В 28 году увидела свет его первая книга элегий, посвященных загадочной красавице Кинфии. Настоящее ее имя было, как полагают, Гостия[492]. Неясно, однако, какое положение занимала она в римском обществе. Судя по описанию Проперция, это была не обыкновенная гетера, а незамужняя, свободная, довольно образованная и красивая женщина, обладавшая музыкальным и поэтическим талантами, которую в силу этого преследовали многочисленные поклонники. Тем не менее последнее обстоятельство ничуть не охладило влюбленного поэта: напротив, страдая от чрезвычайно переменчивого и капризного характера Кинфии, от ее многочисленных измен, ревности и интрижек, он продолжал пылко любить ее на протяжении более пяти лет, почти до самой ее смерти. Именно Кинфии он посвятил первые три книги своих элегий. Все свое внимание Проперций сосредоточил на переживаниях любви, на своей страсти к Кинфии, на муках ревности, скорби и неудовлетворенности жизнью. Любовные элегии — это действительно лучшее из всего, что создал поэт.
Поэзия Проперция имела большой успех в высшем римском обществе. Она была порывиста, страстна, проникнута всепоглощающей пламенной любовью, отрешенностью от современных забот и треволнений. Успех его первой книги, полностью посвященной любви к Кинфии, привлек внимание Мецената, который, вероятно, в 27 году ввел молодого поэта в круг своих друзей и клиентов. Проперций познакомился с другими членами литературного кружка Мецената. Правда, отношения с Горацием у него не сложились, ибо тот явно считал юного поэта спесивым выскочкой[493]. Зато Проперцию удалось подружиться с Вергилием, о творчестве которого он восторженно отозвался впоследствии[494].
Итак, Проперций стал членом кружка Мецената. Он был очень горд и польщен оказанной ему честью и без промедления посвятил своему новому покровителю первую элегию второй книги, где именовал его «красой и завистью всех всадников наших»[495]. И в дальнейшем поэт не раз с благодарностью упоминал имя Мецената в своих произведениях. Чем конкретно был облагодетельствован Проперций, мы можем только догадываться, но известно, что проживал он на Эсквилине[496], очевидно, близ дворца Мецената, в доме, вероятно, подаренном ему его высоким покровителем. Тем не менее когда Меценат предложил поэту воспеть славу Рима и создать эпос в честь благодеяний Октавиана, то получил поэтический отказ, причем помещенный как раз в той самой, посвященной ему же, элегии:
Будь мне дано, Меценат, судьбою столько таланта,
Чтобы героев толпу мог я на брани вести,
Я не Титанов бы пел, не Оссу над вышним Олимпом,
Не взгроможденный над ней путь к небесам — Пелион,
Древних не пел бы я Фив, ни Трои, Гомеровой славы,
Не вспоминал бы, как Ксеркс слиться двум водам велел
Или как царствовал Рем, не пел бы высот Карфагена,
Мария доблестных дел, кимвров свирепых угроз:
Цезаря я твоего труды восхвалял бы и войны,
Ну, а за Цезарем вслед ты был бы мною воспет.
Мутину вспомнив не раз и сограждан могилу — Филиппы,
Петь сицилийских судов бегство я был бы готов,
Или разгром очагов старинного рода этрусков,
Или фаросского пел берега смелый захват,
Пел бы Египет и Нил, который, во град приведенный,
В изнеможении нес семь своих скованных вод,
Или актийских носы кораблей на Священной дороге,
Или же выи царей пел в золоченых цепях:
Муза б моя и тебя в этих подвигах бранных воспела,
В мирные дни и в бою Августу преданный друг.
В царстве подземном Тезей, Ахиллес превозносит в небесном —
Иксионида один, Менетиада другой.
Но ни Юпитеров бой на Флегрейских полях с Энкеладом
Голосом громким воспеть и Каллимаху невмочь;
Ни у меня нету сил в груди, чтоб стихом величавым
Цезаря славить в ряду предков фригийских его![497] Поэт также особо подчеркнул, что его призвание — это любовная поэзия. Меценат не оставил своих попыток уговорить Проперция и действовал, как и всегда, мягко и ненавязчиво. В итоге Проперций потихоньку начал сдаваться и постепенно отходить от чисто любовной поэзии. Во второй книге элегий (около 26–24 годов) уже заметно движение к расширению тематики. Проперций специально сочиняет помпезную элегию, в которой славит Августа и дает торжественное обещание изменить жанр своих произведений:
На Геликоне пора нам иные слагать песнопенья
И гемонийских коней выпустить в поле пора.
Любо мне вспомнить теперь могучую конницу в битвах,
Любо мне римский воспеть лагерь вождя моего.
Если не хватит мне сил, наверное, будет похвальна
Смелость: в великих делах дорог дерзанья порыв.
Пусть молодежь воспевает любовь, пожилые — сраженья:
Прежде я милую пел, войны теперь воспою[498].
Следует здесь же отметить его замечательную элегию, посвященную описанию великолепного храма Аполлона на Палатине, построенного по приказу Октавиана и освященного в честь годовщины битвы при Акции[499]. Однако еще в седьмой элегии второй книги мы внезапно сталкиваемся с критикой в адрес принцепса по поводу его закона о браке:
Кинфия, рада теперь ты, конечно, отмене закона:
Долго ведь плакали мы после изданья его, —
Как бы он нас не развел. Но, впрочем, Юпитеру даже
Любящих не разлучить против желания их.
Правда, Цезарь велик, но величие Цезаря в битвах:
Покорены племена, но непокорна любовь[500].
Семья Проперция пострадала от гражданских войн, и неудивительно, что поэт еще долгое время с недоверием относился к Августу и его реформам, выражая таким образом свою неудовлетворенность реальной действительностью.
Обещание Проперция «петь войны» осталось до конца невыполненным, и он не стал эпическим поэтом. Он вновь и вновь продолжал воспевать Кинфию и признавал, что не в состоянии что-либо сделать с собой, поскольку всецело охвачен подлинной страстью и опьянен любовью.
В начале третьей книги элегий, созданной в 23–22 годах, Проперций лукаво заявляет, что бог Аполлон как покровитель искусств запрещает ему становиться эпическим поэтом[501], и тут же, как бы колеблясь, разражается элегией в честь Августа[502]. Однако уговоры Мецената становились со временем, вероятно, всё настойчивее, и в итоге Проперций специально посвятил своему доброму и терпеливому покровителю вторую элегию, в которой вновь постарался обосновать свой отказ восхвалять деяния Августа, но уже в более мягкой форме:
