Лео долго таращился на надпись.

Мария…

Он повернулся и пошел к воротам кладбища Святого Людовика. Те по-прежнему были открыты, и Лео боком протиснулся в щель. Ему стало наплевать, увидят его или нет. В доме через дорогу на кухне какой-то мужчина варил кофе. Интересно, что он подумает, увидев в окно Лео? Примет ли его за мальчика или все же за призрака?

Тем же путем, что добрался сюда, Лео пошел обратно. Он рассматривал трещины в тротуаре, впервые заметив, что формой те напоминают сломанные отмычки.

Тусклые звезды померкли, уличные фонари погасли. Утро почти вступило в свои права, когда Лео вновь оказался у отцовского дома. Мальчик доплелся до передней двери и вошел внутрь. Лео не стал запирать ее за собой. Он поднялся по лестнице на три пролета в комнату Руби на верхнем этаже и уснул в кровати сестренки. Та ему и приснилась. Они все бежали куда-то вдвоем по нескончаемому городу, по узким улочкам и переулкам, промозглым подвалам заброшенных складов. Но куда бы брат с сестрой ни направились, их преследовал звук чьих-то шагов или легкое постукивание по потолку. А когда они с Руби наконец оторвались от погони и вышли на свет, путь им преградила красавица Мария с суровым взглядом.

Разбудил Лео голос матери.

– Амос! – нерешительно окликнула она.

Ей явно не хотелось входить без разрешения, сначала нужно было хотя бы дать о себе знать. Каждый из родителей Лео и Руби жил собственной жизнью, и привычной свободы, когда входишь в дом без стука, для них уже не существовало.

– Амос! – снова крикнула она, но у Лео не хватило духа пойти к ней.

Мама заметно волновалась: отец никогда не бросал дом незапертым и никуда не выходил в столь ранний час. Амос был совой, из тех, кто трет глаза и жалуется на слишком яркое солнце в девять утра, плотно задергивая шторы.

– Лео! – почти в панике позвала мама. – Кто-нибудь есть дома?

Он хотел закричать в ответ, но первая попытка провалилась, и крик превратился в рыдание.

«Руби, куда же ты исчезла?…»

Лео сделал глубокий вдох, откашлялся и попробовал снова.

Горло болело от слез.

– Мама!

Раздались быстрые шаги вверх по лестнице, легкие, словно ноги едва касались ступеней. Затем открылась дверь, и появилась мама. Вид у нее был очень встревоженный. Найдя взглядом сына, она немного успокоилась, но совсем ненадолго, таким несчастным было его лицо. Мама посмотрела на пустую постель Руби.

– Руби?

Вот и все, что она сказала, всего одно слово. О, эта власть единственного оброненного слова, власть имени!

Лео покачал головой.

– Ее нет, – выдавил он, пряча лицо в ладони.

За окном мелодично пели птицы.

Мама уселась на пол рядом с Лео, словно подспудно все время ожидала такого подвоха, а теперь, когда несчастье случилось, ее охватило неестественное спокойствие. Возможно, это был просто шок. Казалось, на то, чтобы заговорить, потребовались все ее силы.

– Нет? – переспросила она.

– Он ее забрал, – прошептал Лео.

– Куда? Лео, куда он ее забрал?

Он посмотрел прямо в лицо матери.

– Не знаю. Я не знаю.

– В каком смысле «не знаю»?

Лео почти равнодушно пожал плечами, но по его щеке скатилась одинокая слеза.

– Не знаю, – повторил он. – Отец запер меня в чулане, но мне удалось выбраться. Я пытался за ним проследить.

На Лео вдруг навалилась вся усталость от прошлой ночи, и он зажмурился. Мама наконец пришла, она обо всем позаботится. Уж мама-то знает, как найти Руби, уж она-то ее вернет. Лео открыл глаза и посмотрел на мать. Та словно вынырнула из глубокого омута и возвратилась к жизни.

– Машину он не взял, – сказала мама. Ее голос снова набирал силу. – А такси вызывал?

Лео покачал головой и снова повторил:

– Он запер меня в чулане, я выбрался и попытался за ним проследить.

Только это он и сумел ей рассказать о прошлом вечере. Только это он и будет твердить в полиции, когда его станут допрашивать. Так Лео пытался заблокировать все, что видел, все необъяснимое. Он не мог заставить себя сказать больше.

