В конце 1917 года к большевикам пришла помощь откуда не ждали. Непременный секретарь Академии наук Сергей Фёдорович Ольденбург предложил им экспертные услуги этнографов, географов, лингвистов и других ученых, большинство которых в прошлом верно служило царю. Среди этих экспертов были ведущие политические фигуры недавно свергнутого Временного правительства. Ольденбург являлся членом Конституционно-демократической (или кадетской) партии и называл себя конституционным монархистом. Он и его коллеги противостояли большевикам как экстремистам и знали, что большевики называют их классовыми врагами. Но вместо бегства из России или сотрудничества с антибольшевистскими силами они активно искали альянса с новой властью. В этом альянсе они видели возможность не только помочь России в войне, но и сохранить свои научные учреждения, а также реализовать свою собственную революционную повестку – с помощью научных знаний превратить Россию в современную страну39. Большевики, в свою очередь, признавали Ольденбурга и его коллег ценными источниками крайне нужной информации о землях и народах Российской империи. Две комиссии Академии наук уже составляли этнографические и экономические описания России, которые сам Ленин объявил необходимыми.

Альянс между большевиками и либеральными экспертами облегчался тем, что Ольденбург и Владимир Ульянов были знакомы лично. Впервые они встретились в 1891 году40. Ольденбург незадолго до того вернулся из двухлетней поездки в Париж, Лондон и Кембридж, заканчивал работу над диссертацией по востоковедению и преподавал индийские языки и индийскую литературу в Санкт-Петербургском университете. В возрасте 29 лет он уже был автором опубликованных трудов и пользовался международной известностью41. Ульянов, студент-юрист, исключенный из Казанского университета за революционную деятельность, незадолго до того получил разрешение сдать экстерном экзамены по юриспруденции в Санкт-Петербургском университете. В марте 1891 года 21-летний Ульянов отправился в Петербург сдавать экзамены и в столице посетил Ольденбурга42. Он надеялся больше узнать о своем брате Александре, казненном в 1887 году за участие в неудавшемся заговоре с целью убийства царя Александра III. Александр Ульянов учился в Санкт-Петербургском университете в 1880‐х годах и вращался в одних кругах с Ольденбургом. Оба были членами Студенческого научно-литературного общества – братства и пристанища либеральных и радикальных идеалистов43.

Ольденбург и Владимир Ульянов принадлежали к одному и тому же узкому кругу образованных людей («обществу»), недовольных тем, что воспринималось ими как политическая, социальная и экономическая «отсталость» России от Запада. Оба критиковали царский режим, ратовали за рациональное государственное управление и научно обоснованные реформы. Оба были в широком смысле западниками, поклонниками Великой французской революции, разделяли секулярное (материалистическое) мировоззрение и жаждали увидеть преобразование России. Но представляли себе это преобразование Ольденбург и Ульянов по-разному и выбрали для себя разные жизненные пути. Ульянов прошел через русское и европейское революционное подполье: тюрьму, сибирскую ссылку и наконец европейскую эмиграцию44. В Европе он опубликовал свою работу о стратегии революции под псевдонимом Ленин. В то время как Ульянов мечтал о свержении правительства империи, Ольденбург делал в ней быструю академическую карьеру. В 1901 году он стал членом Академии наук, а в 1904‐м был назначен ее непременным секретарем45. После 1905 года он все больше участвовал в работе Императорского Русского географического общества (ИРГО).

К 1905 году Ольденбург и Ульянов прочно утвердились на своих жизненных путях и в политических взглядах; в течение следующих десяти лет оба, каждый по-своему, изучали «национальный вопрос» в Российской империи. Бóльшую часть времени с 1905 по 1917 год Ульянов жил в Западной Европе и в Австро-Венгерской империи, дискутируя с другими социалистами и развивая свою собственную теорию о роли национальных движений в социалистической революции. Ольденбург же провел эти годы в России, организуя экспедиции для изучения земель и народов империи. Когда в ноябре 1917 года они с Ульяновым возобновили знакомство, то обнаружили, что оба в сходной мере ценят потенциал научного государственного управления и разделяют интерес к национальному вопросу. Они наладили рабочие отношения между радикальными революционерами и либеральными экспертами – отношения, повлиявшие на самое формирование Советского Союза.

В этой главе советская национальная политика рассматривается как продукт сотрудничества между большевиками и имперскими экспертами – двумя группами, чьи идеи оформились в более широких общеевропейских рамках и кристаллизовались после Первой мировой войны. В отличие от многих других исследователей советской национальной политики, которые начинают с 1917 или 1923 года и рассматривают Ленина и Иосифа Сталина как единоличных архитекторов советской политики и практики, в этой главе я уделяю основное внимание периоду между 1905 и 1917 годами и сплетаю воедино два отдельных, но взаимосвязанных сюжета46. Первый из них – история того, как большевистские теории национализма и национальных движений развивались в ответ на интенсивную политизацию «национальной идеи» в Европе. Второй – как европейские идеи Volk («народа»), «нации» и научного управления империей были принесены в Россию группой этнографов и других экспертов. Два этих сюжета сливаются в один после октября 1917 года, когда большевики и эксперты объединились и стали вырабатывать уникальный «советский» подход к народам Российской империи, опираясь на целый ряд европейских и российских практик и идей (в том числе теории Маркса и Энгельса) и реагируя на ситуацию на местах, в том числе на появление новых национал-сепаратистских движений, которые и сами черпали вдохновение из европейского контекста. Большевики и эксперты преследовали разные, взаимно конфликтующие долгосрочные цели. Но в 1917 году те и другие отложили свои разногласия и начали работу по трансформации бывшей Российской империи в многонациональное государство нового типа, основанное не на «Боге» и «царе», а на секулярной идее прогресса.

После неудавшейся революции 1905 года национальный вопрос в Российской империи стал привлекать все большее внимание властей. Газеты сообщали, что в западных областях, Закавказье и даже Сибири демонстрации в том году приняли «национальный характер». Царь Николай II попытался удовлетворить нерусское население империи, гарантировав ему участие в новом конституционном собрании – Государственной думе47. Но национальные партии, вышедшие на сцену в 1905 году, ставили перед собой более амбициозные цели: они требовали у царя даровать национальностям империи культурную и (в какой-то форме) политическую автономию. Эти партии были довольно малы и не представляли массовых движений, но после 1905 года приобрели непропорционально важную роль в политической жизни империи. Некоторые из них стремились пройти в Думу и проходили. Другие не участвовали непосредственно в политике империи, но разрабатывали свои программы в европейской эмиграции; входившие в их число социалисты братались с российскими социал-демократами48.

Большинство национальных политических партий империи основывали свои программы на предложениях, сделанных в предшествовавшие десять лет национальностям Австро-Венгерской империи. Некоторые воспроизводили положение, выдвинутое австрийскими социал-демократами на Брюннском конгрессе 1899 года: национальностям полагаются национально-территориальные автономии – административные регионы, выделенные на основании этнографических критериев49. Другие усвоили требование, высказанное на Брюннском конгрессе южными славянами: каждая национальность должна обладать экстерриториальной (культурной) автономией, или «самоуправлением в языковом и культурном отношении» независимо от территориальных делений. Югославянское предложение (позже принятое и развитое австрийскими социал-демократами Отто Бауэром и Карлом Реннером) стало ключевым пунктом национальной программы Еврейской социалистической партии – Бунда; позже Бунд распространил его среди других национальных партий Российской империи50.