Немножко восстановлена справедливость. А что касается тебя… Возможно, ты выяснила кое-что про отца, и неважно, был ли он слабым или сильным. Возможно, ты уже не будешь судить его слишком строго…

Эсфирь заплакала. Хенсон протянул ей свой носовой платок, однако девушка предпочла вытирать слезы руками.

– Мне надо домой. Мать без меня не сможет.

– Я понимаю, – ответил Хенсон.

Машина тронулась с места и вскоре влилась в дорожный поток. Партнеры некоторое время молчали, даже не смотря друг на друга.

Наконец Эсфирь выпрямилась в кресле.

– Что-то я не вижу твоего обручального кольца.

Хенсон едва заметно пожал плечами:

– Забыл надеть.

– С трудом верится.

Он несколько секунд молчал, словно давая понять, что своим бестактным замечанием девушка оскорбила его чувства.

– Извини, – сказала она. – Зря я лезу…

– Пришло время, – ответил он, и, хотя Эсфирь ожидала продолжения, он не стал объяснять, что к чему.

Лишь оказавшись на территории аэропорта, девушка перестала смотреть в окно, сделала глубокий вдох и обратилась к Мартину:

– Послушайте, мистер Хенсон. У меня есть что вам сказать.

– Просто скажи, что готова с нами работать.

Она покачала головой.

– Ой-ой, какое у тебя мрачное выражение лица.

– Нет, я просто серьезная сейчас. Хочу сказать тебе спасибо.

– Спасибо? Мне?

– За внимание… и заботу. Никто ведь тебя не заставлял интересоваться Сэмюелем Мейером. – Она помолчала. – Впрочем, что это я говорю… Я хотела сказать, что ради меня… Что ты старался помочь мне узнать историю отца, а ведь это не твоя проблема и, уж конечно, не проблема таможенного бюро.

– Не совсем так. Это наш вопрос, если он протащил полотно контрабандой.

– Он ведь уже умер. И тебе не нужно было держать меня рядом, вовлекать в расследование.

– Милая барышня, – саркастическим тоном ответил ей Хенсон, – вы были бесценны. Я, знаете ли, вам жизнью обязан. Дважды.

– Эти опасные ситуации могли вообще не возникнуть, кабы я не увязалась следом.

– Кто знает… Что было, то было. Чего уж теперь обсуждать…

– Нет, – возразила она. – Для меня очень важно, что ты старался помочь в поисках правды о моем отце. Я знаю, что ты затратил на это свои силы, и поэтому я благодарна тебе.

– Что ж, – вздохнул Хенсон, – если я и помогал, то, судя по всему, в недостаточной степени. Ты ведь так и не нашла всех ответов. Мы не знаем, вступил ли твой отец в сговор с Манфредом Штоком и Турном. И мы до сих пор не уверены, что в действительности случилось с Ван Гогом.

Девушка сплела пальцы.

– Мы даже не уверены в точной причине, почему моя мать его оставила, – сказала она чуть слышно, словно про себя. – И я так и не узнаю, был ли мой отец достойным человеком, ставшим просто жертвой обстоятельств, или же настоящим чудовищем…

– Наверное, люди даже сами про себя не могут этого сказать, – заметил Хенсон.

– О нет, – возразила девушка. – Могут. Еще как могут.

Он вопросительно вскинул брови, но Эсфирь не стала пояснять свои слова. Машина остановилась возле терминала аэропорта. Хенсон вышел, чтобы достать вещи из багажника.

Эсфирь протянула ему руку:

– Что ж, получается, расстаемся…

– Шалом, – сказал он и пожал ее узкую ладонь. – Слушай, я тебе свою визитку дам…

Эсфирь тут же выдернула руку и отступила на пару шагов.

– Да-да, с прямым телефоном. И вообще, имей в виду: если не позвонишь в скором времени, я сам тебя найду. Считай, что мне попала вожжа под хвост. Разобьюсь, но уговорю тебя вступить в нашу команду.

– Надо же, какая забавная убежденность…

– Это не убежденность, – ответил он, улыбаясь. – Это настойчивость. Чистая, неразбавленная, стопроцентная настойчивость канзасского бойскаута. Мы не привыкли отступать.

Эсфирь пожала ему локоть.

– И никогда не теряй ее. Но готовься достойно встретить поражение, мистер Бойскаут. Моя жизнь идет в другом направлении.

Он пожал плечами и улыбнулся.

Девушка уже сделала шаг в сторону, потом вдруг повернулась, обеими руками стиснула ему щеки и поцеловала в лоб. У Хенсона отвалилась челюсть.