— Твоя техника активна, когда ты спишь, — рассказал я.

— Да, в какой-то микромере, техника действует постоянно. Но этого хватает только на то, чтобы рассеять попавшее в меня заклинание, и то на девяносто процентов.

— Но вернемся к проделкам Споквейга. Ты никак не можешь расслабиться из-за...

— Будем ждать, когда станет невыносимо, или пришьём сразу? — Снолли решила начистоту. — До или после глобального эксперимента?

— Грандиозная тренировка произойдёт на выходных. Сегодня четверг. Дай ещё день, чтобы разузнать больше от него самого. Утром я не успел поговорить с Авужликой из-за гостей, — Снолли среагировала на слово “гости” моментальным оскорбляющим матюком. Да, реакция у неё и впрямь мгновенная. — Думаю, и у Авужлики в голове должна залежаться какая-никакая полезная информация.

— Идёт. Потратим время с пользой. Надо основательно подготовиться, — согласилась она и её лицо тут же пришло в более спокойное состояние.

— Разумно! Научишь духовной технике?

— Да, попробуем. Посмотрим, как у тебя обстоят дела с медитацией.

Мы продолжили бродить меж деревьев уже не по тропинке, по пути совместно заговнились на приехавших, так и развеселели.

Выходя из леска в южной стороне поместья, куда открывается вид с задворки с идолами, мы увидели маленькую девочку. Неуклюже раскорячившись на корточках, она сидела с цветком в руках.

— О, я её в окно утром видел, — похвастался я, будто бы этим можно похвастаться.

— Сюрприз: ты её уже знаешь. Подойдем к ней. Приколы гарантированы, — обещала Снолли.

— Правда? Кто это?

— Не помнишь?

Мы подошли к ней.

— Подерутся — не подерутся, — девочка лет шести со светлыми прямыми волосами, в жёлто-зелёно-белом платье отрывала листочки с цветка.

— Кто подерётся? Родители? — спрашивала Снолли.

— Два очень пьяных мужика, — она указала пальцев на двух мужиков на другом конце поля, в сторону реки. — Оба зашли под дерево помочиться, и в ходе дела у них что-то пошло не так.

Я точно знаю её? Девочка увидела божью коровку на травинке, подставила под неё пальчик, и коровка на него взобралась.

— Количество точек на божьей коровке означает её звание, — вглядывалась на узоры на крылышках. — Мне это Асцилия рассказала.

Угадываю этот голос и манеру речи...

— Это та девочка из Миевки! — вспомнил я. — Как её звали?

Девчонка ответила:

— Леска.

— Что ты здесь делаешь, Леска? — удивился я. — Ты с родственниками?

— Ничего не делаю. Здесь — одна. С родителями — там, — она указала на запад. — Там... А “там” это где? Где заканчивается “здесь” и начинается “там”?

— Я же говорила, с ней не соскучишься, — сказала Снолли.

Я всерьёз задумался над её вопросом и сразу упёрся в мысленный тупик. Девочка вздохнула.

— Мне приснилось гинекологическое древо, — поведала она с грустью.

— Генеалогическое? — поправила Снолли.

— Ой, да, генеалогическое. Я повесилась на нём, на отцовское ветке. Слушай, а как оно появилось?

Леска обращалась к Снолли, но попытался ответить я:

— Древо изросло из чрева предков.

— А как появляется что-либо?

— Из семени причинной прошлости, — отвечал я абы что, потому что это всего лишь ребёнок, чай, не с профессором философии дискутирую.

— Я плод? Плод матери, да?

Я со Снолли стихли в молчаливом согласии.

— Говорила я маме: “Мама, я — твой дар. Это тебе: я”, и обнимала её, — сказала она и всплакнула. — Мама, мне нечем...

Мы переглянулись.

— Ладно, — вытерла она слезы, — я по жизни считаю так: как бы то ни было. А у тебя было?

— Было, есть и будет, — заявил я.

— А как мне набрать скорость?

— Куда тебе спешить? — спросила Снолли.

— Вперед. В будущее. Здесь мне никогда не нравилось, — с горечью призналась она.

“Здесь”, я полагаю, в широком смысле.

— Все мы всегда “здесь”, — уверенно задвинул я.

— А всеми нами? Если не всеми, то кем?

Я поднял руки:

— Сдаюсь, — чтобы затем их опустить.

— Всеми нами что? — Снолли нужны были детали.

— Смотря “всеми”, это сколько? Все — это сколько?

— Все — это один, — я указал пальцем в небо, намекая на понятно кого.

— Нет, всеми нами. Всеми нами мы тут у нас приходимся быть друг другу, начиная с меня.

— И здесь и там? — уточнила Снолли.

Леска понимающе кивнула:

— Вот именно! И как собрать это в одно? — она эмоционально соединяла и разъединяла пальцы в замок перед её, а потом моим лицом. — А?

— Не знаю, — не без вздоха поражения сдалась и она.

— Нечем мне, Снолли.

— Нечем что? — переспросила Снолли.

— Нечем начать.

— Что начать?

— Да хоть что, — психанула она, и швырнула полуободранный цветок на траву.

— Леска всегда была такой... глубокознательной? Глубоколюбознательной?

— Да, но не настолько, — ответила Снолли.

Мы двигались к дому. Прервать прогулку по округе нас вынудили несколько ударов грома неподалёку, причём последний удар сопровождался криками со стороны крестьянских домиков.

— Думаешь, из-за особенностей нашего славного поместья? — спрашивал я касательно Лески.

