— Лэдти, кто этот священник? — спросил у меня незнакомый гость слева. — Вы знаете его?

— Не, — я старался как можно меньше отрываться от вкусной еды.

— Не доверяю я ему, — вполголоса произнёс он.

— Правильно делаешь, — сипло зашептал какой-то невероятно старый дед, — потому что этот священник не станет с тобой церемониться.

— Не станет церемониться? В каком смысле? — недопонял гость слева.

— В смысле не станет иметь с тобой дело, потому что вся их деятельность и есть церемонии! Ты — человек недоверчивый, священники не выносят таких людей. Священники стараются взаимодействовать с теми, кто верит им на слово, — объяснял сиплый дед.

Отношение деда к священствоносителям подозрительно походило на позицию грабельщика.

— Наивность, вдобавок... — обратился я к деду, повернувшись к нему, и остолбенел — через одного незнакомого гостя слева от меня сидел Рикфорн! — Какого хрена ты здесь оказался?! — искренне удивился я.

— Споквейг ценил моё искусство и всегда приглашал меня на светские вечера. А ты чё, не замечал меня всё это время? И как ты умудрился прийти позже меня, если я успел сходить переодеться в приличные штаны?

— Зачем ты переодел штаны?

— Затем, что на мельницу пошёл в рабочих, чтоб хорошие не просиживались. На мельнице почему-то все штаны до дыр просиживаются.

— Это потому, что вы на жернова садитесь, — объяснила Авужлика, сидевшая справа от меня.

— И ТЫ здесь?!

— Мы же с тобой вместе зашли!!! — мило закричала Авужлика.

— Да, точно. Эй, не стоит давать штанам делать выбор за тебя, — дал я совет Рикфорну.

— Просто у тебя не было действительно хороших штанов, Лэдти, — пояснил он мне.

— Хах, теперь у меня атмосфера такая, будто мы и не расходились.

— Хе-хе, ага.

Какая-то женщина, сидевшая напротив недоверчивого гостя слева, сделала ему вопросительный знак бровями и через секунду обратилась ко мне:

— Лэдти Дархенсен! Наслышана о ваших религиозных подвигах. Было дело, церковь ваша претендовала на земли лесных друидов, и, чтобы помешать вам, друиды пустили легенду о том, что их священную рощу охраняет грозный Бог-Древо, каждый из опавших листьев которого остаётся лежать на земле до тех пор, пока незадачливый чужеземец случайно не наступит на один из них. Стоит ему это сделать — и непрестанно бдящий бог-древо тут же почует, где находится жертва, чтобы незамедлительно выдвинуться и растерзать. А вы, Лэдти Дархенсен, в серый облачный день предложили освятить плывущие в сторону леса тучи. И когда пошёл дождь, капли святой воды попали в почву, которую впоследствии должны были впитать корни древесного бога и умертвить его. Однако ничего не произошло. Тогда вы сделали вывод, что Деревянный Бог — всего лишь выдумка мудрых друидов, а их лес никто не защищает, и безнаказанно отобрали земли. А освящённый дождем лес был вырублен на строительство новых, сверхмощных храмов.

Моё сердце встрепенулось. Я уже стал забывать, какой долгий и насыщенный путь в становлении священником преодолел я. Рассказанная история повествует о временах, когда я только начинал свою настоящую религиозную деятельность. А ведь тогда всё было совсем по-другому... Но неужели всё было зря, и моя, пусть и условная вера, только будет мешать, как убеждает Снолли?

— Сразу видно, вы — настоящий священник, не то что эти самовлюбленные бесполезные выскочки, — продолжала женщина.

— Это да, — скромно признал я.

Незнакомая пара переглянулась.

— Мы с женой хотели попросить вас крестить нашего ребёнка, — неуверенно проговорил недоверчивый гость.

Брови его жены подкивнули.

— Уверены? Крещение — дело серьёзное, сомнительное...

— Да, нам это необходимо! — уверяла жена. — Наш грудной ребёнок сейчас с няней в Улинге.

Я посмотрел на Авужлику, она кивнула.

— Ну, что ж. Вам, как гостям, полагается скидка, поэтому всего, хм... пятьдесят... — произносил я без завершающей интонации, и, увидев на их лицах достаточно радости, смело продолжил, — девять серебряных.

