— Что? — Не удержался и переспросил.

— Что слышал, — ничуть не меняя тона, ответила мама, — ты здесь прописан, и это нам мешает. Тебе больше четырнадцати, выписать тебя можно только с твоего разрешения.

— И ты хочешь, чтобы я дал на это согласие? — Никак не мог взять в толк я.

— Конечно, я этого хочу, что за глупый вопрос? Подпиши бумаги и можешь катиться хоть на все четыре стороны. Даже могу пообещать, что тебя больше не побеспокоим. Мы с Серёжей решили уехать в город поменьше, здесь ему не устроиться на нормальную работу.

— Пить меньше надо, — в прострации буркнул я в ответ.

Если бы я смотрел на маму, то точно бы знал, что она зло сощурилась, сделавшись совсем некрасивой и старой. Она всегда болезненно воспринимала любые комментарии в адрес любимого мужчины. При этом она не брала в расчет то, что он ей изменяет, сколько они вместе, уходил из дома на добрый десяток лет, а потом и вовсе запил, окончательно сев маме на шею. Любовь бывает очень и очень зла. Особенно к тем, кто с объектами этой самой любви оказываются в непосредственно близости.

— Не смей свой грязный рот раскрывать в адрес отца, мелкая неблагодарная дрянь!

Честно говоря, я почти ничего не почувствовал, слышали от нее и похуже. И отвечал я тоже, скорее на автомате.

— Да какой он мне, к чертям, отец? Я его знать не знаю.

— Так тебя здесь ничего и не держит! — Вдруг успокоилась мама и заговорила почти елейным голосом. — От тебя требуется пара подписей и всё.

Я действительно не знал, что могу ей на это ответить. Просто, что мне ей ответить? Не могу взять себя в руки, чёрт. Почему это все еще так больно? Почему она так поступает? За что? Ведь мама ни на секунду не сомневается, что я подпишу всё, что она скажет, а потом так же, ни секунды не раздумывая, она уедет, забыв о моем существовании. Я ей не нужен. Не нужен совсем. Моя прописка мешает ей квартиру продать. Так просто… она от меня отказалась.

Я раздумывал еще с минуту, а после кивнул головой, оповещая, что сделаю то, что она от меня хочет. Сопротивляться просто не было смысла. Цепляться за это место, не давать ей уехать, все это так мелочно и глупо, настолько бессмысленно.

Дальше я почти не слушал того, что она говорит. Мне было совсем не интересно, как они собираются всё проворачивать. Уловил только, что она обещала решить все в отсутствии «Сереженьки», то есть побыстрее. Тиканье настенных часов и радио, что вещало где-то в дальней комнате, сейчас были куда громче ее голоса, для моего воспаленного сознания она перестала существовать.

Почему? Почему, несмотря на то, что я всегда знал, как она ко мне относится, я чувствую себя преданным? Почему мне так больно от того, с каким равнодушием она рассказывает мне, как именно лишит единственного сына квартиры на добровольной основе ради призрачного шанса на счастье с залетным алкашом?

Пообещал подписать все документы, когда они будут готовы, и в прострации вышел из квартиры, не попрощавшись. Было уже около четырёх часов.

На улице я еще раз обернулся на этот старый и запущенный дом, в котором полно было всякой швали, такой, как мой пьяница-отец. Но, несмотря на это, в половине окон горел теплый желтый свет, было хорошо слышно смех с первого этажа, а к самому дому подходила девушка с легкой улыбкой и маленькой собачкой. Ее радости не мешало то, где она живет, да и той семье, что было видно из окна, едва ли что-то мешало быть счастливыми. Можно, конечно, сколько угодно думать, что это убогое место, и я ничего не теряю, навсегда его лишаясь, только вот что может быть глупее, чем врать самому себе? И этот старый обшарпанный дом был именно домом для множества людей со счастливыми и не очень судьбами, он хранил в себе множество тайн и историй, он прятал от дождя и холода, и за столом в одной из квартир наверняка праздновали Новый год и Дни рождения не одно поколение чьей-нибудь семьи.

Не имеет значения, где ты живешь, главное - с кем. В этом доме тоже можно быть счастливым, просто это совсем не моя история. Просто мне не нашлось там места, так же, как не находится мне места где-либо еще.

Ни на что не обращая больше внимания, я поплёлся в свою съемную квартиру, остановился лишь в каком-то переулке и пытался сдержать слёзы. Сам не знаю, как сюда попал.