— Возможно, мы наблюдаем воздействие проклятия на новоприбывшего человечка, что на её примере проследить проще, так как это её первое посещение Хигналира. Вдобавок я знаю Леску до приезда сюда, много раз виделась с ней, когда ездила погостить к бабушке с дедушкой.

— Как она здесь очутилась? Не могла же сама приехать.

— В душе не представляю.

— Ну и какие выводы?

— Не будем торопиться с выводами, продолжим бдеть оба в оба.

Вдалеке полыхал крестьянский домик, люди бросились тушить пожар.

— Вот оно, братишка, чувствуешь, чем попахивает? Что я и говорила. Дальше — только хуже.

Из-за ветра, огонь перебросился на огромный сноп сена.

— И впрямь, пожар становится только хуже, — подметил я.

— Я больше всего боюсь, что, глядя на всё это, ты будешь пожимать плечами. “А чего такого?” — скажешь.

Я хотел возразить, но она продолжила:

— Перетрындишь со Споком, уверуешь в гипотезу эволюции, о том, что весь мир произошёл от обезьян, и на пару колдовать, катастрофы вызывать будете. А потом поздно будет.

— Я думаю, поздно будет уже после ритуала, который он запланировал на выходные. Чуйка нашептывает.

— И без чуйки понятно: мощи пророка, сотрудничество с некромантом Аркханазаром, флейта, игра на которой достаёт не только живых, но и мёртвых, с того света. Небось собирается воскресить доисторического деда, чтобы тот научил нас чему-то. Хуже и представить нельзя.

— Опасаешься, что я не смогу удержаться перед ним, позволю себе упустить возможность перемолвиться парой сотен тысяч слов со столь соблазнительно старинным дедом?

— Именно.

Со снопа сена огонь перебросился на соседний сноп. Вот беда, да там этих пшеничных куч — тьма стоит, и все в ряд вдоль окраины поля!

— Почему на своём примере я не замечаю какого-то резкого перехода между тем, как было до проклятия, и после? — обратил я взор в прошлое. — Всё менялось настолько плавно, что даже охарактеризовать изменения не получается.

— Потому что степень проклятости и нарастала постепенно.

— Да-а, точно — хлопнул я себя по лбу.

— Но за некоторыми событиями следовали рывки.

— В Хигналире меня не было девять лет, и по своему впечатлению могу отметить, что разница в... Ну, как бы, всё становится ненастоящим. И ты начинаешь обо всём задумываться, что реально, что ценно, что контролируемо, что случайно, что правда, но вместо ответов только больше осознаёшь тщетность рассуждений. И так тебе становится похер, ты такой: “Ай, ладно, я всего лишь песчинка в космосе”, и всё самое важное и серьёзное становится какой-то шуткой, и ты кощунственно смеёшься над этим. Всё равно ты ничего не знаешь, и сколько бы не познавал — никогда ничего не познаешь до конца. Уверенность? Смешно. Сомнения? Ха, нахрена, делай ставки! Самоуважение? ещё смешнее! Уважать себя? Кого это себя, что есть это “я”? Авторитет? Бессмыслица, ведь только тебе под силу познать истину, чужие слова не передают информацию, а вызывают в твоём разуме образы из уже пережитого опыта. Честь? Игра воображения, вымысел. Слава? Крайне недостоверный образ в твоей голове крайне корявого образа в головах других. Вина? Где чёткая грань между “можно понять” и “нельзя”, “не по своей воле сделал” и “по своей”? Если грани нет, значит и разницы нет, разница — иллюзия, причина которой — ограниченный ум. Самоотверженность? Субъективное желание быть таковым, либо не быть “эгоистом”. Чистота? Относительно тебя. Грязь? Относительно тебя же. Объективность? Ха-х, самое смешное… Подставьте сюда девяносто девять процентов слов — и всегда будет бредово. Мы делаем, что хотим, только и всего. Ну, или нам кажется, что мы что-либо делаем, а на самом деле всё происходит само, но в моменте запоминается так, словно действуем по своей воле, когда же мы на само деле просто отождествлённо наблюдаем. Говорят, Бог — Творец, а мы по подобию Его сотворены, как бы намекая на природу одушевлённого — свободу воли, что есть творческий потенциал. Но когда начинаешь глубоко анализировать каждое своё действие, каждый свой выбор, то приходишь к выводу, что ты — молчаливый бездеятельный наблюдатель, а происходящее убеждает твой разум в том, что ты есть автор действий, хотя это просто в памяти так запоминается! И в то же время нет! — я разгорячился до восклицаний и жестикуляций, “будто бури низвергаю руками”. — И отличие от тех же самых рассуждений, только вне Хигналира, в том, что здесь ты столь явно и чётко осознаешь эту бредовость, что всё — бред, херня, весь мир — игра внутри твоего разума, и ты не можешь от этого убежать в тихую обыденность, нету больше обыденности, куда ни глянь — жизнь тычет тебя в бредовость, начиная с говорящих кур, заканчивая грёбанной тучей над нами, которая тупо висит. А если некуда бежать, то ты сам потихоньку становишься этой бредовостью, а если ты становишься бредовостью, то весь мир становится бредовостью. И глядя на всю эту бредовую картину в целом, совершенно не понятно, почему это происходит, на что именно и как воздействует проклятие, где проклятая энергия находит лазейку к нашей душе, что никак не получается её уловить: всё что ты можешь зафиксировать — только косвенные проявления хер пойми чего.