В один из похожих друг на друга дней девочки вновь пропали и мы как-то сразу поняли, что они больше не придут, не придут никогда. Глаша уже вечером как-то сникла, что-то шептала неразборчивое себе под нос и иногда тихонечко плакала. А на следующее утро я не нашел и ее.

   К чаше я больше не притрагивался, то ли боясь потревожить милых моему сердцу, то ли обидевшись на то, что не взяли меня с собой. Я потерял все. Больше не хотелось есть, двигаться, смотреть, дышать. Я просто лежал на боку поджав колени к груди и пел себе колыбельные, стараясь заснуть, но сон тоже ушел на меня. Не зная сколько прошло дней, а может быть недель, но как-то вышло так,что дом впустил в себя Лёлю - Горбуна, он запросто вошел и увидев меня лежащим на полу, стал что-то говорить, но не понимал его. Все слова казались какими-то бессмысленными наборами звуков. После долго произнесенной тирады, я увидел, что его лицо скорчилось в гневную гримасу и он с выкаченными от злобы глазами стал пинать меня ногами живот. Боли я не чувствовал и как легкая тряпица только отлетал от его тяжелых ног все дальше и дальше по комнате к стене. И тут он увидел на подоконнике ее, блистающую чашу с ослепительно белой калатушкой. Леля рванулся к ней, но зацепившись за меня ногами, растянулся на полу, разбив себе лицо. Его руки все таки как-то ухватили чашу, но не смогли удержать и она с колокольным звоном упала и покатилась прямо на меня...

  Везде была белая пустота. Вернее она была не белая, это была просто пустота, но мне почему-то проще называть ее белой. И в ней было все и не было ничего и мое понимание себя был таким же пустым как и она сама. Потом я чтобы хоть что-то появилось сделал небо. Оно было похожим на дряблый живот старой женщины, родившей всех героев этого мира, затем я опустил внимание вниз и дал этой женщине родить песок, превратившийся в твердый пол моего дома, потом я увидел стены, скользившие ввысь со множеством окон, из которых выглядывали лица, бесчисленные лица моих пациентов.