Янка замерла, словно окаменела. Матвей направил дрожащую от нетерпения головку прямо по центру, прицелился… и не смог сходу войти. Словно наткнулся на упругую преграду, которая не впустила, не позволила. Ткнулся ещё раз, ещё, а потом Янка завизжала дурным голосом. Голову обожгла резкая боль, и Матвей выпустил гладкие скользкие от воды бёдра, схватился за лоб, по которому нехило прилетело баллончиком с пеной для бритья.

– Ты чего? – попытался он вякнуть, но его не услышали. Янка вопила, как резаная, а вдогонку баллончику полетели прямо в голову кусок мыла, шампунь, гель-душ и даже мочалка. Всё это время Матвей молча отступал к двери, прикрывая лицо, и выдохнул, только когда оказался в коридоре. Визг тут же смолк. Твою дивизию, соседи подумают, что тут кого-то убивают!

Он медленно сполз по стеночке, совершенно охренев и обессилев от такого приёма, и потёр ладонью лоб. Шишка будет, к гадалке не ходи. Да что ж такое? Что стряслось с этой девчонкой? Всегда такая ласковая, готовая к сексу, часто даже больше, чем он сам, а тут орёт, дерётся, а дырочка словно сама обратно заросла целкой… Стоп. Он-то точно не сумасшедший! Он сам лишил Янку девственности два года назад! В первый раз у них всё так и было – не войти сходу, пришлось пальцами работать и куни делать одновременно. Такая же словно резиновая преграда… Но ведь женщина не может стать опять девочкой! Ну, без операции, конечно. Но никаких операций быть не могло, до Мишаниной днюхи они с Янкой занимались любовью дома, на диване, а после днюхи Матвей привёз любимую сразу домой и не оставлял ни на минуту!

Нет, всё это просто бред! Во-первых, зачем Янке вновь становиться девственницей, разыгрывать спектакль, притворяясь древнерусской девицей, да ещё и отказываться от секса? Во-вторых, даже если на минуточку предположить, что её настигла психическая болезнь, то как всё можно было провернуть чисто физически? В-третьих… Ну, не зря же его посетило ощущение, что перед ним сестра-близнец Янки! Но бред, бред и белочка! Теперь что, придётся поверить в попаданку из другого… мира? Измерения? Вселенной? Из прошлого?

Бред.

Шум воды стих, и через пару секунд дверь медленно открылась. Матвей поднял взгляд и увидел Янку (или не Янку?) со шваброй наперевес. Лицо её выражало отчаянную решимость дорого продать свою девичью честь (девичью? блин!), если он снова полезет с недвусмысленными намёками и жестами. С минуту они смотрели друг на друга, и Матвей всё отчётливее сознавал: ему просто необходимо всё понять и как-то проверить. Как-то, значит, совершенно точно. Плева… Ну окей, кто знает, может, зарастание и возможно. Нужно найти что-то конкретное, физическое, что точно никак не имеет права измениться…

Он поднял руки вверх, ладонями вперёд, как для полиции:

– Спокойно. Поставь швабру, я ничего тебе не сделаю. Я просто встану, и мы пойдём поговорим в комнату.

Янка помотала головой, из чего Матвей заключил, что палку она не бросит, и кивнул:

– Ну, хорошо, хорошо. Пойдём сядем и обсудим всё.

Очень медленно, чтобы случайно не нарваться, он поднялся и первым пошёл в комнату. Янка последовала за ним, придерживая одной рукой простыню, обмотанную вокруг тела, а другой – швабру в весьма угрожающей позе. Матвей сел в кресло и указал любимой (незнакомой?) на диван. Янка примостилась на самом краешке, видно, чтобы быстрее можно было слинять в случае агрессии. Матвей кашлянул:

– Яна, что случилось? Зачем ты меня ударила?

– А пошто ты меня снасильничать хотел? – жалобно ответила она. – Коли ты мой суженый, должен понять – я себя блюду, свою честь, до самой свадьбы! А ты вона как, подлез и хотел взять всё без обязанности… Пошто, молви?

– Значит, ты не Яна?

– Богдана я. Богдана Борковичева, в крещении Евдокия, дочь боярина Всеслава Боркова, полновластная хозяйка Боркова Городища, – ответила она и даже выпрямилась, задрала подбородок, чтобы доказать свою значимость.

– Хорошо, допустим. Можно, я проверю кое-что? Ну, я же не могу просто так поверить тебе, без доказательств.

