Для меня большая честь издать русский перевод «Империи наций» в «Новом литературном обозрении». Хочу поблагодарить Роберта Ибатуллина за отличную работу над переводом на русский язык, а Анну Абашину и Ирину Жданову за скрупулезную редакторскую работу. Было очень приятно работать с ними от начала до конца. Я признательна Сергею Абашину за то, что он поделился своим опытом в разъяснении некоторых исторических вопросов. За помощь в доработке перевода я также благодарна Бенджамину Рифкину, Вилларду Сандерленду и особенно Ирине Шевеленко за щедрость, с которой она отвечала на мои многочисленные вопросы. Мне действительно повезло с такими замечательными коллегами.

АО – автономная область

АССР – Автономная Советская Социалистическая Республика

ВЦИК – Всероссийский центральный исполнительный комитет

Госколонит – Государственный колонизационный научно-исследовательский институт

Госплан – Государственный плановый комитет

ЗСФСР – Закавказская Социалистическая Федеративная Советская Республика

ИАЭ – Институт археологии и этнографии

ИПИН – Институт по изучению народов СССР (ранее – КИПС)

ИРГО – Императорское Русское географическое общество

КЕПС – Комиссия по изучению естественных производительных сил России (позже – СССР)

КИПС – Комиссия по изучению племенного состава населения России

ЛОНО – Ленинградский отдел народного образования

МАЭ – Музей антропологии и этнографии

Наркомнац – Народный комиссариат по делам национальностей

Наркомпрос – Народный комиссариат просвещения

НКВД – Народный комиссариат внутренних дел

РСФСР – Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика (до 5 декабря 1936 года – Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика)

СОПС – Совет по изучению производительных сил СССР

ССР – Советская Социалистическая Республика (ранее – Социалистическая Советская Республика)

ЦИК – Центральный исполнительный комитет СССР

ЦСУ – Центральное статистическое управление

1991‐й был годом необыкновенных событий – таких, как коллапс и распад Советского Союза и официальное завершение холодной войны. Геополитическая карта Европы и Азии изменилась стремительно и радикально. Западные наблюдатели с трепетом, тревогой и недоумением смотрели на подъем национальных движений, возникновение межнациональных конфликтов и формирование новых национальных государств на территории бывшего СССР. Многие политики, журналисты и ученые, привыкшие воспринимать Советское государство как монолит и мысленно отождествлять «русских» и «советских», спрашивали: «Откуда взялись все эти нации? Что за государство был Советский Союз? В чем вообще состояла суть советского социалистического эксперимента?» Когда в 1994 году я впервые ступила под своды архивов бывшего СССР и начала исследовать институциональные, политические, социальные и научные процессы, сформировавшие Советский Союз, я задавалась, в частности, и такими вопросами. Именно вокруг них выстроена эта книга.

Сейчас, наверное, сложно вспомнить, насколько поражены были люди распадом Советского Союза по национальным границам в 1991 году. Но даже самые проницательные из тех, кто наблюдал за происходившим в СССР, были шокированы, и не без оснований. Десятилетиями национальные конфликты и национальные противоречия внутри Советского Союза оставались белым пятном истории. На протяжении холодной войны большинство западных историков СССР уделяли основное внимание России и русским. Строго говоря, и в те годы на Западе вышло несколько блестящих монографий о нерусских народах СССР, а после советского вторжения в Афганистан европейские и американские ученые написали много важных работ об исламе при коммунистическом режиме2. Однако такие работы создавали свои собственные области исследования за пределами мейнстрима и не были интегрированы ни в один из конкурирующих «главных нарративов» о большевистской революции. Кроме того, эти работы отражали общие предрассудки своего времени. Во многих из них нерусские национальности изображались как беспомощные жертвы «советско-русского» правления и узники советской «тюрьмы народов», непричастные к революции. В большинстве работ применялся подход «сверху вниз» и не уделялось внимания сложной природе интересов и конфликтов локального уровня3.

Как можно объяснить это смешение «русского» и «советского»? В чем причина относительно слабого интереса большинства западных ученых к нерусским национальностям СССР в период холодной войны? До некоторой степени эта ориентация на «Россию» отражала практические соображения. Ученым было довольно сложно получить доступ к архивам Москвы и Ленинграда и практически невозможно – к архивам национальных республик. Но еще важнее, что эта ориентация вытекала из восприятия СССР сквозь призму холодной войны. Из-за участия СССР и США в конфликтах по всему миру западные наблюдатели привыкли воспринимать «советских» как единое целое, диаметрально противоположное «американцам». Советское руководство, со своей стороны, поддерживало эту точку зрения, провозглашая существование единого «советского народа»4.

Конец советского режима привел к значительному сдвигу парадигмы. На руинах советского колосса вырастали новые национальные государства, и в связи с этим появились новые работы, содержавшие тезис, который был в то время спорным и оригинальным, – что советский режим сознательно «создавал» территориальные нации. Согласно одной из этих работ, большевики проводили политику «компенсаторного нациестроительства», активно «создавая» многие из этих национальностей (например, узбеков и белорусов), которые затем провозгласили независимость на фоне экономического и политического коллапса СССР5. Тем временем, пока западные ученые писали о неожиданно «прогрессивном» характере советской национальной политики, политические лидеры и ученые в постсоветских национальных государствах заговорили на языке деколонизации, приветствуя гибель коммунистической империи, насильственно подчинившей нерусских воле Москвы6. Создавая постколониальный нарратив, эти лидеры и ученые опирались на западные работы, написанные в разгар холодной войны и характеризовавшие Советский Союз как колониальную империю и «разрушителя наций»7.

Следуя течениям научной мысли, имевшим место после 1991 года, историки оживленно дискутировали, был ли СССР империей, государством-«нациестроителем» нового типа или некой комбинацией того и другого. Некоторые ученые подходили к этому вопросу компаративно, очерчивая типологию «наций» и «империй» и затем рассуждая, под какую категорию подпадал Советский Союз8. Другие изучали теоретическую литературу о нациестроительстве, национализме и колониализме, заимствуя из иных исторических контекстов модели и ключевые фразы для описания советской политики и практики, и выдвигали тезисы о советском случае большей частью на основе аналогий9. И наконец, третьи искали корни советского подхода к «национальному вопросу» в широком контексте «европейского модерна»10. Все эти авторы рассматривают СССР в более общем международном контексте, воздерживаются от заявлений об исключительности советского опыта и (справедливо) трактуют советский подход к национальному вопросу как ключевой для нарратива о большевистской революции. Но когда дело доходит до обсуждения уникальной формы Советского государства и сущности советского режима, все перечисленные подходы в конечном счете оказываются более описательными, чем объяснительными.