Райгеслина предложила применить для перевозки того мула, что безучастно скучает в стойле и используется главой семейства для кручения измельчителя яблок для сидора и для затягивания сокодавительного пресса. Но у этого мула была одна особенность: кроме как идти по строго определенному кругу и отгонять хвостом мух, он больше не мог делать совершенно ничего. Он просто был не обучен идти под оглоблей, его даже для работы в поле не использовали, ибо, выходя на незнакомые ему просторы, мул начинал упрямиться, стоять на месте и надсадно хрипеть. У этого глупого мула даже имени не было.

Тогда телегу взялся везти Райгебок.

– Нет, сын, тебе нельзя, – ответил отец, с презрением беря мертвого угря за жабры. Рыба была мертва, поэтому неопасна. Ее бирюзовое сияние померкло, смертоносный хвост безжизненно болтался. Отец откинул угря подальше в кусты лебеды. – Я не хочу, чтобы ты появлялся в городе, там многолюдно. Ты понимаешь, о чем я?

Монстр понимал. Он никогда не бывал ни в Лойонце, ни в каком-то другом поселении. Кроме как в окрестностях Аусерта да приютившейся неподалеку за заросшим кувшинками прудом деревушки Штросси, никто никогда не видел Райгебока и не слышал о нем. Такие мелкие поселения как Аусерт вообще мало контактировали между собой, а то, что Аусерт располагался в отдалении от относительно крупных поселений, зато близко к Нольфу, он был почти в некоей изоляции. Местность вокруг была преимущественно болотистой да лесистой и труднопроходимй. Путь до Лойонца был, пожалуй, единственным, на котором можно было иногда встретить людей. Появление Райгебока в крупном городе может закончиться очень скверно. Отец не раз говорил, что видел на главной площади Лойонца одно небывало страшное чудовище в клетке и больше всех на свете боялся, что та же участь может постигнуть и его необычного ящерообразного сына. По словам отца, чудовище было похоже на морщинистую летучую мышь гигантских размеров и с восемью паучьими лапами. Из пасти летучей мыши беспрестанно струились шипящие на солнце слюни и она что-то пищала, стараясь повторить звучание человеческой речи. На потеху публики чудовищу бросили мертвого младенца, найденного накануне в канаве, и летучая мышь облизывала его длинным гибким языком.

Это было неправдоподобно, но отец настаивал, что именно это он и видел. Правда, признавался, что перед этим в местной таверне запил жаренного пескаря, фаршированного перепелиными сердечками, и миску оливок двумя кувшинами неразбавленного водой пива, отмечая прибыльную продажу партии угрей рыцарскому ордену Триумфального Беркута по полуторной цене.

Подумав, Райгебок предложил отвести телегу еще до начала открытия ярмарки, пока на подступах к Лойонцу еще никого нет, лучше всего если это будет предрассветный час (вот как сейчас или даже раньше). Обождать ярмарку в надежном укрытии, а потом так же в темное время суток вернуться домой.

Отец задумался. На Черном Носе он добрался бы до Лойонца меньше чем за сутки, то-есть, оказался бы у городских стен следующей ночью. Немного отоспался бы на местном постоялом дворе и поздним утром (ярмарка начинается ближе к полудню) вывел бы товар на площадь. По опыту зная, что его угрей расхватят в один момент, Райгемах не планировал задерживаться в городе даже до вечера. Обратно он возвратился бы завтрашним поздним вечером или ночью. Так было всегда. Но тогда был Черный Нос и отец знал с какой скоростью он мог его гнать, а как побежит Райгебок? Может ли он двигаться со скоростью запряженного быка? Монстр ответил, что сможет.

– В таком случае давай готовиться к дороге, – решил отец. – Отрежь от быка задние ноги, отдай матери, это мы съедим. Хвост подари Райгетиллю, пусть сделает себе плеточку. Остальное можешь скушать, это придаст тебе силы на дорогу. Бычью голову тоже не выкидывайте. Райгедон, ты меня слышишь? – позвал отец близнеца Райгебока, – Остаешься за старшего, отрежь бычью башку и отнеси в таверну «Гусь и Тетерев» к Пуггелоту, продай ему ее за серебряный маар и купи себе новую накидку от ветра, эта уже вся рваная.

– Пап, а зачем Пуггелоту бычья голова? – спросил Райгедон, стыдливо прикрывая здоровенную дыру в своей накидке.