С размаху ударил кулаком о грязную стену, разбивая костяшки в кровь моментально, но все же сдерживая стон. Саднило чудовищно, и запоздало пришла мысль, что было бы, если бы сломал палец, например. Впрочем, сейчас это не имело никакого значения, вот совершенно. Болела голова, и этой самой головой хотелось удариться о стену вслед за рукой, так же, с размаху. Мне было так чертовски плохо, как наверное, не было еще никогда. Глаза заволокла влага, я не плакал, но это не мешало им быть такими влажными.

Поворачиваюсь и прислоняюсь к стене спиной, плевать, что она грязная, а куртка новая. Глубоко вздыхаю, и в больной голове раздается мысль, возможно, всё это к лучшему. В конце-то концов, что изменится? Что сегодня изменилось? Только то, что я получил ещё одно подтверждение и так давно известному мне факту. Я никому не нужен.

Не выдерживаю и все-таки ударяюсь о стену головой, пускай и не так сильно, как хотелось бы. Хотелось бы насмерть.

— Блядь, — услышал я сквозь шум в ушах знакомый голос.

Оборачиваюсь на звук и бесцельно пялюсь в одну точку. Точкой был чертов незабвенный Влад Доронин, что сидел на грязном асфальте всего в паре метров от меня и пристально смотрел в ответ. Возможно, куда лучше осознавая, что именно он делает. Интересно, как давно он здесь сидит, черт возьми? Весело ли ему было наблюдать за моей истерикой? Почему даже в грязном неизвестном мне переулке, когда мне так чертовски плохо, я вынужден был на него наткнуться, все обязано было стать еще хреновее?

И это так ужасно злило, что губы против воли искривила злая усмешка. Уверен, в купе с мокрыми от невыплаканных слез глазами и разбитой в кровь рукой, усмешка была скорее жалкой, да и я, наверняка, смотрелся очень жалко. И я даже не знал, кого мне за это ненавидеть.

Влад, ничего не сказав и не оторвав своего взгляда, встал и медленно подошел ко мне настолько близко, насколько это вообще было возможным. Только не сейчас, пожалуйста. Просто, пожалуйста. Меня не хватит ни на один привычный тебе язвительный ответ. Просто не смогу, не выдержу еще и тебя.

Влад схватил меня за куртку и резко дернул вверх, почти оторвав от земли, прислоняясь вплотную. Он выглядел разозленным, словно я сделал что-то ужасное, но ни капли жалости в нем точно не было. Я был этому рад, и в принципе, совсем не удивлен. Доронин и жалость — вещи несовместимые.

— Где ты сегодня был?

— Какая тебе-то разница? — Отвечаю дрогнувшим голосом.

Доронин не изменился в лице, но его пальцы сильнее сжались на моей куртке. А после, я почувствовал, как впечатываюсь в стену. Как и желал до этого, с размаху. Больно, спину мне вообще нельзя беспокоить, но кого это волнует, в самом-то деле.

— Где? — Спокойно переспросил он меня.

— Дома, — равнодушно выговариваю. Как же. Меня. Все. Достало.

Влад приподнимает меня выше, хотя куда уж выше-то, с моим ростом, и я повторно знакомлю свою и так ноющую спину с кирпичной кладкой.

— Не пизди, — ласково шипит он мне прямо в губы.

— У родителей! — Мой голос почти срывается, — дома у родителей!

Что-то изменилось в его лице после этих слов, будто щелкнули выключателем, раздражение сменилось некой заинтересованностью и даже, кажется, пониманием. Хотя что он, черт возьми, вообще может понимать.

Влад отпустил мой воротник, прошелся пальцами по плечу почти ласковым движением и резко притянул за талию к себе вплотную. Ничего не сказав, он прижался своими губами к моим, практически сминая. С силой разжимая мою челюсть свободной рукой и проникая в рот горячим языком, провёл по нёбу, зубам… Так душно, не давая мне вздохнуть ни на секунду. Столько напора и столько власти. У меня совсем не было сил сопротивляться ему, да я и не собирался. Я обнял его за плечи, судорожно вцепился, как в спасательный круг. В этом странном действии я нашел необходимую мне сейчас опору, стал отвечать ему на поцелуй, со всей яростью и болью, что сейчас плескалась во мне. Со всеми душащими меня чувствами.