Матвей встал, игнорируя угрожающе качнувшуюся швабру, и указал на ногу девушки:

– Шрам. У Яны шрам на правом бедре. Мы летом катались на роликах, и она неудачно упала – бедром о бордюр. Располосовала кожу, пришлось ехать в больницу и зашивать. Остался шрам. Можно, я посмотрю?

Она (Яна? Богдана?) подумала немного и кивнула. Сама аккуратно приподняла простыню, оголив ногу, причём лицо залилось краской и стало таким милым, словно у маленькой девочки. Ещё немного… Ещё чуть выше… На две ладони над коленом. Длинный, чёткий поперечный и чуть косой розовый шрам должен быть тут. Но кожа ноги оказалась девственно чистой. Волосатой даже. Янка всегда депилировала ноги воском. Раз в неделю. Два дня назад её ляжки и икры были гладенькими, будто попка младенца. А теперь поросли тёмными волосками…

Это не Янка.

Это другая девушка, похожая на зайчону как две капли воды, и в то же время с явными отличиями.

Богдана из какого-то там Боркова Городища.

И Матвею очень сильно захотелось возопить: «Пошто?»

Но вместо этого он просто сидел и смотрел на… Богдану очумело, ещё не сообразив, что ему делать дальше, ещё не задумываясь о том, где теперь его Янка, ещё не представляя, какие испытания принесёт это событие в его жизнь.

Очнулся только, когда услышал плеск воды где-то поблизости. Машинально встал, пошёл на кухню, в туалет. Отметил, что в унитазе плещется не смытое гуано, нажал на кнопку и подумал, чему ещё придётся учить эту древнерусскую деву. И где может течь вода… А потом с ужасом вспомнил про ванну.

– Твою мать! Твою мать! Мать твою!

Чуть не поскользнувшись на – слава всем богам небольшой – лужице на полу в «умывальне», Матвей резво завернул кран и, не засучив рукав, нырнул рукой прямо в воду, точь-в-точь зимородок за рыбёшкой. Отодрал пробку от слива и выдохнул, чувствуя, как пот кубарем катится по лицу. Удалось избежать катастрофы. Первой, очевидно, но не последней… Матвей бросил три полотенца из бачка на пол, придавил ногой, чтобы впитывали лужицу, и вернулся в комнату, горя желанием высказать всё матом своей новой сожительнице.

Богдана деловито перебирала Янкины шмотки в шкафу, оценивая длину, и, вытащив юбку, которую зайчона терпеть не могла, обернулась к Матвею:

– Молви мне, суженый. Ты мне поверил, а как мне тебя признать? Всё туточки выглядит бесовски. Может, и ты бес али сам диавол во плоти?

– Тьфу ты! – с досадой сплюнул Матвей. – Демоны замуровали, блин! Ага, вот что крест животворящий делает!

И спохватился. Спокойно, только спокойно. Девушка растеряна. Надо её успокоить, надо как-то разрядить ситуацию… Доказать, что он не демон? Да легко.

Матвей оттянул ворот свитера и показал золотой крестик на цепочке:

– Вот, видишь? Я крещённый. Правда, в церковь не хожу, в бога не верю особо, но меня крестили. Сойдёт?

Богдана приблизилась несмело, протянула руку, касаясь крестика, и кивнула со вздохом облегчения:

– Сойдёт. Диавол не смог бы носить святой крест.

– Ну тогда… Ты водку пьёшь?

«Иван Васильевич, вы водку пьёте? – Анисовую».

– Что такое водка? – подняла любопытный взгляд Богдана.

– Алкоголь. Чтобы выпить и расслабиться, – он щёлкнул по горлу, не зная, как ещё объяснить. Она махнула рукой:

– Мёд пью. Пиво если маленько…

– Пиво есть. Пошли на кухню, поговорим за бокалом.

– Пошли, – согласилась Богдана, украдкой повторяя его жест пальцами по горлу.

Матвей покачал головой, вытаскивая из-за системного блока початую бутылку водки. Что там говорят, обращаясь к богу? Спаси и сохрани, чо…

Обоз остановился на привал, когда солнце поднялось над горизонтом на две ладони. Я машинально высчитала, вытянув пальцы, что сейчас часов девять утра. Папа научил когда-то давно, в детстве. Как сказал Яромир, мы преодолели уже полпути. Осталась одна ночь, и мы в Белокаменной. Дружинники разбили лагерь на удивление быстро – все работали так слаженно, что я аж загляделась на этот танец. Раз, два, вот уже и шатёр над санями, костёр большой зажжён, снег вытоплен, вода булькает в котелке, а лошади гуртом пасутся у деревьев. У каждой на шее холщовый мешок, в котором с шелестом пересыпается овёс.