— Спасибо большое! Вы нас так выручили! — поблагодарила меня женщина и смачно поцеловала в щеку мужа через стол напоперёк. Казалось, она расплачется от счастья.

В банкетной было очень шумно. Музыканты приступили играть, несколько хмельных бородачей пустились в пляс. А я не мог остановиться есть. Хотя останавливаться особо и не пытался.

На одно из освободившихся мест прямо передо мной уселся Цесселип Храброзубый. От него так сильно разило спиртом, что от вони у меня закружилась голова.

— Лэдти, ты чего это, священник теперь, получается, да? — говорил он так, будто его голос представляет собой смесь плещущегося пива и тонущего в нём клокочущего алкаша.

Я почувствовал, как близится череда неудобных вопросов и жеманно напрягся.

— Ну, если так, то, получается, да.

— Тогда скажи мне, вот, никак уразуметь не могу: может ли Бог создать такой камень, который сам поднять не сможет? А? Может? Или всё-таки не может?

Я медленно выдохнул и нахмурился.

— Однажды один умник задал этот вопрос Господу... Лучше процитирую Писания: “...И спросил умный человек у Господа: «О, мой Бог, благодарю за хлебок, но ежели ты всемогущ, что сотворил столько гущ, создай же камень такой, что Тебе не поднять своей же рукой!» “Ишь ты какой, ну ладно,” — произнёс Господь и сотворил сперва камень огромный, затем силача могучего сотворил, и появились камень и силач; силач и камень для Него до небес поднял, и умника зазнавшегося покарал, а камню Божиему имя сочинил.” А камень Луной назвали, — закончил я.

— Всегда считал эту вашу религию бредом, — брякнул Цесселип. — Но имеется к тебе ещё один, так сказать, вопросец! А как же так получается, скажи мне, тоже не пойму никак, это... вот, в Писаниях говорится: “Ударившему по щеке — подставь другую”. Чё ещё за бредни рабские?

Я пуще прежнего нахмурил лоб и отчетливо вздохнул.

— Всё очень просто. На самом деле, у фразы опущено продолжение. Дело в том, что Господь не брезгает лишний раз ударить беззащитного человека, и за этим завещал людям, что “ежели Господь по щеке бьёт — подставь другую, и всё лицо целиком, и сына своего позови —тоже пусть щеку подставит, ибо воля Господа такова”.

— Ну и ерунда! Чё за тупая херня! — разорался Цесселип.

Пока этот едрючий собеседник не успел задать более провокационный вопрос, я решил отвлечь его.

— Цесселип Храброзобый... Откуда тебе досталось это прозвище? Из-за твоей силы?

— О, неужто не слышал? Ща всё расскажу!

Авужлика молча встала и вышла из-за стола, следом за ней Рикфорн.

— Сражался я как-то в лесу с пикадорами, — начал Цесселип, придвинув поближе к столу стул, потерев свои ладони этими же ладонями. — Сражался за десятерых, а сколько их там было — не счесть, вот я и сам не заметил, как руки лишился. Пришлось одной биться. Бился уже за пятерых, но подоспели бедуины — тьма их была тьмущая — и отрубили мне вторую руку! Представляешь? Пришлось в бегство, это самое, обратиться, всё равно я единственный из наших, кто в живых оставался. Ну вот, руки в зубы, бегу что есть мочи. Отрываюсь уже... Э... Во, а чтобы следы запутать, начался дождь, ха-ха-ха-ха! А-ха-ха-ха-ха-ха!!! Хвала богам! Дальше чё, дальше захотелось есть — а рук-то нет! Представляешь? Во дела — не поесть!

— И ты съел свои руки?..

— Ты чё, дурак? Ах-ха-хах-ха, нет, ты дурак что ли? Ах-а-а-ах-ах-ах-а-ха-а-а! Так, ну я и, недолго пораскинув мозгами, пошёл, бросился на первого попавшегося медведя — здоровенного такого, с причал ростом! Набросился и отгрыз тому передние лапы, которые потом вместо рук пришил. Иголку сделал из жахалки шмеля, тоже здоровенного такого — с корову, а нити — из кровеносных сосудов. Вот поэтому я и сильный такой, как медведь. И храброзубым меня называют, потому что лапы передние отгрыз медведю. И потому что не застремался шмеля здоровенного. Я ведь всё равно больше него был, так ведь? Ха-ха-ха-ха-ха-а-а-а-а! Поэтому и не испугался, ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!