– Как зачем? Там язык, мозги, глаза! Ты знаешь, какие блюда может приготовить толстяк Пуггелот из бычьих мозгов!

– Только будьте осторожны, – сказала мама супругу и Райгебоку. – Не попадайтесь никому на глаза.

– Я знаю объездные пути, куда бы мы могли свернуть, – ответил отец, – если кого-то заприметим.

– Можно мне с вами? – попросился Райгедон, которому, не желалось отрезать от мертвого быка голову и тащиться с нею в таверну.

– Не сегодня, сынок. Обещаю, что буду тебя брать, когда купим нового быка и поездки будут не такими опасными как эта. Я куплю тебе с Райгетиллем медовых лепешек.

Хозяин этих земель Его Светлость герцог Ваершайз, например, отличающийся своим необъяснимым упрямством и самовлюбленностью, впрягал в свою повозки рабов и вассалов. Он был такой один в своем герцогстве, остальные же крестьяне и горожане по обыкновению для перевозки использовали быков, мулов или ослов. Повозка же, что лихо двигалась по ухабистой дороге от деревушке Аусерт, что нашла свое место у самой границе мира до города Лойонца, была запряжена невиданным по своему уродству созданием, не то ящером, не то человеком, не то еще кем-то страшным и отталкивающим.

Так вот в Лойонц (в окрестностях которого, к слову, стоял замок герцога Варшайза), поскрипывая деревянными соединениями, ехала повозка, запряженная монстром. Страшнее чудовища, нечеловеческие мышцы которого выпирали из кожи, защищенной от внешней среды грязно-зеленой крупной как вилидергонская серебряная монета, чешуей с характерным радужным рисунком. Монстр был одет в короткие, специального покроя с вырезом для толстого хвоста льняные шаровары. Вошедшие в моду облегающие чулки, прикрепляющиеся тесемками к брэ, монстру не подходили, они мгновенно рвались. К тому же, это удовольствие не дешевое и обычные крестьяне обходились одними брэ или шароварами. На монстре была одета свободная рубаха, подпоясанная на животе тесемкой. Головного убора не было. Для этого бы пришлось идти к шляпнику и пугать его тем, что придется прикасаться к этой здоровенной чудовищной голове, чтобы сделать мерки. Монстр Райгебок и обувью не пользовался, хотя бы и потому, что ни один башмачник не смог бы сшить что-то подходящее на его трехпалые ступни, заканчивающиеся панцирными когтями.

Райгебок, взяв повозку за тяговые ремни, бежал на полусогнутых ногах. Разумеется, ни о каком ярме и речи быть не может. Ни хлыста, ни хворостины. Не хватало еще, чтобы отец впряг родного сына как настоящего быка.

Повозка тоже была весьма необычна. Несколько десятков наполненных речной водой телячьих желудков, светящиеся изнутри голубовато-зеленоватым сиянием, аналогов которому никто не знал. Мешки были накрыты добрым отрезом специально выпачканной в грязи парусины, чтобы свечение ни так бросалось в глаза.

Отец, привалившись на тюки с едой и кое-какими взятыми с собой вещичками, пожевывал кедровые орешки и только подсказывал Райгебоку какое направление ему выбирать на перекрестках или на участках дороги, где им могли встретиться люди и где надо свернуть в сторону. Повозка мчалась быстро, проворнее, чем если бы в нее был впряжен тяжелый бык Черный Нос, дни которого так внезапно были сочтены этим еще дорассветным утром.

Поняв на полпути, что с таким темпом они доберутся до Лойонца гораздо раньше чем надо, Райгемах приказал сделать привал, спрятаться в лесу и дождаться темноты, потому, что дальше будет больше поселений, а значит и встречающихся людей. Воспользовавшись случаем, Райгебок съел остатки взятого с собой Черного Носа и запил их ключевой водой. Райгемах тоже перекусил и даже вздремнул. Дождавшись заката, они вновь тронулись в путь, который пролегал через лес, где в темное время суток разбойников было больше чем белок на деревьях. Каждый уважающий себя крестьянин, днем возделывающий огород, ночью, взяв цепы и вилы, таится в черных кустах, выжидая хоть кого-нибудь, кого ночь застигла в лесу. Надо ли говорить, что по ночам люди избегали появляться на лесных дорогах, а от отчаяния и скуки крестьяне-разбойники нападали друг на друга, а зачастую даже просто обменивались вещами между собой, чтобы не возвращаться к своим женам с пустыми руками.