Мама кинула подушку на кровать и вышла в кухню, невидящими глазами шаря по полкам. Послышался звон разбиваемой посуды, падающих кастрюль и тихие причитания женщины, давно потерявшей свой моральный облик.

Нет, она не всегда такой была. Я ее помнила доброй, ласковой, нежной и любящей, читающей на ночь сказки, а по выходным гуляющей со мной в сквере. Все изменилось, когда ушел отец. Мне тогда было пятнадцать, а брату всего два года. Когда мама была беременна Ваней, ей не посчастливилось серьезно заболеть в самом начале. Врачи предупреждали, что могут быть осложнения, и предлагали прервать беременность, но отец так хотел сына, что настоял на продолжении. Ванечка родился в срок, с хорошим весом. Он рос обычным ребенком, кушал, наедал щеки, сидел, ползал, пошел вовремя. Но никак не реагировал на звуки. Его звали, а он продолжал заниматься своими делами. Мама забила тревогу. Местный педиатр отправила Ваню к невропатологу, потом еще к одному, и еще. И как гром – диагноз. Аутизм. Светлый, улыбчивый мальчик, который шел на зрительный контакт, который помогал мне собирать игрушки и засыпал, когда его гладили по голове, вдруг стал инвалидом в глазах отца. И этого он перенести не смог. Не смог принять поражение от своей же семьи. Он ушел, оставив маму одну с двумя детьми на руках. Я слышала, у него новая жена и здоровый сын. И я им желаю только счастья.

Около года мама держалась. Продолжала водить Ваню на процедуры и нашла специалистов. Все в один голос твердили о верности диагноза и только просили денег. «Чудо» случилось почти через год. Один из московских специалистов, случайно заехавший в наш город, проводил консультации за бешенные деньги. Мама, потеряв надежду, что отец когда-нибудь вернется, сдала все украшения, подаренные им, в ломбард.

Итак. Реальность оказалась другой.

Мой брат – не аутист. У Вани обнаружили тугоухость четверной степени. Это означало, что он слышит только очень громкие звуки, а простая человеческая речь ему недоступна. В тот вечер мама впервые напилась. Я понимала ее. И дала ей время принять эту новость. Принять то, что ее сын никогда не будет слышать. Да, конечно, если слуховые аппараты, есть какая-то операция по вживлению чего-то там. Но нет денег.

И в какой момент она превратилась из горюющей женщины в пьяницу, я уже не помню. Я училась в 10 классе, когда ее уволили из магазина, где она работала старшим кассиром. Мне срочно пришлось искать деньги. Директор моей школы случайно узнала обо всем и предложила подработать после уроков посудомойкой. Я согласилась. С утра отводила Ваню в садик (специализированных садов в нашем районе не было, и он ходил в обычный), затем бежала в школу, а после уроков до 18-45 мыла посуду. Нет, я не брезговала. Я была рада, что мне есть, чем покормить брата. Вечерами, правда, когда я его укладывала спать, и он переплетал свои пальцы с моими, я плакала. Но с утра я поднимала его с улыбкой.

Мама так и не пришла в себя. Ни я, ни Ваня ей не были нужны. Ее думы занимала только выпивка. Она продала из дома все, что можно было продать, и постоянно требовала денег, а когда я не давала, она приводила в дом непонятных людей и веселилась с ними до утра. В такие ночи я закрывалась в нашей с Ваней комнате и радовалась, что он этого не слышит.

ЕГЭ я сдала не очень, хотя учителя искренне пытались мне помочь. А мне было все равно. Тех денег, что я зарабатывала, нам хватало, а каких-то стремлений у меня не было. После окончания школы я попросилась у директора остаться, и меня даже повысили – теперь я стояла на раздаче обедов. Наверно, я так и стояла бы там, если бы не Александра Анатольевна, мой классный руководитель. Она знала, что я люблю рисовать, и у меня неплохо получается. Сколько я ей стенгазет оформила даже не вспомнить. Ее сын тоже рисовал, закончил нашу художку и устроился в рекламное агентство «ИТАЛ Групп». Однако, когда он собрался увольняться (амбиции вели его в Санкт-Петербург), начальник отдела не захотел его отпускать, пока он не найдет себе замену. И тут Александра Анатольевна вспомнила обо мне.