Да что он, по сути, видел? На самом деле, ничего. Только женщину у затухающего костра. Сестру отец держал к Лео спиной. Куда они отправились с кладбища, он не разглядел. Только слышал глухое эхо удара камня о камень и поворот древнего ключа в замочной скважине. А видеть он не видел ничего.

Вряд ли мама поверит, если он расскажет о своих догадках, о том, что отец прошел с сестрой в дверь усыпальницы, которую открыла прекрасная темнокожая женщина по имени Мария. Скорее всего та самая Мария, чье имя и было выбито на табличке этой усыпальницы. Да никто не поверит в такую чушь! Лео и сам себе с трудом верил.

– Они не могли уйти далеко, – сказала мама, вскакивая и направляясь к двери.

– Мам, он ушел давно. Еще вчера вечером. Очень давно.

Та сразу пала духом, замерла, схватилась за дверной косяк и прижалась к нему, будто старалась удержать дом, будто боялась, что само здание обрушится.

– Лео, – снова повторила она, на сей раз не пытаясь найти ответ, а просто желая, чтобы хоть кто-то слушал ее вопросы, – куда он ее забрал?

Девочка почти умирала. Воздух вдруг стал прохладным. Отец занес ее в кромешную тьму, прочь от маленького костра, и немного постоял неподвижно. Кругом царил черный смоляной мрак. Непроглядный, безмолвный, подобный тому, какой живет в норах или бездонных пещерах. Малышка услышала грохот, похожий на оползень, только начавшийся внезапно, без всякого предупреждения. Звук был резким и окончательным. Она попробовала поднести руку к лицу. Пришлось потрогать глаза, чтобы убедиться, что те открыты.

Тьма была осязаемой, ее можно было пощупать и попробовать на вкус. Девочка вдыхала тьму, как воздух, и та оставляла налет у нее на языке, а потом обратилась в Существо, что шептало малышке на ухо на неизвестном наречии, которого ребенок не понимал.

Тьма заполонила пространство, подобно воде или дыму.

Девочка все гадала – не ослепла ли она? Отец пошел вперед. Малышка раскачивалась у него на руках в неровном ритме шагов и смотрела в том направлении, куда они двигались. Вдали показалась точка света, словно одинокая звезда на бескрайнем небосводе. Девочка опустила голову на грудь отца и задремала.

Шло время. Дни? Недели? Они с отцом нескончаемо куда-то шли по длинной прямой дороге. Это был единственный путь. Под ногами лежала земля, иногда попадались завалы камней, но в основном дорога была твердой и ровной, будто до них ее исходили миллионы людей, превратив почву в бетон.

Иногда мелькали небольшие заброшенные домишки, с дырами проемов под окна и двери, что смахивали на лица с широко распахнутыми глазами и зияющим ртом.

В сумерках или на рассвете, пока свет был еще тусклым, малышка смотрела вдаль и там, куда вела дорога, видела город, возвышающийся над деревьями.

Небо всегда было окрашено в красный.

Именно во время того пути отец начал разговаривать сам с собой, пусть и шепотом, но таким отчетливым, что иногда девочке мерещилось, будто он ждет от нее ответа. Казалось, от звука его голоса она должна была чувствовать себя не так одиноко, но происходило наоборот, и ей хотелось, чтоб отец замолчал. Малышка понимала, что умирает. В свои пять лет она не сумела бы этого объяснить (просто не знала нужных слов), и все же глубоко внутри себя ощущала, как что-то разрушается, исчезает. Что-то важное.

Но главное, она не знала, что смерти нужно бояться. Ее не преследовали видения ангелов и демонов, картины улиц, выстланных золотом, или бездонных огненных ям. Девочка ничего об этом не думала и не испытывала страха или неуверенности. В столь юном возрасте смерть означала облегчение, надежду, что дышать когда-нибудь вновь станет свободно, и жар уйдет. Поэтому малышка не противилась.

Однако противился папа. Всем своим существом он противился смерти дочери, так что даже когда та сдалась, ее поддерживала его воля.

– Нет-нет-нет, – шептал он, – еще слишком рано. Мы почти достигли Края Вечности, мы почти там. Все будет хорошо. А потом, потом… Вот увидишь!