На собеседовании я произвела отвратительное впечатление. Без опыта, без образования, год назад окончила школу, даже ЕГЭ – среднячок. Но то ли им понравились мои рисунки, то ли сын Александры Анатольевны был слишком убедителен, через день мне позвонили и предложили прийти снова. Меня взяли на должность младшего помощника с испытательным сроком в три месяца, зарплатой на 1280 рублей больше, чем я получала, и требованием поступить в художественную школу.

Да если бы у меня попросили почку, я все равно была вне себя от радости. Такого подарка от жизни я не ждала.

Работала я усердно и много, если не сказать хорошо, никаких нареканий со стороны начальника ни разу не получила, единственное, я была не готова работать сутками и уходила всегда в 18-45. Даже в режиме дедлайна. Но в душу никто не лез, считая, если я это делаю, значит, так надо.

И вот случилось то дурацкое собрание, на которое меня выдвинули, потому что больше было некого. Начальник отдела болел, зам отдыхала в отпуске, а на носу была сдача огромного рекламного проекта ко дню города. Наш творческий отдел работал без перерыва на сон или обед, пытаясь закончить все в срок, и не имел привилегии разгуливать по собраниям. К тому же тема собрания «итоги второго квартала» едва нас касалась.

Но тем не менее присутствие было обязательным. Конференц-зал располагался на четвертом этаже, там же, где и кабинеты руководителей. Я там была только однажды, при трудоустройстве, и больше никогда не поднималась.

В зале у одной стены стоял длинный стол для генерального директора, его заместителей и начальников отдела, которых в «ИТАЛ Групп» было пять: творческий, за которым была закреплена идейная часть, и где трудилась я, производственный (своя небольшая типография), медийный по связям с общественностью, административный и по работе с клиентами. Один огромный слаженный организм сопротивлялся внешним и внутренним факторам, цепкими лапами выхватывая заказы у конкурентов. И то была в большей степени заслуга генерального директора, Александра Сергеевича.

У него было два заместителя. Тот, что помоложе, Глеб Андреевич, потрясал своим цинизмом и бессердечностью. Готовый идти напролом, он требовал от сотрудников иногда больше, чем они могли ему дать. И когда он не получал желаемого, летели головы. Я немного побаивалась его и старательно отводила глаза, находясь с ним в одной комнате. Ему было двадцать семь. Невысокий и широкоплечий, в идеально сидевшем костюме, сшитом специально под него, с выбритыми висками, уложенной темной челкой и аккуратной бородкой, Глеб Андреевич был представителем золотой молодежи, уверенный в себе, не терпящий возражений и верящий больше цифрам нежели людям.

Вторым заместителем генерального был Борис Евгеньевич, седой милый старичок, всегда вежливый и галантный с дамами, будь она даже уборщицей. В фирме его звали просто дядей Борей, и он на это не обижался, отчего становился еще милее. Никакие решения по ведению бизнеса он не принимал и занимал свою должность только потому, что был отцом одного из учредителей. Но дядю Борю невозможно было не любить.

Я поднялась в конференц-зал одной из последних. Стулья, стоящие напротив стола в пять-шесть рядов, были почти все заняты, но мне повезло. Место у окна в последнем ряду оказалось свободным. Пробираясь к нему, я невольно столкнулась взглядом с Глебом Андреевичем, холодным презрением окативший меня с ног до головы. Меня пробила дрожь, как будто я замерзла, и я отвернулась. Нужно будет потом уточнить у коллег, почему именно я пошла сегодня на собрание.

В начале августа учредители попросили о встрече. Обычно они навещали компанию в марте, чтобы увидеть годовые отчеты, узнать размер прибыли и причитающихся дивидендов. Но в этот раз их вынудили приехать раньше тревожные новости, гуляющие по просторам сети (Борис Евгеньевич был ни при чем).